Картина первая
Павла Петровна Бальзаминова, вдова.
Михайло Дмитричъ Бальзаминовъ, сынъ ея.
Акулина Гавриловна Красавина, сваха.
Матрёна, кухарка.
Лукьянъ Лукьянычъ Чебаковъ, офицеръ въ отставкѣ. Очень приличный господинъ, среднихъ лѣтъ, съ усами, лысоватъ: сертукъ застёгнутъ на всѣ пуговицы. Выраженіе лица насмѣшливо.
Бальзаминова. Хорошо теперь, Матрёна, чайку-то, послѣ бани-то!
Матрёна. Ужь это начто лучше! По всѣмъ жилкамъ, по всѣмъ суставамъ пройдётъ.
Бальзаминова. А гдѣ же Миша? что-то не видать его.
Матрёна. Спитъ, умаялся.
Бальзаминова. Ну, пускай спитъ.
Матрёна. Чтожъ! пущай спитъ. Никакихъ важныхъ дѣлъ за нимъ нѣтъ; остановки не будетъ. А я его сослѣдила, куда онъ ходитъ.
Бальзаминова. Куда же?
Матрёна. Тут близёхонько. Только онъ не прямо ходитъ, а кругъ большой дѣлаетъ, чтобы сосѣдямъ виду не показать. Таково далеко уйдётъ, да потомъ и воротится переулками, глаза отводитъ.
Бальзаминова. Да будетъ ли толкъ-то какой-нибудь?
Матрёна. Ктожъ его знаетъ? Ужь это его дѣло. Надо полагать, что и тутъ ничего себѣ не выиграетъ.
Бальзаминова. Отчего же ты такъ, Матрёна, думаешь?
Матрёна. Мало виду изъ себя имѣетъ, польститься-то не на что! Ну и чином ещё не вышелъ.
Бальзаминова (встаётъ). Пей, Матрёна, чай-то! А я пойду посмотрю, Миша не проснулся ли. (Уходитъ. Матрёна садится къ столу и пьётъ. Бальзаминова возвращается. Матрёна встаётъ). Сиди! (Матрёна садится, только оборотившись къ Бальзаминовой задомъ). Спитъ ещё. (Садится). А какъ ихъ по фамиліи-то, гдѣ онъ ходитъ?
Матрёна (оборотив голову). Пѣженовыхъ.
Бальзаминова. Ктожъ они такіе?
Матрёна. Сами по себѣ.
Бальзаминова. Какъ же такъ сами по себѣ?
Матрёна. По своей части.
Бальзаминова. Экая ты безтолковая! Чтоже они, служащіе или купцы?
Матрёна. Должно, торгуютъ.
Бальзаминова. Ктожъ у нихъ изъ женскаго-то полу?
Матрёна. Двѣ сестры — обѣ дѣвки, ужь въ лѣтахъ. Только выходу имъ никакого нѣтъ; сидятъ наверху у себя взаперти, всё одно подъ замкомъ.
Бальзаминова. Отчего же?
Матрёна. Такой приказъ отъ братьевъ.
Бальзаминова. Зачѣмъ же такой приказъ?
Матрёна (дуя въ блюдечко и оборачиваясь). Потому страмъ.
Бальзаминова. Какой же страмъ?
Матрёна. Очень на мужчинъ безстыжи. Такіе, говорятъ, завистливыя, что бѣда. (Накрываетъ чашку.) Покорно благодарствуйте! (Встаётъ и уноситъ самоваръ.)
Бальзаминова. Говорятъ: за чемъ пойдёшь, то и найдёшь! Видно, не всегда такъ бываетъ. Вотъ Миша ходитъ, ходитъ, а всё не находитъ ничего. Другой бы бросилъ давно, а мой всё не унимается. Да коли правду сказать, такъ Миша очень справедливо разсуждаетъ: «Вѣдь мнѣ, говоритъ, убытку нѣтъ, что я хожу, а прибыль можетъ быть большая; слѣдовательно, я долженъ ходить. Ходить понапрасну, говоритъ, скучно, а бѣдность-то ещё скучнѣй.» Что правда, то правда. Нечего съ нимъ и спорить. (Шумъ за сценой.) Что тамъ у васъ? (Входитъ Бальзаминовъ.)
Бальзаминовъ. Что же это такое, маменька! Помилуйте! На самомъ интересномъ местѣ…
Бальзаминова. Что такое?
Бальзаминовъ. Да Матрёна меня разбудила на самомъ интересномъ местѣ. И очень нужно ей было тамъ чашки убирать.
Бальзаминова. Развѣ ты что-нибудь во снѣ видѣлъ?
Бальзаминовъ. Да помилуйте! на самомъ интересномъ местѣ! Вдругъ вижу я, маменька, будто иду я по саду; навстрѣчу мнѣ идётъ дама красоты необыкновенной и говоритъ: «Господинъ Бальзаминовъ, я васъ люблю и обожаю!» Тутъ, какъ на смѣхъ, Матрёна меня и разбудила. Как обидно! Что бы ей хоть немного погодить? Ужь очень мнѣ интересно, что бы у насъ дальше-то было. Вы не повѣрите, маменька, какъ мнѣ хочется доглядѣть этотъ сонъ. Развѣ уснуть опять? Пойду усну. Да вѣдь, пожалуй, не приснится.
Бальзаминова. Разумѣется, не приснится.
Бальзаминовъ. Экая досада! Мнѣ бы теперь, по моимъ деламъ, очень нужно такой сонъ видѣть; можетъ быть, онъ мнѣ что-нибудь и напророчилъ бы. Что, маменька, меня никто не спрашивалъ?
Бальзаминова. Это что ещё за новости! Кому тебя спрашивать?
Бальзаминовъ. Я, маменька, новое знакомство завёлъ. Лукьянъ Лукьянычъ Чебаковъ… отличнѣйшій человѣкъ. Онъ капитанъ въ отставкѣ.
Бальзаминова. Кчему это?
Бальзаминовъ. Какъ кчему? Что вы говорите! Вы знаете, маменька, какая у насъ сторона! Я ужь теперь далеко не хожу, а хожу тутъ поблизости.
Бальзаминова. Такъ чтоже?
Бальзаминовъ. Какъ чтоже? Какое необразованіе свирѣпствуетъ въ нашей сторонѣ, страсть! Обращенія не понимаютъ, человѣчества нѣтъ никакого! Пройди по рынку мимо лавокъ лишній разъ — сейчасъ тебѣ прозвище дадутъ, кличку какую-нибудь. Почти у всякихъ воротъ кучера сидятъ, толстые, какъ мясники какіе, только и дѣла, что собакъ гладятъ, да играютъ съ ними; а собаки-то, маменька, какъ львы. Вѣдь по нашему дѣлу иногда нужно разъ десять мимо оконъ-то пройти, чтобы замѣтили тебя, а они развѣ дадутъ! Сейчасъ засвищутъ, да и давай собаками травить.
Бальзаминова. Какъ же это можно живого человѣка собаками травить?
Бальзаминовъ. Какъ можно? Что вы, маменька! Развѣ они знаютъ учтивость? Ему бы только хохотать, дураку, благо горло широко, а тамъ хоть человѣка до смерти загрызи, ему всё равно.
Бальзаминова. Какое необразованіе!
Бальзаминовъ. Меня раза три травили. Вопервыхъ, перепугаютъ до-смерти, да ещё бѣжишь съ версту, духу потомъ не переведёшь. Да и страмъ! какой страмъ-то, маменька! Ты тутъ ухаживаешь, стараешься понравиться — и вдругъ видятъ тебя изъ окна, что ты летишь во всѣ лопатки. Что за видъ, со стороны-то посмотреть! Невѣжество въ высшей степени… что ужь тутъ! А вотъ теперь, какъ мы съ Лукьянъ Лукьянычемъ вмѣстѣ ходимъ, такъ меня никто не смѣетъ тронуть. А знаете, маменька, что я задумалъ?
Бальзаминова. А что?
Бальзаминовъ. Я хочу въ военную службу поступить.
Бальзаминова. Да ты проснулся ли совсѣмъ-то, или ещё всё бредишь?
Бальзаминовъ. Нѣтъ, позвольте, маменька: это дѣло разсудить надо.
Бальзаминова. Да что тутъ разсуждать-то! Много ли ты лѣтъ до офицерства-то прослужишь?
Бальзаминовъ. Сколько бы я ни прослужилъ: ведь у меня такъ же время-то идётъ, за то офицеръ. А теперь что я? Чинъ у меня маленькій, притомъ же я человѣкъ робкій, живёмъ мы въ сторонѣ необразованной, шутки здѣсь всё такія неприличныя, да и насмѣшки… А вы только представьте, маменька: вдругъ я офицеръ, иду по улицѣ смѣло, ужь тогда смѣло буду ходить; вдругъ вижу — сидитъ барышня у окна, я поправляю усы…
Бальзаминова. Всё вздоръ какой говоришь! А чѣмъ жить-то мы будемъ, пока ты въ офицеры-то произойдёшь?
Бальзаминовъ. Ахъ, Боже мой! Я и забылъ про это, совсемъ изъ головы вонъ! Вотъ видите, маменька, какой я несчастный человѣкъ! Ужь отъ военной службы для меня видимая польза, а поступить нельзя. Другому можно, а мнѣ нельзя. Я вамъ, маменька, говорилъ, что я самый несчастный человѣкъ въ мірѣ, вотъ такъ оно и есть. Въ какомъ я мѣсяцѣ, маменька, родился?
Бальзаминова. Въ маѣ.
Бальзаминовъ. Ну вотъ всю жизнь и маяться. Потому, маменька, вы разсудите сами, въ нашемъ дѣлѣ безъ счастья ничего не сдѣлаешь. Ничего не нужно, только будь счастье. Вотъ ужь правду-то русская пословица говоритъ: «не родись умёнъ, не родись пригожъ, а родись счастливъ.» А всё-таки я, маменька, не унываю. Этотъ сон… хоть я его и не весь видѣлъ — чортъ возьми эту Матрёну! — а всё-таки я отъ него могу ожидать много пользы для себя. Этотъ сонъ, если разсудить, маменька, много значитъ, охъ какъ много!
Бальзаминова. Да ты помнишь ли въ лицо ту даму, которую видѣлъ воснѣ-то?
Бальзаминовъ. Помню, маменька; какъ сейчасъ гляжу: лицо такое, знаете, снисходительное…
Бальзаминова. Это хорошо.
Бальзаминовъ. Это, маменька, для насъ первое дѣло. У кого въ лицѣ строгость, я вѣдь съ тѣмъ человѣкомъ разговаривать не могу, маменька.
Бальзаминова. Да и я не люблю.
Бальзаминовъ. Другой на тебя смотритъ — точно допросъ тебѣ дѣлаетъ. Ну, чтожъ тутъ хорошего! Конечно, если строго разобрать, такъ мы имѣемъ недостатки въ себѣ, въ образованіи, ну и въ платьѣ тоже. Когда на тебя смотрятъ строго, чтожъ тутъ дѣлать? Конфузиться да обдёргиваться.
Бальзаминова. Разумѣется. А вотъ ты коли ждёшь кого, такъ одѣлся бы пошёлъ; что въ халатѣ-то сидишь!
Бальзаминовъ. Да, маменька, я сейчас одѣнусь. Лукьянъ Лукьянычъ вѣдь человѣкъ свѣтскій; какія у него трубки, съ какими янтарями, маменька! (уходитъ.)
Бальзаминова. Какой странный сонъ! Ужь очень прямо; такъ что-то даже неловко: «я васъ люблю и обожаю»… Хорошо, какъ такъ и на яву выдетъ, а то вѣдь сны-то больше всё наоборотъ выходятъ. Еслибы она ему сказала: «Господинъ Бальзаминов, я васъ не люблю и вашего знакомства не желаю» — это было бы гораздо лучше. (Красавина входитъ.)
Красавина. Съ повинной, матушка! Не вели казнить, вели рѣчь говорить.
Бальзаминова. Есть же люди на свѣтѣ, которые стыда не имѣютъ!
Красавина. Есть, матушка, есть всякаго народа.
Бальзаминова. Конечно, мы люди бѣдные, маленькіе, но, однакоже, вѣдь надобно, Гавриловна, немножко и совѣсть знать.
Красавина. Нешто я, матушка, не понимаю? У меня совѣсть-то чище золота, одно слово — хрусталь, да чтожъ ты прикажешь дѣлать, коли такія оказіи выходятъ? Ты разсуди, какая мнѣ радость, что всякое дѣло всё врозь да врозь. Первое дѣло — хлопоты даромъ пропадаютъ, а второе дѣло — всему нашему званію мараль. А просто сказать: «знать не судьба!» Вотъ и всё тутъ. Ну да ужь я вамъ за всю свою провинность теперь заслужу.
Бальзаминова. Ну, признаться сказать, я отъ тебя, кромѣ насмѣшки, ничего ожидать не могу.
Красавина. Не такая душа у меня. Ежели я противъ кого виновата, такъ ужь я пополамъ разорвусь, а за свою вину вдвое заслужу. Вот у меня какая душа! Хоша оно въ нынешнемъ свѣтѣ съ такой добродѣтелью жить трудно, милая…
Бальзаминова. Ты лучше, Гавриловна, и не говори! я тебѣ въ этом вѣрить не могу. Мы люди бѣдные, какой тебѣ интересъ?
Красавина. А не вѣришь, такъ я тебѣ вотъ что скажу: хорошій-то который женихъ, ловкій, и безъ свахи невѣсту найдётъ, а хоть и со свахой, так съ него много не возьмёшь; ну а твой-то плохъ: ему безъ меня этого дѣла не состряпать; значитъ, я с него возьму что мнѣ захочется. Знаешь русскую пословицу: «у всякого плута свой расчётъ»? Безъ расчёту тоже въ нынѣшнемъ свѣтѣ жить нельзя.
Бальзаминова. Ты не взыщи, Гавриловна, что я тебя такъ приняла. Мнѣ обидно, что моимъ сыномъ какъ дуракомъ помыкаютъ.
Красавина. Ничего, матушка; брань на вороту не виснетъ. Намъ не привыкать стать къ брани-то: наше званіе такое. А сынка твоего мы обезпечимъ, ты не безпокойся.
Бальзаминова. Чайку не хочешь ли?
Красавина. Ну его! И безъ него жарко. Что такое чай? Вода! А вода, вѣдь она вредъ дѣлаетъ, мельницы ломаетъ. Ужь ты меня лучше ужо какъ слѣдуетъ попотчуй, я къ тебѣ вечеркомъ зайду. А теперь вотъ что я тебѣ скажу. Такая у меня на примѣтѣ есть краля, что, признаться сказать, согрѣшила — подумала про твоего сына, что, молъ, не жирно ли ему это будетъ?
Бальзаминова. Ктожъ такая?
Красавина. Ну, объ этомъ рѣчь впереди. Вотъ, видишь ты, дѣло какого роду: она вдова и съ большим капиталомъ, отъ этого самого и скучаетъ.
Бальзаминова. Скажите пожалуйста!
Красавина. Такъ точно. И какъ, матушка моя, овдовѣла, такъ никуда не выѣзжаетъ, всё и сидитъ дома. Ну, а дома чтожъ дѣлать? извѣстно — покушаетъ да почивать ляжетъ. Богатая женщина, чтожъ ей дѣлать-то больше!
Бальзаминова. Отчего же это она при такомъ капиталѣ никуда не ѣздитъ и знакомства не имѣетъ?
Красавина. Лѣнива. Ужь сколько разъ я ей говорила: «Что, молъ, ты никуда не съѣздишь али къ себѣ гостей не позовёшь?» Въ гости ѣхать, говоритъ, — одѣваться надобно; а пріѣдешь — разговаривать нужно.
Бальзаминова. Развѣ она и разговаривать не любитъ?
Красавина. Какъ не любить! Только чтобы не торопясь, съ прохладой. Ну, такимъ-то родомъ, сударыня ты моя, отъ этакой-то жизни стала она толстѣть и тоску чувствовать. И даже такъ, я тебѣ скажу, тяжесть такая на неё напала, въ родѣ какъ болѣзнь. Ну сейчасъ съ докторами совѣтоваться. Я была при одномъ докторѣ. Вотъ докторъ ей и говоритъ: «вамъ, говоритъ, лекарства никакого не нужно; только чтобъ, говоритъ, развлеченіе и безпремѣнно чтобъ замужъ шли».
Бальзаминова. А она чтожъ?
Красавина. Она ему сейчасъ въ руку три цѣлковыхъ бумажку. Порядокъ этотъ знаетъ.
Бальзаминова. Нѣтъ, я не про то! Я насчётъ того, что замужъ-то идти?
Красавина. «Я, говоритъ, замужъ не прочь; только гдѣ его найдёшь, дома-то сидя?» — А я-то, говорю, на что? — «Ну, говоритъ, хлопочи!» Такъ вотъ какіе дѣла и какіе оказіи бываютъ.
Бальзаминова. Ну, а какъ насчётъ состоянія?
Красавина. Сверхъ границъ. Одних только денегъ и билетовъ мы двѣ считали-считали, счесть не могли, такъ и бросили. Да я такъ думаю, что не то что намъ, бабамъ, а и мужчинамъ, если двухъ хорошихъ взять, и то не счесть!
Бальзаминова. Какъ же это не счесть?
Красавина. Такъ вотъ и не счесть. Посчитаютъ-посчитаютъ, да и бросятъ. Ты думаешь, считать-то легко? Это, матушка, всѣмъ вамъ кажется, у кого денегъ нѣтъ. А поди-ка попробуй! Нѣтъ, матушка, счётъ мудрёное дѣло. И чиновники-то, которые при этомъ приставлены, и тѣ, кто до сколька умѣетъ, до столька и считаетъ: потому у нихъ и чины разные. Твой Михайло до сколька умѣетъ?
Бальзаминова. Да я думаю, сколько ни дай, всё сочтётъ.
Красавина. Ну гдѣ ему! Тысячъ до десяти сочтётъ, а больше не сумѣетъ. А то вотъ ещё какіе оказіи бываютъ, ты знаешь ли? Что-то строили, ужь я не припомню, такъ артитехторы считали, считали, цыфирю не хватило.
Бальзаминова. Можетъ ли это быть?
Красавина. Вѣрно тебѣ говорю. Такъ что же придумали: до которыхъ поръ сочтутъ, это запишутъ, да опять цыфирь-то сначала и оборотятъ. Вотъ какъ! Такъ чтожъ тутъ мудрёнаго, что мы денегъ не сочли? Ну деньги деньгами, — это само по себѣ, а ещё домъ.
Бальзаминова. Большой?
Красавина. А вотъ какой: заведи тебя въ серёдку, да оставь одну, такъ ты и заблудишься, всё равно что въ лѣсу, и выходу не найдёшь, хоть караулъ кричи. Я одинъ разъ кричала. Мало тебѣ этого, такъ у насъ ещё лавки есть.
Бальзаминова. Ты ужь что-то много насказала! Я боюсь, понравится ли мой Миша такой невѣстѣ-то.
Красавина. Это ужь его дѣло. Да что это его не видать?
Бальзаминова. Не знаю, онъ дома былъ. Миша! (Бальзаминовъ входитъ.)
Красавина. Красота ты моя писаная, разрисованная! Всё ли ты здоровъ? А у насъ всѣ здоровы: быки и коровы, столбы и заборы.
Бальзаминовъ. Я ещё и говорить-то съ тобой не хочу. Вотъ что!
Бальзаминова. Нѣтъ, Миша, ты съ ней не долженъ такимъ манеромъ обращаться; ты ещё не знаешь, какую она пользу можетъ тебѣ сдѣлать.
Красавина. Не тронь его, пущай! Что это ты такой гордый сталъ? Аль нашёлъ на дорогѣ сумму какую значительную?
Бальзаминовъ. Она-то пользу сдѣлаетъ? Что вы маменька, ей вѣрите? Она всё обманываетъ.
Красавина. Я обманываю? Значитъ ты души моей не знаешь. Ты слыхалъ ли когда песню:
«Никто души моей не знаетъ,
И чувствъ моихъ не могутъ описать?»
Бальзаминов. За что она меня, маменька, обманываетъ? Что я ей сдѣлалъ? Она сваха — она и должна сватать, а не обманывать.
Красавина. А ты ищи себѣ подъ пару, такъ тебя никто и не будетъ обманывать; а то ты всё не подъ масть выбираешь-то. Глаза-то у тебя больно завистливы.
Бальзаминовъ. А тебѣ какое дѣло! Да и совсѣмъ не отъ зависти я хочу жениться на богатой, а оттого что у меня благородныя чувства. Развѣ можно съ облагороженными понятіями въ бѣдности жить? А коли я не могу никакими средствами достать денегъ, значитъ я долженъ жениться на богатой. (Садится.) Ахъ, маменька, какая это обида, что всё на свѣтѣ такъ нехорошо заведено! Богатый женится на богатой, бѣдный — на бѣдной. Есть ли въ этомъ какая справедливость? Одно только притѣсненіе для бѣдныхъ людей. Еслибъ я былъ царь, я бы издалъ такой законъ, чтобъ богатый женился на бѣдной, а бѣдный — на богатой; а кто не послушается, тому смертная казнь.
Красавина. Ну вотъ когда такой законъ отъ тебя выдетъ, тогда мы и будем жить по твоему; а до тѣхъ поръ, ужь ты не взыщи, всё будетъ по старому русскому заведенію: «по Сенькѣ шапка, по Ерёмкѣ кафтанъ». А то вотъ тебѣ ещё другая пословица: «видитъ собака молоко, да рыло коротко».
Бальзаминовъ. Вотъ видите, маменька, вотъ она опять всё на смѣхъ. Зачемъ она пришла? Кто её просилъ?
Красавина. Мнѣ вѣдь какъ хотите! Я изъ-за своего добра кланяться не стану. Какая мнѣ оказія?
Бальзаминова. Что это ты, Гавриловна? Ты видишь, онъ не въ своёмъ умѣ. Какъ тебѣ, Миша, не стыдно!
Красавина. Чтожъ онъ важность-то на себя напустилъ? Навязывать ему, что ли? Ужь это много чести будетъ! Москва-то не клиномъ сошлась: найду не хуже его.
Бальзаминова. Нѣтъ, ты этого, Гавриловна, не дѣлай. Это тебѣ грѣхъ будетъ! Ты, Миша, ещё не знаешь, какіе она намъ благодеянія оказываетъ. Вотъ ты поговори съ ней, а я пойду: признаться сказать, послѣ бани-то отдохнуть хочется. Я полчасика, не больше.
Красавина. Да хоть и больше, так ктожь тебѣ запретитъ? (Бальзаминова уходит.)
Бальзаминовъ. Вотъ ты сердиться-то умѣешь, а каково мнѣ было тогда, какъ меня изъ дому выгнали? Вотъ такъ асаже!
Красавина. А ты ещё всё не забылъ? Видишь, какой ты злопамятный! Ну вотъ за этотъ-то самый афронтъ я и хочу тебѣ заслужить.
Бальзаминовъ. Чѣмъ же ты заслужишь?
Красавина. Невѣсту нашла.
Бальзаминовъ. Ну ужь не надо. Опять тоже будетъ. Я самъ нашёлъ.
Красавина. Мудрено что-то! Гдѣ-жъ это?
Бальзаминовъ. Как же! такъ я и сказалъ тебѣ!
Красавина. Ничего у тебя не выдетъ.
Бальзаминовъ. А вотъ посмотримъ.
Красавина. И смотрѣть нечего. (Входитъ Матрёна и становится у двери, приложивъ руку къ щекѣ). Ты самъ разсуди! Какую тебѣ невѣсту нужно?
Бальзаминовъ. Извѣстно какую, обыкновенную.
Красавина. Нѣтъ, не обнаковенную. Ты человѣкъ глупый, значитъ…
Бальзаминовъ. Какъ же, глупый! Ишь ты, дурака нашла!
Матрёна. А что, умёнъ?
Бальзаминовъ. Ты молчи, не твоё дѣло!
Красавина. Ты послушай! ты человѣкъ глупый, значитъ тебѣ…
Бальзаминовъ. Да что ты всё: глупый да глупый! Это для тебя я, можетъ-быть, глупъ, а для другихъ совсѣмъ нѣтъ. Давай спросимъ у кого-нибудь.
Красавина. Давай спросим! Да нечего и спрашивать. Ты поверь мне: я человек старый, обманывать тебя не стану.
Матрёна. Какой ты, Михайло Митричъ, какъ погляжу я на тебя, спорить здоровый! Гдѣ-жъ тебѣ съ ней спорить?
Бальзаминовъ. Какъ же не спорить, когда она меня дуракомъ называетъ?
Матрёна. Она лучше тебя знаетъ. Коли называетъ, значитъ правда.
Бальзаминовъ. Да что вы ко мнѣ пристали! Что вамъ отъ меня надо?
Красавина. Постой, погоди! Ты не шуми! Ты возьми терпеніе, выслушай! Ты глупый человѣкъ, значитъ тебѣ умней себя искать невѣсту нельзя.
Матрёна. Само собой.
Красавина. Значитъ, тебѣ нужно искать глупей себя. Вотъ такую-то я тебѣ теперь…
Бальзаминовъ (встаётъ). Что ты ко мнѣ пристаёшь! Что ты ко мнѣ пристаёшь! Я тебё сказалъ, что я слушать тебя не хочу. А ты всё съ насмѣшками да съ ругательствомъ! Ты думаешь, я вамъ на-смѣхъ дался? Нѣтъ, погоди ещё у меня!
Красавина. Что же ты сдѣлаешь?
Бальзаминовъ. Я знаю, что сделать! Ты меня не тронь! Я служащій, обидеть меня не смѣешь! Я на тебя и судъ найду!
Красавина. Судъ? Что ты, въ умѣ ли? А судиться, такъ судиться! Ты думаешь, я испугалась? Давай судиться! Подавай на меня просьбу! Я отвѣтъ найду. Въ какой судъ на меня жаловаться пойдёшь?
Бальзаминовъ. Это ужь моё дѣло.
Красавина. Да ты всѣ ли суды знаешь-то? Чай, только магистратъ и знаешь? Намъ съ тобой будетъ судъ особенный! Позовутъ на глаза — и сейчасъ рѣшеніе.
Бальзаминовъ. Для меня всё равно.
Красавина. Что же станешь на судѣ говорить? Какіе во мнѣ пороки станешь доказывать? Ты и словъ-то не найдёшь; а и найдёшь, такъ складу не подберёшь! А я и то скажу, и другое скажу; да слова-то наперёдъ подберу одно къ другому. Вотъ насъ съ тобой сейчасъ и рѣшатъ: мнѣ превелегію на листѣ напишутъ…
Бальзаминовъ. Какую привилегію?
Красавина. Противъ тебя превелегію, что я завсегда могу быть лучше тебя и во всёмъ превозвышена; а тебя въ лабетъ поставятъ.
Бальзаминовъ. Въ какой лабетъ? Что ты врёшь!
Красавина. А ещё мужчина, ещё служащій, а не знаешь, что такое лабетъ! Гдѣжъ тебѣ со мной судиться!
Матрёна. У! Безстыдникъ!
Бальзаминовъ. Такъ чтожъ это вы меня со свѣту сжить, что ли, хотите? Силъ моихъ не хватитъ! Батюшки! Ну васъ къ чорту! (Быстро берет фуражку). Отъ васъ за сто вёрстъ убѣжишь. (Бросается въ дверь и сталкивается съ Чебаковымъ).
Чебаковъ. Что это вы? Что это вы, господинъ Бальзаминовъ?
Матрёна. Батюшки! Онъ въ умѣ повихнулся.
Бальзаминовъ. Ахъ, извините-с! Такое невѣжество! Вы не можете себѣ представить! Это ужасъ что такое!
Чебаковъ. Послушайте, Бальзаминовъ, что съ вами такое?
Бальзаминовъ. Ничего-съ! Очень вамъ благодаренъ! Конечно, съ моей стороны неучтивость… Извините! Покорнѣйше прошу садиться!
Чебаковъ (садясь). Послушайте, Бальзаминовъ, вы что-то не въ своей тарелкѣ.
Бальзаминовъ. Да помилуйте-съ, Лукьянъ Лукьянычъ, никакъ невозможно! Необразованіе, насмѣшки…
Чебаковъ. Ну, да это въ сторону! Послушайте, чтоже, вы исполните, что обещали, или нѣтъ?
Бальзаминовъ. Какъ же можно! Непременно-съ.
Чебаковъ. То-то же! А то вѣдь вы, пожалуй…
Бальзаминовъ. Ужь ежели я что, Лукьянъ Лукьянычъ, обѣщалъ-съ…
Чебаковъ. Ну да, разговаривайте! Знаемъ мы васъ. Только послушайте, Бальзаминовъ, вамъ надо башмачникомъ одѣться.
Матрёна. Батюшки!
Бальзаминовъ. Зачѣмъ же это-съ?
Чебаковъ. А вотъ я вамъ сейчасъ объясню.
Красавина. Ну прощай, башмачникъ! Ужь я къ тебѣ больше не пойду; потому, мой другъ, что хлѣбъ за брюхомъ не ходитъ. (Уходитъ, и Матрёна за ней).
Чебаковъ. Послушайте, это сваха, должно быть?
Бальзаминовъ. Такъ точно-съ. Конечно, невѣжество…
Чебаковъ. Такъ вотъ что, Бальзаминовъ: нельзя иначе, надо непремѣнно башмачникомъ. А то какъ же вы къ нимъ въ домъ войдёте? А вы надѣньте сертукъ похуже, да фуражку, вотъ хоть эту, которая у вас въ рукахъ, волосы растреплите, запачкайте лицо чѣмъ-нибудь и ступайте. Позвоните у воротъ, вамъ отопрутъ, вы и скажите, что-молъ башмачникъ, барышнямъ мѣрку снимать. Тамъ ужъ знаютъ, васъ сейчасъ и проведутъ къ барышнямъ.
Бальзаминовъ. А потомъ что же-с?
Чебаковъ. Послушайте, Бальзаминовъ! Вы чудакъ. Какъ же вы спрашиваете, что дѣлать! Вы влюблены или нѣтъ?
Бальзаминовъ. Влюблёнъ-съ.
Чебаковъ. Такъ вѣдь надо же вамъ объясниться. И кстати, письмо отдадите. Моей отдайте вотъ это письмо (отдаётъ письмо), а своей откройтесь въ любви, скажите, что хотите её увезти, станьте на колѣни. Да вы послушайте, не перемѣшайте: моя старшая, а ваша младшая; моя Анфиса, а ваша Раиса.
Бальзаминовъ. Помилуйте! Какъ можно! А вы, Лукьянъ Лукьянычъ, ужь открылись-съ?
Чебаковъ. Давно ужь…
Бальзаминовъ. Мы ихъ, Лукьянъ Лукьянычъ, скоро увезёмъ-съ?
Чебаковъ. Какъ будутъ согласны, такъ и увезёмъ.
Бальзаминовъ. Моя будетъ согласна-съ, потомучто она на меня такъ смотритъ, когда мы мимо проходимъ, что даже уму непостижимо-съ.
Чебаковъ. Послушайте, ну вотъ и прекрасно.
Бальзаминовъ. Только, Лукьянъ Лукьянычъ, какъ бы намъ не ошибиться насчётъ…
Чебаковъ. Насчётъ денегъ? Нѣтъ, господинъ Бальзаминовъ, я въ этомъ никогда не ошибаюсь.
Бальзаминовъ. То вы, а то я-съ.
Чебаковъ. Они сёстры, у нихъ поровну капиталъ отъ отца. Братья оттого не отдаютъ ихъ замужъ, что денегъ жаль.
Бальзаминовъ. Ну, такъ я сейчасъ-съ, только сертукъ надену-съ (уходитъ).
Чебаковъ (одинъ). Экой дурачина! Вотъ олухъ-то! Воображаетъ, что въ него влюбятся. А впрочемъ, если смотрѣть на жизнь съ философской точки зрѣнія, такъ и такіе люди полезны. Кого нынче заставишь башмачникомъ одѣться! А эта штука мнѣ можетъ стоить полтораста тысячъ. Изъ-за этого куша я здѣсь другой годъ живу, нарочно по близости квартиру нанялъ. Только, чортъ ихъ возьми, живутъ очень крѣпко! Не то что видеться, а и письмо-то передать большихъ трудовъ и издержекъ стоитъ. Если мнѣ этотъ дуракъ поможетъ её увезти, — я его, голубчика, въ поминанье запишу.
Чебаковъ. Послушайте, вы настоящій сапожникъ.
Бальзаминовъ. Башмачникъ-съ.
Чебаковъ. Только послушайте, ну, какъ ваше начальство узнаетъ, что вы башмачнымъ мастерствомъ занимаетесь?
Бальзаминовъ. Да, нехорошо-съ, да и отъ товарищей тоже-съ…
Чебаковъ. Нѣтъ, я шучу. Помилуйте, кто же это узнаетъ! Послушайте, я вамъ даже завидую. Вы будете разговаривать съ любимой женщиной, а я долженъ страдать въ одиночествѣ.
Бальзаминовъ. Да-съ. А ужь какъ я радъ-съ, я хоть плясать-съ готовъ-съ.
Чебаковъ. Именно на вашемъ мѣстѣ плясать надобно. Послушайте, Бальзаминовъ, а ну какъ васъ тамъ высѣкутъ?
Бальзаминовъ. Что же это, Лукьянъ Лукьянычъ! Я не пойду-съ! Какъ же вы сами посылаете, а потомъ говорите, что высѣкутъ? Начто же это похоже-съ!
Чебаковъ. Какъ вы, Бальзаминовъ, шутокъ не понимаете!
Бальзаминовъ. Хорошо, какъ шутки, а ежели въ самом дѣлѣ-съ?
Чебаковъ. Ужь будьте покойны! Я бы ваъс не послалъ.
Бальзаминовъ. Покоенъ-то я покоенъ, а всё-таки…
Чебаковъ. Послушайте, ну полноте! Пойдёмте! Я за вами буду сзади слѣдить.
Бальзаминовъ. Пойдёмте-съ. (Подходятъ къ двери). Матрёна! Скажи маменькѣ, что я ушёлъ.
Матрёна (за дверью). Сама увидитъ.
Картина вторая
Домна Евстигневна Бѣлотѣлова, вдова лѣтъ тридцати-шести, очень полная женщина, пріятного лица, говоритъ лѣниво, съ разстановкой.
Анфиса Панфиловна Раиса Панфиловна Пѣженовы дѣвицы лѣтъ подъ тридцать, ни хороши ни дурны; ни худы ни толсты; одѣты въ простыхъ ситцевыхъ блузахъ, но въ огромной величины кринолинахъ.
Химка (Афимка), горничная дѣвочка Пѣженовыхъ.
Бальзаминовъ.
Красавина.
Бѣлотѣлова. Вотъ мы тутъ посидимъ, потомъ пойдём въ бесѣдку, тамъ закусимъ, посидимъ. Тамъ закуска приготовлена. Да потомъ опять сюда придёмъ посидимъ.
Красавина. Ещё бы! Своя воля, что хотимъ, то и творимъ.
Бѣлотѣлова. Чтожъ ты мнѣ жениха, скоро?
Красавина. Скоро, красавица моя, скоро. Нельзя же вдругъ! Вѣдь жениховъ у меня много, да всё не тотъ сортъ. Для тебя я ужь особенно займусь, хорошаго тебѣ сыщу.
Бѣлотѣлова. Сыщи хорошаго.
Красавина. Ужь ты будь покойна, это нашихъ рукъ дѣло. Есть у меня один на примѣтѣ, а рекомендовать боюсь.
Бѣлотѣлова. А чтоже?
Красавина. Онъ бы и ничего, да дурашенъ, Богъ съ нимъ.
Бѣлотѣлова. Очень дурашенъ?
Красавина. Да таки порядочно. Да ты объ этомъ дѣлѣ не печалься; безъ мужа не останешься.
Бѣлотѣлова. Ну хорошо.
Красавина. Вѣришь ты, я для тебя всей душой! Коли есть женихи на днѣ моря, я и со дна моря для твоего удовольствія достану. Да ужь и ты меня не обидь.
Бѣлотѣлова. Я не обижу, я добрая.
Красавина. Ктожъ этого не знаетъ! Весь свѣтъ знаетъ. А это я къ тому говорю, красавица ты моя писаная, что отъ кого же намъ и жить-то, бѣднымъ сиротамъ, какъ не от васъ, богатыхъ людей? Вамъ жить да нѣжиться, а намъ для васъ служить. Ты сиди только да придумывай, а я ужь для тебя всё, окромя развѣ птичьего молока.
Бѣлотѣлова. Ничего не придумаешь.
Красавина. Лѣнь тебѣ, красавица моя, а то какъ бы не придумать. Я бы на твоёмъ мѣстѣ, да съ твоими деньгами, такое веселье завела, такихъ чудесъ бы натворила, что ни объ чёмъ бы, кромѣ меня, и не разговаривали.
Бѣлотѣлова. А чтожъ бы ты сдѣлала?
Красавина. Да вотъ тебѣ первое. Коли не хочешь ты никуда ѣздить, такъ у себя дома сдѣлай: позови бабъ побольше, вели приготовить отличный обѣдъ, чтобы вина побольше разнаго, хорошаго; позови музыку полковую: мы будемъ пить, а она чтобъ играла. Потомъ всѣ въ садъ, а музыка чтобъ впереди, да такъ по всѣмъ дорожкамъ маршемъ; потомъ опять домой да пѣсни, а тамъ опять маршемъ. Да такъ чтобы три дня кряду, а начинать съ утра. А вороты вели запереть, чтобы не ушолъ никто. Вотъ тебѣ и будетъ весело.
Бѣлотѣлова. Весело, только хлопотъ много.
Красавина. А ты мнѣ прикажи, я всѣ хлопоты на себя возьму. Я орёлъ на эти дѣла.
Бѣлотѣлова. Ну хорошо, какъ-нибудь сдѣлаемъ.
Красавина. Да поскорѣй бы! Хорошаго дѣла никогда откладывать не должно!
Бѣлотѣлова. Не пойти ли намъ въ бесѣдку?
Красавина. Погоди! Посидимъ здѣсь; хорошо на воздухѣ-то. Поговоримъ объ чёмъ-нибудь для время-провожденія.
Бѣлотѣлова. Я ужь не знаю объ чёмъ говорить. Нѣтъ ли по Москвѣ разговору какого?
Красавина. Мало ли разговору, да всему вѣрить-то нельзя. Иногда колоколъ льютъ, такъ нарочно пустую молву пускаютъ, чтобъ звончѣе былъ.
Бѣлотѣлова. Войны не слыхать ли?
Красавина. Войны не слыхать. Тихо вездѣ; по всей землѣ замиреніе вышло. Земля трясётся мѣстами, объ этом слухъ есть; мѣстахъ въ трёхъ трясеніе было.
Бѣлотѣлова. Нехорошо.
Красавина. Что хорошаго! Сама знаешь, писано есть объ этомъ. Да вотъ ещё, для всякой осторожности, надобно тебѣ сказать: шайка разбойниковъ объявилась.
Бѣлотѣлова. Откуда-жь они?
Красавина. Изъ дикихъ лѣсовъ, говорятъ. Днёмъ подъ каменнымъ мостомъ живутъ, а ночью ходятъ по Москвѣ, желѣзные когти у нихъ надѣты на руки и всѣ на ходуляхъ; по семи аршинъ ходули-то, а атаманъ въ турецкомъ платьѣ.
Бѣлотѣлова. Зачѣмъ на ходуляхъ?
Красавина. Для скорости, ну и для страху.
Бѣлотѣлова. Пойдёмъ въ бесѣдку, посидимъ, закусимъ!
Красавина. Пойдёмъ! Какой у тебя апетитъ, дай тебѣ Богъ здоровья, меня ижно завидки берутъ. Ужь чего лучше на свѣтѣ, коли апетитъ хорошъ! Значитъ весь человѣкъ здоровъ и душой покоенъ.
Раиса. Тоска, Анфиса.
Анфиса. Тоска.
Раиса. Ой, батюшки, какъ скучно! (молчаніе.)
Анфиса. И нейдетъ и не шлетъ никого!
Раиса. Да кого же прислать! Ты знаешь, къ намъ ходу нѣтъ.
Анфиса. Онъ въ прошломъ письмѣ писалъ, что придумаеть что-нибудь. Не послать ли Химку въ лавочку: не дожидается ли онъ тамъ съ письмомъ?
Раиса. За Химкой-то ужь подсматривать стали. Бабушка все ворчитъ на нее, должно быть что-нибудь замѣтила; да старуха нянька все братцамъ пересказываетъ. Выходи, Анфиса, поскорѣй замужъ и я бы къ тебѣ переѣхала жить: тогда своя воля; а то вѣдь это тоска.
Анфиса. Еще какая тоска-то! А за кого я пойду? Я лучше умру, а ужь не пойду за тѣхъ жениховъ, что братцы сватаютъ. Невѣжество-то мнѣ и дома надоѣло. А мы сами немножко виноваты: тогда, какъ тятенька умеръ, ужь мы много себѣ вольности дали.
Раиса. Вотъ золотое-то было времячко! Есть чѣмъ вспомнить!
Анфиса. Вотъ братцы-то насъ и присадили. Такая тоска въ этомъ положеніи.
Раиса. Хоть волкомъ вой! Ахъ, тоска, Анфиса! Ахъ, тоска!
Анфиса. Я думала-думала, да придумала одну штуку.
Раиса. Что же ты придумала?
Анфиса. (оглядываясь). Бѣжать съ Лукьянъ Лукьянычемъ.
Раиса. Что ты сестрица! Какъ это можно!
Анфиса. А чтожъ такое! Жалко чтоль мнѣ кого здѣсь? Взяла да и ушла. Конечно, пона мы здѣсь живемъ, тамъ братья надъ нами власть имѣютъ; а какъ изъ воротъ, такъ и кончено. И деньги свои потребую, какія мнѣ слѣдоваютъ.
Раиса. Это я думаю страшно, сестрица, когда увозятъ.
Анфиса. Ничего, Раиса, не страшно. Вѣдь ужь меня увозили, ты помнишь?
Раиса. Помню. Только ты тогда скоро воротилась.
Анфиса. Ну что старое вспоминать! Вотъ я теперь и жду отъ Лукьянъ Лукьяныча письма объ этомъ объ самомъ. Только какъ онъ его передастъ?
Раиса. Ужь какъ-нибудь придумаетъ.
Анфиса. Тогда тебя къ себѣ жить возьму,
Раиса. Вотъ мы, Анфиса, заживемъ-то! По всѣмъ гуляньямъ, по всѣмъ дачамъ будемъ ѣздить. Я себѣ тоже военнаго выберу.
Анфиса. А что же этотъ, твой-то?
Раиса. Бѣлобрысый-то? Ну что за крайность! Кабы ничего лучше въ предметѣ не было, такъ ужь такъ бы и быть — отъ скуки.
Анфиса. Развѣ онъ тебѣ не нравится?
Раиса. Онъ мнѣ что-то, Анфиса, гнусненекъ кажется.
Анфиса. Зачѣмъ же ты съ нимъ кокетничаешь?
Раиса. Отъ тоски. Все-таки развлеченіе. Ахъ, тоска! Ахъ, тоска!
Анфиса. А онъ пожалуй подумаетъ, что ты въ него влюблена.
Раиса. Пускаетъ его думаетъ, убытку-то мнѣ немного.
Анфиса. Знаешь, Раиса, что я тебѣ говорила-то, что бѣжать-то съ Лукьянъ Лукьянычемъ? Вѣдь это можетъ-быть очень скоро будетъ. Я ужь что нужно на первый разъ, приготовила; хоть сейчасъ собраться да и была такова.
Раиса. Вотъ я посмотрю, какъ ты убѣжишь, да и я можетъ тоже сдѣлаю. Не умирать же тутъ съ тоски въ самомъ дѣлѣ! (Химка вбѣгаетъ, дрожа отъ страха и запыхавшись.)
Анфиса. Что ты, Химка?
Химка. Пришолъ… пришолъ…
Анфиса. Кто пришолъ?
Химка. Башмачникъ пришолъ, башмачникъ пришолъ.
Анфиса. Какой башмачникъ?
Химка. Не знаю какой, не знаю. Батюшки, страсти! Говоритъ знакомые послали, барышнямъ мѣрку снимать, мѣрку снимать.
Раиса. Это отъ Лукьянъ Лукьяныча должно-быть?
Анфиса. Непремѣнно. Ктожъ его пустилъ?
Химка. Я пустила, всѣ спятъ, я пустила. Ахъ страсти!
Анфиса. Гдѣ же онъ?
Химка. У садовой калитки дожидается. Онъ у калитки…
Анфиса. Веди его сюда скорѣй, да смотри, чтобъ не увидали.
Химка. Сейчасъ, сейчасъ! Батюшки! сейчасъ (убѣгаетъ).
Раиса. Ишь ты какой придумщикъ! Башмачника прислалъ.
Анфиса. Благороднаго человѣка сейчасъ видно: у него всѣ и поступки благородные. Ну кто придумаетъ башмачника прислать, кромѣ благороднаго человѣка? Никто на свѣтѣ.
Раиса. Мы этого башмачника на весь домъ шить башмаки заставимъ, онъ намъ и будетъ письма переносить (Входятъ Бальзаминовъ и Химка).
Анфиса. (тихо). Да вѣдь это твой бѣлобрысый.
Раиса. Вотъ супризъ!
Анфиса. Бѣги, Химка, постереги у калитки: коли въ домѣ проснутся, такъ ты дай знакъ какой-нибудь.
Химка. Сейчасъ! Сейчасъ! Вотъ страсти-то! (убѣгаетъ).
Анфиса. Однако, какъ вы смѣлы!
Бальзаминовъ. Любовь все преодолѣваетъ съ.
Анфиса. Лукьяна Лукьяныча давно ли видѣли?
Бальзаминовъ. Даже только сейчасъ съ. Я отъ нихъ къ вамъ письмо имѣю.
Анфиса. Такъ давайте!
Бальзаминовъ. (подаетъ письмо). Извольте-съ. Они отвѣтъ просили-съ. (Анфиса отходитъ, распечатываетъ и читаетъ)
Раиса. Васъ зовутъ Михайло Дмитричъ?
Бальзаминовъ. Точно такъ съ. Это я собственно для васъ съ.
Раиса. Что для меня?
Бальзаминовъ. Въ такомъ видѣ-съ.
Раиса. Покорно васъ благодарю.
Анфиса. Раиса, поди сюда! Вы, господинъ Бальзаминовъ, извините: намъ нужно поговорить. Вы посидите на лавочкѣ, подождите. (Раиса подходитъ къ Анфисѣ)
Бальзаминовъ. (садится на лавочку у забора). Оченно хорошо-съ.
Анфиса. (читаетъ). «У меня все готово. Докажите, что вы меня любите не на словахъ только, а на самомъ дѣлѣ. Доказательствъ моей любви вы видѣли много. Для васъ я бросилъ свѣтъ, бросилъ знакрмство, оставилъ всѣ удовольствія и развлеченія, и живу болѣе года въ этой дикой сторонѣ, въ которой могуть жить только медвѣди да Бальзаминовы…
Раиса. Ахъ, это правда.
Анфиса. Правда! (читаетъ) «Кажется этого довольно. Больше я ждать не могу. Изъ любви къ вамъ я рѣшаюсь избавить васъ изъ неволи; теперь все зависитъ оть васъ. Если хотите, чтобъ мы были оба счастливы, — сегодня, когда стемнѣетъ и ваши улягутся спать, что произойдетъ вѣроятно не позже девятаго часа, выходите въ садъ. Въ переулкѣ, сзади вашего сада, я буду ожидать васъ съ коляской. Заборъ вашего сада, который выходитъ въ переулокъ, въ одномъ местѣ плохъ…
Раиса. Да, братецъ давно говорилъ объ этомъ. На этой недѣлѣ хотятъ починить.
Анфиса. (читаетъ). «Мы разберемъ нѣсколько досокъ, и вы будете на свободѣ. Мы съ вами поѣдемъ верстъ за пятнадцать, гдѣ меня ждутъ мои пріятели, и уже все готово, даже и музыка…
Раиса. И музыка! Ахъ какъ это весело! А здѣсь-то какая тоска!
Анфиса. Ахъ, Раиса! Вотъ что значитъ благородный человѣкъ! Увозитъ дѣвушку, все устроилъ отличнымъ манеромъ, и потомъ даже съ музыкой! Кто кромѣ благороднаго человѣка это сдѣлаетъ? Никто рѣшительно.
Раиса. Чтоже, Анфиса, ты поѣдешь?
Анфиса. Еще бы послѣ этого да я не поѣхала! Это даже было бы неучтиво съ моей стороны. (Читаетъ) «Впрочемъ, можетъ-быть вамъ ваша жизнь нравится и вся ваша любовь заключается въ томъ, чтобы писать письма и заставлять обожателей во всякую погоду ходить по пятнадцати разъ мимо вашихъ оконъ? Въ такомъ случаѣ извините, что я предложилъ вамъ бѣжать со мной…
Раиса. Отчего же онъ объ насъ такъ низко думаетъ?
Анфиса. Я ему докажу, что я совсѣмъ не такихъ понятій объ жизни. (Читаеть) «Конечно, очень похвально слушаться братцевъ, бабушекъ и тетушекъ…
Раиса. Анфиса, это онъ въ насмѣшку!
Анфиса. Разумѣется. (Читаетъ) «но зачѣмъ же губить свою молодость и отказывать себѣ въ удовольствіяхъ? Съ нетерпеніемъ жду вашего отвѣта. Если вы сегодня не рѣшитесь, я завтра уѣзжаю на Кавказъ. Цѣлую ваши ручки. Весь вашъ…»
Раиса. (заглядывая вь письмо). А это что?
Анфиса. А это Люди, Червь, значитъ : Лукьянъ Чебаковъ. Ну, Раиса, я пойду напишу ему отвѣтъ, а ты тутъ посиди съ Бальзаминовымъ. Ты мнѣ послѣ скажи, что онъ тебѣ будетъ говорить.
Раиса. А какъ же Бальзаминовъ выдетъ отсюда? Вѣдь его никто не видалъ, какъ онъ вошолъ?
Анфиса. Вотъ еще бѣда-то!
Раиса. Знаешь что, Анфиса: я его какъ-нибудь спроважу черезъ заборъ.
Анфиса. Ну хорошо, Отвѣтъ я съ Химкой пришлю. Прощайте, господинъ Бальзаминовъ! (уходитъ)
Раиса. (Бальзаминову). Я сейчасъ къ вамъ приду (провожаетъ Анфису).
Бальзаминовъ. Вѣдь вотъ теперь надо въ любви открываться, а я ничего не придумалъ, никакихъ словъ не прибралъ. Эка голова! Что ты будешь дѣлать! Будь тутъ столбъ или дерево покрѣпче, — такъ бы взялъ да и разбилъ ее вѣ дребезги. Сваха-то давеча правду говорила, что я дуракъ. Чтожъ въ самомъ дѣлѣ? не стоять же столбомъ! На счастье буду говорить что въ голову придетъ: можетъ быть и хорошо выйдетъ. Вотъ каковы пріятели! Сколько разъ просилъ, чтобы показали, какъ въ любви объясняться — ни одинъ не показалъ. Все изъ зависти, всякій для себя бережотъ (Раиса возвращается). Вотъ идетъ! Вотъ, что мы будемъ дѣлать?
Раиса. Извините, что мы васъ заставили дожидаться!
Бальзаминовъ. Ничего-съ! Очень пріятно-съ! (молчаніе) Онѣ куда же пошли-съ?
Раиса. Она пошла отвѣтъ писать.
Бальзаминовъ. Онѣ скоро-съ?
Раиса. Нѣтъ , она очень долго пишеть. Мы скоро не умѣемъ; для этого привычка нужна, а мы кромѣ писемъ ничего не пишемъ.
Бальзаминовъ. Я тепереча все скучаю-съ.
Раиса. И мы тоже скучаемъ. Такая тоска, вы не повѣрите.
Бальзаминовъ. Да вы можетъ-быть не оттого-съ.
Раиса. Оттого что все сидимъ взаперти, не видимъ никакихъ развлеченій.
Бальзаминовъ. А я отъ другого-съ.
Раиса. Отчего же вы?
Бальзаминовъ. Я даже по ночамъ не сплю-съ.
Раиса. Можетъ-быть днемъ спите?
Бальзаминовъ. Нѣтъ, совсѣмъ не оттого-съ.
Раиса. А отчего же?
Бальзаминовъ. Отъ чувствъ-съ.
Раиса. Отъ какихъ же это чувствъ?
Бальзаминовъ. Я такъ чувстную себя, что я самый несчастный человѣкъ въ жизни.
Раиса. Довольно странно это слышать отъ васъ. Мужчивы вообще счастливѣй женщинъ.
Бальзаминовъ. Но не всѣ-съ.
Раиса. У женщины несчастіе эаключается оттого, что она завсегда подо что-нибудь подвдастна.
Бальзаминовъ. А у мужчины несчастіе заключается отъ любви-съ.
Раиса. Значитъ, надобно такъ полагать, что вы влюблены?
Бальзаминовъ. Такъ точно-съ.
Раиса. Кто же эта женщина , которая могла васъ прельстить собою?
Бальзаминовъ. Я не смѣю вамъ зтого открыть-съ.
Раиса. Отчего же?
Бальзаминовъ. Вамъ можетъ-быть будетъ противно меня слушать-съ.
Раиса. Нисколько не противно; даже совсѣмъ напротивъ.
Бальзаминовъ. Въ такомъ случаѣ-съ позвольте вамъ выразить, что эта женщина — вы самыя-съ есть-съ.
Раиса. Ахъ, скажите! Я этого никакъ не ожидала.
Бальзаминовъ. Могу я сколько-нибудь надежду имѣть-съ, или нѣтъ-съ?
Раиса. Я еще ничего не слыхала отъ васъ.
Бальзаминовъ. Для моей любви нѣтъ словъ-съ. Я бы и желалъ выразить-съ; но никакъ не могу-съ.
Раиса. Говорите хотя то, что можете сказать!
Бальзаминовъ. Одно только и могу сказать-съ, что я самъ себе тиранъ.
Раиса. Какое же въ этомъ тиранство?
Бальзаминовъ. Самое жестокое тиранство-съ. Ежели человѣкъ влюбленъ-съ и даже не спитъ ночи, и не знаетъ словъ-съ…
Раиса. Вы давно въ меня влюблены?
Бальзаминовъ. Въ четвергъ послѣ обѣда, на прошлой недѣлѣ.
Раиса. Такъ это недавко! Лукьянъ Лукьянычъ любитъ Анфису полтора года.
Бальзаминовъ. И я могу-съ… даже больше.
Раиса. Ну это еще неизвѣстно. Можетъ-быть вы непостоянный кавалеръ?
Бальзаминовъ. Я считаю это въ мужчинахъ за низкость-съ
Раиса. Коли вы влюблены, отчего же вы мнѣ письма не написали? Влюбленные всегда пишутъ письма.
Бальзаминовъ. Я не смѣлъ-съ. А ежели вы такъ снисходительны, то я первымъ долгомъ почту написать вамъ даже ныньче. А вы мнѣ напишете на отвѣтъ-съ?
Раиса. Отчего же не написать.
Бальзаминовъ. А ежели бѣжать-съ, — вы согласны будете?
Раиса. Ужь это очень скоро.
Бальзаминовъ. (становится на колѣни). Сдѣлайте такое одолженіе-съ! Лукьянъ Лукьянычъ тоже хотятъ увезти вашу сестрицу, такъ ужь и я-съ, чтобы вмѣстѣ-съ…
Раиса. Ну хорошо, я подумаю. Встаньте! Ну увидятъ кто-нибудь? Вонъ Химка бѣжитъ (Бальзаминовь встаетъ. Вбѣгаетъ Химка).
Химка. (подаеть Бальзаминову письмо). Вотъ письмо, воть письмо! Батюшки, страсти! Проснулись , всѣ проснулись! (убѣгаетъ)
Раиса. Ахъ, какъ же быть! Куда же мнѣ васъ дѣть, Черезъ дворъ теперь нельзя.
Бальзаминовъ. (оглядывается по сторонамъ и подпрыгиваетъ). Что же я-съ? Какже я-съ? А-я-яй! А-я-яй!
Страница:Vremya 1861 09-10.pdf/31
Страница:Vremya 1861 09-10.pdf/32
Страница:Vremya 1861 09-10.pdf/33
Страница:Vremya 1861 09-10.pdf/34
Картина третья
Страница:Vremya 1861 09-10.pdf/34 Страница:Vremya 1861 09-10.pdf/35 Страница:Vremya 1861 09-10.pdf/36 Страница:Vremya 1861 09-10.pdf/37 Страница:Vremya 1861 09-10.pdf/38 Страница:Vremya 1861 09-10.pdf/39 Страница:Vremya 1861 09-10.pdf/40 Страница:Vremya 1861 09-10.pdf/41 Страница:Vremya 1861 09-10.pdf/42
