Бальзаминова. Это что ещё за новости! Кому тебя спрашивать?
Бальзаминовъ. Я, маменька, новое знакомство завёлъ. Лукьянъ Лукьянычъ Чебаковъ… отличнѣйшій человѣкъ. Онъ капитанъ въ отставкѣ.
Бальзаминова. Кчему это?
Бальзаминовъ. Какъ кчему? Что вы говорите! Вы знаете, маменька, какая у насъ сторона! Я ужь теперь далеко не хожу, а хожу тутъ поблизости.
Бальзаминова. Такъ чтоже?
Бальзаминовъ. Какъ чтоже? Какое необразованіе свирѣпствуетъ въ нашей сторонѣ, страсть! Обращенія не понимаютъ, человѣчества нѣтъ никакого! Пройди по рынку мимо лавокъ лишній разъ — сейчасъ тебѣ прозвище дадутъ, кличку какую-нибудь. Почти у всякихъ воротъ кучера сидятъ, толстые, какъ мясники какіе, только и дѣла, что собакъ гладятъ, да играютъ съ ними; а собаки-то, маменька, какъ львы. Вѣдь по нашему дѣлу иногда нужно разъ десять мимо оконъ-то пройти, чтобы замѣтили тебя, а они развѣ дадутъ! Сейчасъ засвищутъ, да и давай собаками травить.
Бальзаминова. Какъ же это можно живого человѣка собаками травить?
Бальзаминовъ. Какъ можно? Что вы, маменька! Развѣ они знаютъ учтивость? Ему бы только хохотать, дураку, благо горло широко, а тамъ хоть человѣка до смерти загрызи, ему всё равно.
Бальзаминова. Какое необразованіе!
Бальзаминовъ. Меня раза три травили. Вопервыхъ, перепугаютъ до-смерти, да ещё бѣжишь съ версту, духу потомъ не переведёшь. Да и страмъ! какой страмъ-то, маменька! Ты тутъ ухаживаешь, стараешься понравиться — и вдругъ видятъ тебя изъ окна, что ты летишь во всѣ лопатки. Что за видъ, со стороны-то посмотреть! Невѣжество въ высшей степени… что ужь тутъ! А вотъ теперь, какъ мы съ Лукьянъ Лукьянычемъ вмѣстѣ ходимъ, такъ меня никто не смѣетъ тронуть. А знаете, маменька, что я задумалъ?
Бальзаминова. А что?
Бальзаминовъ. Я хочу въ военную службу поступить.
Бальзаминова. Да ты проснулся ли совсѣмъ-то, или ещё всё бредишь?
