Обдумывая всѣ происшествія послѣднихъ дней, Георгу не радостно было на душѣ и только одна мысль доставляла ему отраду, именно, что Марія не переставала его любить. — Но что въ томъ толку, — думалъ онъ, — если она одинъ разъ была слишкомъ слаба для сопротивленія, то такъ, вѣрно, будетъ и во второй разъ. Женщины уже такъ воспитаны, чтобы всегда подчиняться воли другого лица и для нихъ главными средствами для достиженія цѣли служатъ тонкая хитрость, льстивыя рѣчи и слезы. Все это, конечно, Марія пустила въ ходъ, но, вѣроятно, тщетно и потому подчинилась требованію дяди. — Георгъ, хотя теперь и зналъ сердечную тайну Маріи, но, какъ зачастую случается между молодыми людьми, слишкомъ мало былъ знакомъ съ ея характеромъ. Онъ не понималъ, какъ глубоко должно было повліять на нее его молчаніе и какъ натуральна въ ней была вѣра въ его забвеніе. Поэтому ему невозможно было сообразить, какъ совсѣмъ въ иномъ видѣ долженъ былъ ей показаться бракъ съ Урмандомъ теперь, когда она была увѣрена во взаимности своего возлюбленнаго, чѣмъ тогда, когда считала себя оставленною. Кромѣ того, Георгъ и не подозрѣвалъ сколько самоотверженія заключалось въ ея повиновеніи дядиной ноли, которое опа считала своимъ долгомъ, въ благодарность за все, что онъ для нея сдѣлалъ. Еслибъ онъ все это зналъ, то мнѣніе его о Маріи было бы, вѣроятно, другого рода и онъ не такъ твердо вѣрилъ бы въ непроложность ея брака съ Адріяномъ Урмандомъ.
Самыя мучительныя мысли преслѣдовали Георга и чего чего не передумалъ онъ во время пути. — Не собраться ли ему въ Базель, съ тѣмъ чтобы заставитъ своего соперника отказаться отъ невѣсты или, въ случаѣ несогласія, задушить его собственными руками? Но тотчасъ же, понявъ всю несообразность этой мысли, онъ отбросилъ ее и сталъ обдумывать до мельчайшей подробности самыя краснорѣчивыя Фразы, чтобы убѣдить его въ подлости, пользоваться для своихъ видовъ, зависимымъ положеніемъ дѣвушки. — Она послѣдуетъ безъ малѣйшей искры любви и останется съ тобой только до тѣхъ поръ, пока твое присутствіе не станетъ для нея до того невыносимымъ, что принудитъ ее искать спасеніе въ бѣгствѣ. — Въ такомъ родѣ хотѣлъ Георгъ разрисовать Урманду перспективу его будущей жизни, однимъ словомъ, онъ намѣревался все испробовать, чтобы только помѣшать этой свадьбѣ и съ этимъ рѣшеніемъ въѣхалъ онъ въ Кольмаръ, по дворъ гостинницы.
Мадамъ Фарагонъ тотчасъ же осыпала его вопросами о днѣ свадьбы.
— Не знаю, будетъ ли она вообще, — рѣзко отвѣтилъ Георгъ.
— Что такое? Неужели женихъ пошелъ на понятный? Не думала я отъ Михаила Фосса, чтобы онъ былъ такой человѣкъ, который могъ бы допуститъ въ женихѣ подобную мысль!
— А я такой человѣкъ, который задушилъ бы его еслибъ ему это не вздумалось, — гнѣвно вскричалъ Георгъ, выходя изъ двери.
Онъ тотчасъ же понялъ, какъ опрометчиво поступилъ, выразивъ мадамъ Фарагонъ свои чувства, но дѣло нельзя уже было поправить.
Вечеромъ, поймавъ Георга, мадамъ Фарагонъ снова начала свои распросы, отъ которыхъ онъ сначала старался отдѣлаться уклончивыми отвѣтами. Когда жъ она ужъ слишкомъ стала приставать, онъ, наконецъ, сказалъ.
— Помѣхой для свадьбы служитъ только самая бездѣлица, именно то, что Урмандъ слишкомъ ничтоженъ въ глазахъ Маріи.
— Что вы говорите? Такой богатый, прекрасный молодой человѣкъ.
Да, дѣйствительно, не чудо ли это, что молодая дѣвушка слѣпа ко всѣмъ этимъ достоинствамъ? Все равно, однако, ее вѣроятно принудятъ, не спрашивая, согласна ли она или нѣтъ!
— Разумѣется, какъ его невѣста должна же она будетъ его взять.
— А потомъ будетъ тишина и спокойствіе, — насмѣхался Георгъ.
Еще одинъ вопросъ такъ и вертѣлся на языкѣ у мадамъ Фарагонъ, но она не рѣшалась высказать его прямо, и только обиняками достигла своей цѣли.
— Я надѣюсь, что вы не замѣшаны въ это дѣло, Георгъ? — спросила она между прочимъ.
— О, никакъ нѣтъ, какъ бы это могло быть! Но въ ту же минуту, пожалѣвъ о томъ, что обманулъ добрую старуху, такъ любившую его, Георгъ, прибавилъ.
— Это дѣло, впрочемъ, на столько касается меня, что Марія дала слово быть моей женой, еще прежде, чѣмъ рѣчь была объ этомъ Урмандѣ.
— О, Георгъ! Никогда вы объ этомъ не говорили ни одного слова! Думаете ли вы. что господинъ Урмандъ откажется, когда узнаетъ обо всемъ?
Георгъ, немного подумавъ, отвѣчалъ:
— Если въ немъ есть хоть искра честнаго человѣка, то ему нельзя будетъ поступить иначе!
— А что же вы думаете дѣлать, Георгъ?
— Что я думаю дѣлать? Да, ничего! Вѣдь отецъ прогналъ меня!
Нѣсколько дней вопросъ этотъ не возобновлялся, но взоры мадамъ Фарагонъ съ участіемъ всюду слѣдили за Георгомъ и она думала про себя, въ состояніи ли подобная любовь разрушительно подѣйствовать на такого молодаго человѣка. Онъ въ точности исполнялъ свою обыденную работу, но страдальческое выраженіе его лица болѣзненно отзывалось на сердце старухи и участіе ея къ нему становилось все теплѣе и живѣе.
— Что еслибъ вы поѣхали въ Базель и переговорили бы съ молодымъ человѣкомъ? — посовѣтовала она какъ то Георгу, дружественно протягивая ему свою пухлую руку.
— А что бы я ему могъ сказать? Вѣдь онъ, по настоящему, ничѣмъ не виноватъ. Между нами, въ случаѣ если онъ также вспыльчивъ, какъ я, развѣ только могла бы произойти ссора.
— О, Георгъ, только не ссора! Къ чему бы это повело? Ни къ чему — рѣшительно ни въ чему.
— Когда же я ему причинилъ бы какой либо вредъ, тогда уже не могъ бы надѣяться имѣть Марію своей женой, а еслибъ заставилъ его страдать ради нея, то этимъ возбудилъ бы въ ней, можетъ быть, только сочувствіе къ нему. Всего проще, конечно, было бы, еслибы онъ меня спровадилъ со свѣту.
Послѣ этаго разговора мадамъ Фарагонъ не упоминала уже больше о Базелѣ.