Звёздный ужас (Гумилёв)/ДО
| ← Мои читатели | Звѣздный ужасъ |
| Изъ сборника «Огненный столпъ». Источникъ: Николай Степановичъ Гумилёвъ. Огненный столпъ. — Петербургъ - Берлинъ: Petropolis, 1922. — С. 61—70. |
Это было золотою ночью,
Золотою ночью, но безлунной,
Онъ бѣжалъ, бѣжалъ черезъ равнину,
На колѣни падалъ, поднимался,
Какъ подстрѣленный метался заяцъ,
И горячія струились слезы,
По щекамъ морщинами изрытымъ,
По козлиной старческой бородкѣ.
А за нимъ его бѣжали дѣти,
А за нимъ его бѣжали внуки,
И въ шатрѣ изъ небѣленой ткани
Брошенная правнучка визжала.
— Возвратись, — ему кричали дѣти,
И ладони складывали внуки,
— Ничего худого не случилось,
Овцы не наѣлись молочая,
Дождь огня священнаго не залилъ,
Ни косматый левъ, ни зендъ жестокій
Къ нашему шатру не подходили. —
Черная предъ нимъ чернѣла круча,
Старый кручи въ темнотѣ не видѣлъ,
Рухнулъ такъ, что затрещали кости,
Такъ, что чуть души себѣ не вышибъ.
И тогда еще ползти пытался,
Но его уже схватили дѣти,
За полы придерживали внуки,
И такое онъ имъ молвилъ слово:
— Горе! Горе! Страхъ, петля и яма
Для того, кто на землѣ родился,
Потому что столькими очами
На него взираетъ съ неба черный,
И его высматриваетъ тайны.
Этой ночью я заснулъ, какъ должно,
Обвернувшись шкурой, носомъ въ землю,
Снилась мнѣ хорошая корова
Съ выменемъ отвислымъ и раздутымъ,
Подъ нее подползъ я, поживиться
Молокомъ парнымъ, какъ ужъ, я думалъ,
Только вдругъ она меня лягнула,
Я перевернулся и проснулся:
Былъ безъ шкуры я и носомъ къ небу.
Хорошо еще, что мнѣ вонючка
Правый глазъ поганымъ сокомъ выжгла,
А не то, гляди я въ оба глаза,
Мертвымъ бы остался я на мѣстѣ.
Горе! Горе! Страхъ, петля и яма
Для того, кто на землѣ родился. —
Дѣти взоры опустили въ землю,
Внуки лица спрятали локтями,
Молчаливо ждали всѣ, что скажетъ
Старшій сынъ съ сѣдою бородою,
И такое тотъ промолвилъ слово:
— Съ той поры, что я живу, со мною
Ничего худого не бывало,
И мое выстукиваетъ сердце,
Что и впредь худого мнѣ не будетъ,
Я хочу обоими глазами
Посмотрѣть, кто это бродитъ въ небѣ. —
Вымолвилъ и сразу легъ на землю,
Не ничкомъ на землю легъ, спиною,
Всѣ стояли, затаивъ дыханье,
Слушали и ждали очень долго.
Вотъ старикъ спросилъ, дрожа отъ страха:
— Что ты видишь? — но отвѣта не далъ
Сынъ его съ сѣдою бородою,
И когда надъ нимъ склонились братья,
То увидѣли, что онъ не дышитъ,
Что лицо его, темнѣе мѣди,
Исковеркано руками смерти.
Ухъ, какъ женщины заголосили,
Какъ заплакали, завыли дѣти,
Старый бороденку дергалъ, хрипло
Страшныя проклятья выкликая.
На ноги вскочили восемь братьевъ,
Крѣпкихъ мужей, ухватили луки,
— Выстрѣлимъ — они сказали — въ небо,
И того, кто бродитъ тамъ, подстрѣлимъ…
Что намъ это за напасть такая? —
Но вдова умершаго вскричала:
— Мнѣ отмщенье, а не вамъ отмщенье!
Я хочу лицо его увидѣть,
Горло перервать ему зубами,
И когтями выцарапать очи. —
Крикнула и брякнулась на землю,
Но глаза зажмуривши, и долго
Про себя шептала заклинанья,
Грудь рвала себѣ, кусала пальцы.
Наконецъ взглянула, усмѣхнулась
И закуковала, какъ кукушка:
— Линъ, зачѣмъ ты къ озеру? Линойя,
Хороша печонка антилопы?
Дѣти, у кувшина носъ отбился,
Вотъ я васъ! Отецъ, вставай скорѣе,
Видишь, зенды съ вѣтками омелы
Тростниковыя корзины тащутъ,
Торговать они идутъ, не биться.
Сколько здѣсь огней, народа сколько!
Собралось все племя… славный праздникъ! —
Старый успокаиваться началъ,
Трогать шишки на своихъ колѣняхъ,
Дѣти луки опустили, внуки
Осмѣлѣли, даже улыбнулись.
Но когда лежавшая вскочила
На ноги, то всѣ позеленѣли,
Всѣ вспотѣли даже отъ испуга:
Черная, но съ бѣлыми глазами,
Яростно она металась, воя:
— Горе! Горе! Страхъ, петля и яма!
Гдѣ я? Что со мною? Красный лебедь
Гонится за мной… Драконъ трехглавый
Крадется… Уйдите, звѣри, звѣри!
Ракъ не тронь! Скорѣй отъ козерога! —
И когда она все съ тѣмъ же воемъ,
Съ воемъ обезумѣвшей собаки,
По хребту горы помчалась къ безднѣ,
Ей никто не побѣжалъ вдогонку.
Смутные къ шатрамъ вернулись люди,
Сѣли вкругъ на скалы и боялись.
Время шло къ полуночи. Гіена
Ухнула и сразу замолчала.
И сказали люди: — Тотъ, кто въ небѣ,
Богъ иль звѣрь, онъ вѣрно хочетъ жертвы.
Надо принести ему телицу
Непорочную, отроковицу,
На которую досель мужчина
Не смотрѣлъ ни разу съ вожделѣньемъ.
Умеръ Гаръ, сошла съ ума Гарайя,
Дочери ихъ только восемь весенъ,
Можетъ быть она и пригодится. —
Побѣжали женщины и быстро
Притащили маленькую Гарру,
Старый поднялъ свой топоръ кремневый,
Думалъ — лучше продолбить ей темя,
Прежде чѣмъ она на небо взглянетъ,
Внучка вѣдь она ему, и жалко. —
Но другіе не дали, сказали:
— Что за жертва съ теменемъ долбленнымъ?
Положили дѣвочку на камень,
Плоскій, черный камень, на которомъ
До сихъ поръ пылалъ огонь священный,
Онъ погасъ во время суматохи.
Положили и склонили лица.
Ждали, вотъ она умретъ, и можно
Будетъ всѣмъ пойти заснуть до солнца.
Только дѣвочка не умирала,
Посмотрѣла вверхъ, потомъ направо,
Гдѣ стояли братья, послѣ снова
Вверхъ и захотѣла спрыгнуть съ камня.
Старый не пустилъ, спросилъ : — что видишь? —
И она отвѣтила съ досадой:
— Ничего не вижу. Только небо
Вогнутое, черное, пустое,
И на небѣ огоньки повсюду,
Какъ цвѣты весною на болотѣ. —
Старый призадумался и молвилъ:
— Посмотри еще! — И снова Гарра
Долго, долго на небо смотрѣла.
— Нѣтъ, — сказала, — это не цвѣточки,
Это просто золотые пальцы
Намъ показываютъ на равнину,
И на море и на горы зендовъ,
И показываютъ, что случилось,
Что случается и что случится. —
Люди слушали и удивлялись:
Такъ не то что дѣти, такъ мужчины
Говорить донынѣ не умѣли,
А у Гарры пламенѣли щеки,
Искрились глаза, алѣли губы.
Руки поднимались къ небу, точно
Улетѣть она хотѣла въ небо,
И она запѣла вдругъ такъ звонко,
Словно вѣтеръ въ тростниковой чащѣ,
Вѣтеръ съ горъ Ирана на Евфратѣ.
Меллѣ было восемнадцать весенъ,
Но она не вѣдала мужчины,
Вотъ она упала рядомъ съ Гаррой,
Посмотрѣла и запѣла тоже.
А за Меллой Аха, и за Ахой
Урръ, ея женихъ, и вотъ все племя
Полегло, и пѣло, пѣло, пѣло,
Словно жаворонки жаркимъ полднемъ,
Или смутнымъ вечеромъ лягушки.
Только старый отошелъ въ сторонку,
Зажимая уши кулаками,
И слеза катилась за слезою
Изъ его единственнаго глаза.
Онъ свое оплакивалъ паденье
Съ кручи, шишки на своихъ колѣняхъ,
Гара, и вдову его и время
Прежнее, когда смотрѣли люди
На равнину, гдѣ паслось ихъ стадо,
На воду, гдѣ пробѣгалъ ихъ парусъ,
На траву, гдѣ ихъ играли дѣти,
А не въ небо черное, гдѣ блещутъ
Недоступныя, чужія звѣзды.