Сегодняшній сонъ опять возобновилъ мнѣ въ памяти то, что я хотѣла бы забыть. Хотѣла бы? Конечно, а между тѣмъ вотъ уже три года, какъ я только объ этомъ и думаю. Это составляетъ почти цѣль моей жизни. Какъ странно… цѣль моей жизни составляетъ то, что я хотѣла бы забыть навѣки. Да, потому что я хочу знать, это необходимо для моего спокойствія, для моей совѣсти. Это странное и непріятное ощущеніе я каждый день возстановляю въ своей памяти, будто для того, чтобы избавиться отъ него разъ навсегда. Есть-какая то жестокость въ этомъ къ самой себѣ, но иначе я не могу.
У насъ еще не было малютки, мы только годъ, калъ были обвѣнчаны съ Артуромъ. Онъ ѣздилъ ликвидировать свои дѣла въ Новый Свѣтъ. Я не желала разстаться съ нимъ хотя бы на нѣсколько недѣль и охотно рѣшилась на трудный и скучный путь черезъ океанъ. Всѣмъ извѣстна ужасная катастрофа, случившаяся съ „Королевой Модъ“, въ числѣ пассажировъ которой была я и мой мужъ. Это случилось на разсвѣтѣ, когда всѣ спали. Конечно, сонное состояніе увеличивало опасность, но вмѣстѣ съ тѣмъ и притупляло сознаніе ея, такъ что многіе считали дѣйствительность за продолженіе тревожнаго сна. Оставшіеся въ живыхъ провели около восьми часовъ на боковой поверхности корабля, такъ какъ судно какъ бы повалилось набокъ и такъ погружалось въ воду. Эти восемь часовъ, пока часть пассажировъ не слизнуло море, другую же не приняло небольшое угольное судно, подоспѣвшее на помощь, конечно, ужаснѣе многихъ лѣтъ каторги, на которую впослѣдствіи былъ осужденъ капитанъ. Былъ бы великолѣпной случай наблюдать эгоистическую, трусливую, героическую сущность людей въ эти разнузданныя, лишенныя всякой условности, моральной или религіозной, минуты, если бы нашелся человѣкъ, не утратившій послѣднихъ признаковъ наблюдательности. Смятеніе и ужасъ увеличивались необыкновеннымъ туманомъ, лишавшимъ насъ возможности даже видѣть, идетъ ли къ намъ помощь. Мы были похожи на слѣпыхъ котятъ, унесенныхъ разливомъ въ перевернутой корзинѣ. Я не помню Артура послѣ того, какъ, проснувшись отъ толчка, онъ выбилъ окно и помогъ мнѣ вылѣзть на уже накренившійся животъ корабля. Воспоминанія прерываются большими паузами, какъ испорченный и перепутанный кинематографъ. Впечатлѣнія теплоты снизу… вѣроятно „Королева Модъ“ горитъ внутри… Я держусь за трубу; можетъ быть это не труба, но что-то металлическое. Конечно, это — не труба… Солнце вдругъ пронизываетъ туманъ… общій незабываемый крикъ: вѣроятно, съ солнцемъ возвращается сознаніе. Голая женщина около меня молится но французски. Ея уже нѣтъ… Протягиваю кому то руку. Все теплѣе… Крики о помощи. Артуръ, Артуръ! Мужская рука держится за мою шею. Совсѣмъ у моихъ глазъ странное родимое пятно въ формѣ полумѣсяца на верхней части руки. Очевидно, мы горимъ… Какое странное чувство. Я никогда не испытывала ни до, ни послѣ такого сладострастія. Все, равно, мы погибли. Я цѣлую и прижимаюсь все крѣпче… Смотрю только на коричневый полумѣсяцъ. Вокругъ ползаютъ мокрые люди… мнѣ кажется, я сплю. Сладость и ужасъ проникаютъ до самой глубины. Артура я нашла уже спасеннымъ, когда очнулась на угольномъ суднѣ. Почувствовавъ себя внѣ опасности, я внезапно ослабѣла и, залившись слезами, обвила шею мужа, въ то же время ища глазами темный полумѣсяцъ черезъ плотное сукно Артурова рукава. Значитъ, ото не былъ сонъ.
Казалось, наша жизнь потекла нормальнымъ и счастливымъ теченіемъ даже еще болѣе счастливымъ, если бы это было, возможно, послѣ пережитой опасности. Рожденіе ребенка сдѣлало еще крѣпче нашу любовь но и увеличило мое безпокойство. Почему-то сегодня послѣ трехъ лѣтъ я все вспоминаю съ такой ясностью, будто это было только вчера. Вчерашній сонъ навелъ на меня эти воспоминанія, не отгоняя именно того, избавиться отъ котораго стремлюсь я всего сильнѣе.
Я уговорила Артура съ утра отправиться на гребныя гонки. Конечно, въ этомъ нѣтъ ничего удивительнаго, онъ самъ, какъ англичанинъ, понимаетъ любовь къ спорту, но его тревожитъ мое волненіе. Я могу часами просиживать на морскомъ берегу во время купанья. Будь я старше, многимъ я показалась бы женщиной, лишенной стыда и обуреваемой распутнымъ воображеніемъ. Я сержусь, когда мужскія фуфайки не оставляютъ рукъ обнаженными. Я вездѣ ищу темнаго полумѣсяца. Можетъ быть, это манія, но мнѣ кажется, что когда я найду того человѣка, я успокоюсь, я все и навсегда позабуду. Я нарочно завела очень сильные бинокли, сославшись на увеличившуюся будто бы близорукость. И я не всегда умѣю скрыть отъ Артура мое волненіе, которое съ каждой неудачной попыткой не уменьшается, а даже словно увеличивается. Ни веселые берега Темзы, разбиваемой легкимъ вѣтромъ, ни нарядная публика, ни пестрые флаги участвующихъ въ гонкахъ, — не достигали моего зрѣнія. Только рядъ рукъ, блестящихъ отъ испарины, смуглыхъ, бѣлыхъ, розоватыхъ, гладкихъ и покрытыхъ волосами, напряженныхъ и спокойныхъ — вотъ все, что передавалъ мнѣ мой бинокль и что я запомнила, будто мозгъ мой обратился въ фотографическую пластинку. Я даже не видѣла лицъ гребцовъ, боясь поднять глаза выше верхней части руки. При видѣ полумѣсяца я бы пристально взглянула, я бы запомнила того, на кого я должна направить всю свою тревогу и ненавистную тягость. А такъ мнѣ казалось, что всѣ эти руки меня обнимали тамъ, на кораблѣ.
— Ѣдемъ домой, Артуръ, — сказала я тоскливо.
— Все равно. Я устала.
— Ты стала нервна… можетъ быть, ты что-нибудь чувствуешь. —
Бѣдный Артуръ, кажется, думаетъ, что я готовлюсь снова стать матерью. Еслибъ онъ зналъ настоящую причину моего безпокойства! Я позабыла сказать, что мы никогда не говоримъ съ Артуромъ о гибели „Королевы Модъ“, будто условившись не будить трагическихъ воспоминаній. Когда однажды, года два тому назадъ, я начала было говорить объ этомъ, на глазахъ у Артура показались слезы и онъ промолвилъ: „маленькая Кэтъ, я знаю, что ты мнѣ спасла жизнь, недовольно объ этомъ“. Боясь сама разспросовъ, я не стала допытываться объясненій мужниныхъ словъ.
Артуръ только что вернулся изъ города, когда я съ малюткой гуляла въ саду. По обыкновенію мы осматривали кусты розъ, наблюдая новые распустившіеся цвѣты. Дѣвочка была въ бѣломъ платьѣ съ голыми колѣнками и всплескивала руками, когда замѣчала только что раскрытый бутонъ. Лѣниво по небу ползло облако, похожее на большой лохматый полумѣсяцъ. Вдругъ крошка не запрыгала, не закричала, а, остановившись, тихо позвала меня:
— Мама Кэтъ! —
— Что, милая? — спросила я, отрываясь отъ облака. Протягивая впередъ тоненькій пальчикъ, дѣвочка указала мнѣ на огромную черную розу.
— Нужно сказать папѣ, онъ все время ждалъ этого цвѣтка!
— Да, крошка, идемъ къ папѣ, — сказала я, безпокойно озираясь на небо.
Дѣвочка, сѣменя ножками, болтала:
— Мы ему не разскажемъ, да? а прямо проведемъ въ садъ, пусть самъ увидитъ. —
— Да, да, мы такъ и сдѣлаемъ.
Артуръ, очевидно, только что обтирался и собирался мѣнять рубашку. Увидѣвъ его въ зеркалѣ, я остановилась, потомъ вдругъ бросилась и прильнула къ его рукѣ, гдѣ темнѣлъ коричневый полумѣсяцъ.
— Кэтъ, Кэтъ, что съ тобою? — шепталъ онъ, показывая глазами на крошку.
— Еслибъ ты зналъ, какъ я сегодня счастлива Артуръ!
— У папы на рукѣ тоже черная роза, только она еще не распустилась. Правда, мама Кэтъ? —
— Правда, моя дѣвочка, правда. И еще правда, что твоя мама Кэтъ — очень глупая. Глупѣе тебя, пожалуй.
Я не объяснила Артуру своего порыва, но дѣйствительно: какъ глупо, что я не видѣла никогда своего мужа при свѣтѣ раздѣтымъ. Я бы избавилась отъ многихъ мученій и тревогъ, я бы знала, что я ему не измѣнила, ни разу, ни разу. Конечно, и въ тотъ часъ, когда я была готова погибнуть, я безсознательно узнала объятья, такія родныя, моего Артура. Странно только, что потомъ, въ объятіяхъ мужа я не узнавала тѣхъ чьихъ-то рукъ съ темнымъ полумѣсяцемъ на блѣдной кожѣ…
