Какъ шумно и разнообразно ни было время коронаціи, но не могло насъ заставить забыть севастопольскихъ потерь, крымскихъ и дунайскихъ неудачъ, а въ особенности позора Парижскаго мирнаго договора. Присутствіе иностранцевъ, считавшихся за 5 мѣсяцевъ до того врагами, также не способствовало къ веселью. Въ половинѣ сентября 1856 г. оканчивались празднества, указанныя программою, и съѣхавшаяся публика стала по понемногу разъѣзжаться. Послѣ шумной свѣтской жизни, мнѣ предстояло поселиться на заму въ городѣ Рославлѣ и, кромѣ книгъ и полковыхъ занятій, по части развлеченія, довольствоваться обществомъ своихъ офицеровъ, о развитости большинства которыхъ патріотическое и военное чувства не дозволяютъ мнѣ распространяться. Не имѣя возможности видѣть полкъ по случаю его пространнаго расквартированія въ двухъ уѣздахъ: Рославльскомъ и Ельненскомъ Смоленской губерніи, я могъ заниматься только хозяйственною частью, которую я засталъ въ плачевномъ состояніи, благодаря гнусному командованію И—ва и совершенной безпечности и неспособности временно командовавшаго полкомъ добраго и храбраго грузина кн. Э—ва. Кромѣ приведенія полка въ порядокъ по всѣмъ частямъ безъ исключенія, мнѣ предстояло зачислять изъ резервовъ въ ряды полка, кромѣ резервнаго Смоленскаго полка еще разныя резервныя части, распредѣляемыя между полками 7-й дивизіи по распоряженію начальника дивизіи, большею частью безъ предварительнаго предупрежденія являвшіяся во ввѣренный мнѣ полкъ часто безъ письменныхъ свѣдѣній, въ дурной одеждѣ и обуви, съ офицерами, дурно атестованными по формулярамъ. Какъ теперь помню, у одного штабсъ-капитана какого-то резервнаго егерскаго полка, въ графѣ о способности, была слѣдующая незаконная, но замѣчательная атестація: «кромѣ гнусныхъ кляузъ, ни на что неспособенъ». Поступающіе ко мнѣ изъ резервовъ нижніе чины сдавали свое оружіе, о неисправности котораго трудно составить себѣ понятіе, и большею частью, смотря по старшинству поступленія на службу, снабжались разнаго цвѣта билетами, которые обозначали увольненіе въ безсрочный или временный отпускъ или въ отставку. Всѣхъ этихъ нижнихъ чиновъ надо было два раза осматривать и спрашивать, многимъ съ ихъ словъ составлять формулярные списки и, наконецъ, наиболѣе нуждавшимся выдавать исправныя шинели и сапоги, чтобы имъ дать возможность, хотя бѣдствуя, достигнуть мѣста назначенія. Сколько помнится, всѣхъ уволенныхъ или прошедшихъ такимъ образомъ чрезъ Смоленскій полкъ было болѣе 9,000. Кромѣ того, чрезъ Рославль проходили ежедневно многочисленныя команды отпускныхъ, уволенныхъ изъ всѣхъ полковъ, расквартированныхъ въ западныхъ и польскихъ губерніяхъ; мнѣ было приказано ихъ осматривать и опрашивать; въ случаѣ несправедливостей или неисправности партіонныхъ офицеровъ, ихъ смѣнять и назначать другихъ изъ моихъ офицеровъ болѣе благонадежныхъ и тогда брать на себя отвѣтственность за исправность дальнѣйшаго слѣдованія командъ. По неопытности, мнѣ случилось два раза въ точности исполнить это приказаніе и, вмѣсто благодарности, получить впослѣдствіи множество непріятностей. Не всѣ нижніе чины приходили съ ружьями, тѣмъ не менѣе, число ружей накопилось огромное; приказано было оставить штатное число на полкъ, сдѣлавъ выборъ изъ числа самыхъ исправныхъ, остальныя сдать безъ браку, счетомъ, въ бобруйскій артиллерійскій арсеналъ. По наивности, съ которою я постоянно принималъ à la lettre всякое приказаніе, я приказалъ сдѣлать ящики и, уложивъ въ нихъ самыя неисправныя ружья, далъ предписаніе одному изъ моихъ офицеровъ, съ инструкціею сдать ихъ въ бобруйскій арсеналъ, на точномъ основаніи полученнаго приказанія, т. е. счетомъ, не допуская сортировки и браковки. Это распоряженіе мое, я не знаю какимъ образомъ, сдѣлалось извѣстнымъ командирамъ Могилевскаго полка Вознесенскому и Полоцкаго—О***; эти опытные полковые хозяева пришли въ ужасъ отъ бѣдствій, которыхъ я неминуемо сдѣлаюсь жертвой, и прислали предупредить меня, съ дипломатическими предосторожностями, что де такъ дѣйствовать нельзя, что артиллерійское вѣдомство не посмотритъ на содержаніе циркулярнаго предписанія, въ которомъ сказано: самое неисправное оружіе сдать счетомъ, безъ браковки, а потребуетъ значительной суммы за неисправность, т. е. на исправленіе. И притомъ прибавляли, что де они на такихъ дѣлахъ зубы съѣли и порѣшили заплатить при сдачѣ ружей по 500 руб. сер., говоря:
— «Повѣрьте, не скупитесь, это васъ избавитъ отъ непріятной переписки и уплаты впослѣдствіи суммы въ четверо или въ пятеро болѣе значительной».
Я благодарилъ моихъ опытныхъ и услужливыхъ товарищей, но не измѣнялъ даннаго предписанія и инструкцію для сдачи въ артиллерійское вѣдомство ружей, оказавшихся сверхъ числа, штатомъ опредѣленнаго, въ Смоленскомъ пѣхотномъ полку, однимъ словомъ, не измѣнилъ принятому правилу идти прямо, не смотря на расчетъ и благоразуміе, во имя которыхъ добрые сослуживцы расточали мнѣ свои совѣты.
Затѣмъ прошелъ 1857 годъ, я успѣлъ сдать полкъ, жениться, цѣлые 10 мѣсяцевъ пропутешествовать за границу и, по возвращеніи въ Петербургъ въ августѣ 1858 года, получилъ увѣдомленіе, вполнѣ оправдывавшее предусмотрительность, какъ они утверждали—на опытѣ основанную, гг. Вознесенскаго и О***. Увѣдомленіе это заключалось въ интересномъ извѣщеніи инспекторскаго департамента, что на меня вслѣдствіе сдачи въ бобруйскій арсеналъ совершенно негоднаго оружія сдѣланъ начетъ въ 2,500 руб. Положимъ, что злоупотребленіе въ самомъ гнусномъ смыслѣ дѣлалось бобруйскимъ арсеналомъ, но мнѣ не могло не показаться страннымъ, что артиллерійскій департаментъ, а за нимъ и инспекторскій, читая всю переписку по этому дѣлу, нисколько не усомнились тѣмъ обстоятельствомъ, что при совершенно однородныхъ обстоятельствахъ три полка одной дивизіи сдаютъ въ совершенной исправности огромное количество ружей, на которыя неполучали артиллерійскаго ремонта, не смотря на дозволеніе сдавать безъ браковки самыя негодныя, и только одинъ, во время командованія имъ флигель-адъютантомъ Его Величества, дозволилъ себѣ сдать ружья въ такомъ отвратительномъ видѣ, что на ихъ исправленіе насчитывается 2,500 руб. Я былъ приведенъ въ яростное негодованіе и немедленно поднялъ шумъ, но врядъ-ли бы военное начальство избавило меня отъ этого нелѣпаго и возмутительнаго начета, если бы мои прежнія отношенія къ генералъ-фельдцейхмейстеру не дали мнѣ возможности изложить все это дѣло ему съ полною откровенностью. Нѣсколько мѣсяцевъ спустя меня увѣдомили, что такой-то начетъ артиллерійскаго арсенала приказано сложить и меня отъ всякой отвѣтственности освободить. Этотъ примѣръ торжества правды меня чрезвычайно обрадовалъ, не говоря уже о томъ, что пожертвовать почти годовымъ содержаніемъ, при далеко не блестящихъ обстоятельствахъ, было для меня не только непріятно, но положительно тяжко. При первой затѣмъ встрѣчѣ въ Варшавѣ съ г. Вознесенскимъ я ему разсказалъ все это дѣло—и не могъ не сказать: «видите, опытнѣе-то оказался я, не потерявшій вѣру въ справедливость; а за 500 р. можно купить въ Варшавѣ хорошенькую коляску—жаль, что вы ихъ Богъ знаетъ зачѣмъ подарили бобруйскому арсеналу.»
Возвращаясь къ осени 1856 года, я могу сказать, что я съ удовольствіемъ вспоминаю мой строгій и уединенный образъ жизни того времени. Цѣлое утро посвящалось дѣламъ полка, кромѣ часа, въ который я ѣздилъ верхомъ на усиленныхъ аллюрахъ; обѣдать ко мнѣ собирались ежедневно: полковой священникъ, полковой и баталіонный лекари, казначей, адъютантъ, квартирмейстеръ, жалонерный офицеръ и командиръ 3-го баталіона, квартира котораго была неразлучна съ штабъ-квартирою полка. Послѣ обѣда съ однимъ изъ офицеровъ я ѣздилъ гулять по унылымъ окрестностямъ города Рославля, чтобы не дѣлать уступокъ назойливымъ требованіямъ дремоты, а по вечерамъ я съ особеннымъ удовольствіемъ, въ совершенномъ одиночествѣ и полнѣйшей тишинѣ, продавался съ любовью чтенію, въ которомъ недостатка никогда не было, по исправности, съ которою мнѣ доставлялись изъ Петербурга всевозможные книги и журналы.
Кромѣ полковаго штаба въ Рославлѣ помѣщался еще штабъ 1-й бригады 7-й пѣхотной дивизіи. Бригаднымъ генераломъ былъ въ то время храбрый офицеръ изъ Виленскихъ татаръ, Бялый; онъ служилъ въ молодыхъ чинахъ въ гвардіи въ Литовскомъ полку и пользовался особыми милостями великаго князя Михаила Павловича за примѣрную маршировку, безукоризненную салютовку и прочія достоинства, признаваемыя лишь той эпохою, о которой теперь нельзя говорить подробно, чтобы не навлечь на себя нареканій въ преувеличеніи или просто въ умышленной и злостной лжи. Бялый былъ одаренъ хорошимъ аппетитомъ и выпить былъ не дуракъ, а потому любилъ у меня обѣдать, и чтобы имѣть хотя нѣкоторую практику на французскомъ діалектѣ, я приглашалъ иногда къ себѣ обѣдать M-me Lefièvre, старую француженку-гувернантку, жившую у инженера путей сообщенія Б—ва, съ которымъ я не желалъ имѣть никакихъ сношеній… хотя былъ знакомъ съ подчиненнымъ ему штабсъ-капитаномъ ф. Мекъ. Это послѣднее знакомство сдѣлалось нечаянно, благодаря моему полковому адъютанту Грейберу. Фонъ-Мекъ былъ спеціально образованный офицеръ и хорошій человѣкъ, такъ что меня нисколько не удивило, когда онъ впослѣдствіи, благодаря постройкамъ желѣзныхъ дорогъ, составилъ себѣ огромное состояніе. Въ то время у него уже были деньги и я съ благодарностью вспоминаю, что онъ очень обязательно далъ мнѣ взаймы 2,000 р., когда послѣ всѣхъ расчетовъ мой преемникъ, полковникъ Реми, потребовалъ съ меня эту сумму, и на мой вопросъ—«помилуйте, за что?—на все недостающее вы уже удовлетворены, неисправности, бывшія въ полку, съ большими расходами приведены въ порядокъ—за что же эти 2,000 руб.?»
На всѣ эти наивные вопросы, г. Реми отвѣчалъ мнѣ, нисколько не смущаясь: «конечно, вы правы—мнѣ ничего, казалось бы, не слѣдуетъ, но все таки примите въ соображеніе, что я принимаю полкъ, а вы его сдаете… кромѣ того, я, по приглашенію корпуснаго командира, пріѣхалъ принять полкъ не сдавая своего резервнаго батальона, чтобы васъ не задержать, такъ какъ вы спѣшите уѣхать за границу, а полку предстоитъ передвиженіе, которое не обойдется безъ затратъ для полковаго командира»....
Резоны г. Геми показались мнѣ убѣдительными; благодаря Меку, я ему заплатилъ 2000 рублей, которыхъ у меня на лицо не было, и тогда только понялъ, почему только не многіе любятъ принимать полки въ хорошемъ состояніи. Но я опять увлекся разсказомъ, а потому долженъ возвратиться къ осени 1856 года.
По возвращеніи моемъ изъ Москвы—квартирмейстеръ представилъ мнѣ счеты за время слѣдованія полка изъ Крыма въ Рославль и экономію отъ справочныхъ цѣнъ на фуражъ въ 3,500 руб. сер. На эти деньги я немедленно выписалъ изъ Варшавы полный хоръ инструментовъ, а изъ Петербурга все необходимое для устройства отличной оружейной мастерской и нанялъ оружейнаго мастера изъ нѣмцевъ. Чтобы дать возможность офицерамъ пріобрѣтать спеціально военныя познанія, я выписалъ цѣлое собраніе сочиненій по разнымъ отраслямъ военныхъ наукъ и въ двухъ экземплярахъ всѣ необходимыя руководства для офицеровъ, приготовляющихся поступить въ военную академію. Тихій и скромный образъ жизни давалъ мнѣ полную возможность вполнѣ оцѣнить настоящее состояніе нашихъ войскъ, разумѣется, судя по одному Смоленскому пѣхотному полку. Чѣмъ болѣе я вникалъ во всѣ подробности, чѣмъ болѣе я пріискивалъ средства къ улучшеніямъ или къ устраненію разнаго рода золъ, тѣмъ болѣе меня поражала громадность недостатковъ и необходимыхъ средствъ для достиженія желаемаго.
Въ голодной губерніи,—а Смоленская имѣетъ доказанное право на это прилагательное,—мои три батальона были расквартированы очень широко, по 5 и 6 дворовъ на человѣка, такъ что въ случаѣ приказанія немедленно собрать полкъ, при чудесахъ энергіи и расторопности, для этого потребовалось бы трое сутокъ; при такой дислокаціи, расчитанной для лучшаго продовольствія солдатъ, ограниченныхъ приваркомъ несчастныхъ сельскихъ жителей, питающихся всегда дурнымъ, а съ первыхъ чиселъ декабря, когда у нихъ истощаются ихъ жалкіе запасы капусты, свеклы, картофеля и коноплянаго сѣмени, однимъ дурнымъ хлѣбомъ, солдатъ перестаетъ быть солдатомъ; онъ предоставленъ себѣ и водѣ Божіей—не говоря уже о дурныхъ наклонностяхъ, развитію которыхъ дается большой просторъ по милости полнаго бездѣйствія и совершеннаго отсутствія не только необходимаго нравственнаго вліянія, но самаго простаго надзора[1]. Распространеніе грамотности дѣлается немыслимымъ, потому что собирая школы при ротныхъ дворахъ, батальонныхъ и полковыхъ штабахъ, сейчасъ возникаетъ вопросъ о продовольствіи, который можетъ быть разрѣшенъ весьма легко, но посредствомъ недостающаго рычага—денегъ. Офицеровъ обыкновенно стараются соединять при ротныхъ дворахъ или батальонныхъ и полковыхъ штабахъ, но это рѣдко удается, потому что для этого необходимы исключительно благопріятныя условія; во всемъ расположеніи моего полка—одинъ только ротный дворъ 3-й роты былъ прекрасно помѣщенъ въ господскомъ домѣ В. А. Кочубей[2], которая благосклонно разрѣшила офицерамъ, по моей просьбѣ, занять ея усадьбу; въ маленькихъ городахъ бѣдные жители—безпрестанно и не безъ основанія приносятъ жалобы на дѣйствительно тягостную для нихъ квартирную повинность и потому, при всемъ желаніи полковаго командира имѣть вліяніе на офицеровъ, дѣйствовать на ихъ образъ жизни и мыслей, дѣлается также невозможнымъ; они по неволѣ живутъ въ деревняхъ, часто въ курныхъ грязныхъ избахъ, кое-какъ отдѣленные отъ семьи несчастнаго крестьянина. Въ Рославльскомъ уѣздѣ нѣтъ вовсе большихъ селъ, а самыя названія многихъ изъ нихъ даютъ вѣрное понятіе о положеніи ихъ жителей,—такъ я помню маленькія несчастныя деревни подъ названіемъ: Голодаевка, Бѣдствелка, Костогрызовка и т. п.
Въ мое время прапорщикъ получалъ 15 р. сер. въ мѣсяцъ содержанія; почти всѣ офицеры Смоленскаго пѣхотнаго полка происходили изъ мелкой шляхты западныхъ губерній и не имѣли никакого состоянія, кромѣ весьма не многихъ; образованіемъ большею частью похвастать не могли и потому переносили съ большимъ геройствомъ свое грустное положеніе, чѣмъ молодые люди, привыкшіе къ лучшей обстановкѣ, образованные и внезапно лишенные всѣхъ средствъ быть въ обществѣ и получать книги. Мнѣ случалось видѣть, какъ прекрасно воспитанные молодые люди предавались отчаянію и дѣлались пьяницами; я старался ихъ поднять морально, занимать, развлекать, но ни одного не удалось спасти отъ овладѣвшей ими гнусной страсти. Число совершенно безполезныхъ офицеровъ, поведенія не приличнаго ихъ званію, было такъ значительно, что я вынужденъ былъ удалить 28 человѣкъ изъ полка; одного изъ нихъ, поляка, варшавскаго уроженца, Бер—го, я долженъ былъ приказать поднять пьянаго до безчувственности на базарной площади города Рославля и отправить на гауптвахту. Чтобы хотя разъ въ годъ видѣть роту въ полномъ составѣ, я приводилъ каждую роту поочередно въ городъ Рославль на три недѣли и, такимъ образомъ, получалъ возможность приводить въ исправность оружіе, аммуницію, обмундировку, но, увы, часто случалось задерживать роту долѣе трехъ недѣль, а въ концѣ года оказывалось, что двѣ или три роты вовсе не были при полковомъ штабѣ и потому являлись къ полковому сбору еще въ худшемъ противъ прочихъ видѣ.
Въ концѣ декабря, желая повидаться съ батюшкою, я просилъ отпуска въ С.-Петербургъ, и взялъ съ собой два проекта; мнѣ казалось, что предлагаемое мной такъ очевидно полезно, что съ радостью ухватятся за мои предложенія; вышло совсѣмъ иначе, мнѣ отказали и только 12 лѣтъ спустя, я не знаю по чьей иниціативѣ, мои мысли приведены отчасти въ исполненіе. Въ одной запискѣ, поданной мной въ комитетъ военныхъ улучшеній, я доказалъ пользу и даже необходимость для линейной пѣхоты быть обученной саперному дѣлу, а для практики предлагалъ, по сношенію съ земствомъ, заняться исправленіемъ дорогъ и мостовъ для установленія надежнаго сообщенія между разбросанными частями моего полка; въ другой я доказывалъ безполезность храненія при ротахъ 11-ти-дневнаго провіанта, поясняя, что, при внезапномъ полученіи приказанія выступить, я могу во всякое время въ Рославлѣ заготовить сухари, пока полкъ будетъ собираться и, отправивъ впередъ хлѣбопековъ, всегда буду имѣть время и возможность вполнѣ обезпечить продовольствіе полка. Что храня провіантъ на ротныхъ полуфуркахъ и требуя постоянной доброкачественности сухарей, я долженъ допустить злоупотребленіе, а именно согласиться на неполную выдачу пайка и безъ того нуждающимся жителямъ и въ заключеніе давая право ротному командиру, для необходимаго освѣженія сухарнаго запаса, удерживать часть пайка—мнѣ положительно невозможно контролировать дѣйствія ротнаго командира, т. е. удостовѣряться, не уменьшенъ-ли имъ выданный крестьянину паекъ болѣе, чѣмъ это было крайне необходимо для освѣженія сухарнаго запаса.
Первое изъ этихъ предложеній теперь (1872 г.) принято безъ его практической стороны, другое принято въ половину, т. е. сухарный запасъ уменьшенъ, кажется, на половину, а все-таки потрачиваемый провіантъ на освѣженіе сухарнаго запаса безъ пользы пропадаетъ, а дурному ротному командиру предоставленъ еще бо̀льшій просторъ для злоупотребленій, ускользающихъ отъ возможнаго контроля даже бдительнаго и строгаго начальства. Равнодушіе, съ которымъ были приняты мои предложенія въ Петербургѣ, меня болѣе удивило, чѣмъ огорчило; я возбуждалъ вопросы, разрѣшеніе которыхъ было, по моему убѣжденію, и легко и просто; другихъ вопросовъ я не касался, сознавая невозможность достигнуть хотя и необходимаго результата, какъ-то: прекращенія нищенскаго способа продовольствовать армію, можно сказать, подаяніемъ жителей, о пользѣ казарменнаго расквартированія, объ увеличеніи количества товара для обуви и т. п. Все это было мной брошено и, пользуясь особенно любезнымъ ко мнѣ расположеніемъ въ обширномъ кругу моихъ знакомыхъ (въ то время я еще любилъ общество), я предался совершенно свѣтскимъ увеселеніямъ, такъ что мнѣ даже рѣдко удавалось обѣдать съ отцемъ. Когда изрѣдка я чувствовалъ, что во мнѣ еще таится честолюбіе, я вспоминалъ обѣщаніе кн. А. И. Барятинскаго дать мнѣ полкъ на Кавказѣ, что же касается моего Смоленскаго полка, то я уже рѣшился его оставить при первой возможности, подъ какимъ либо предлогомъ. Оказалось, однако, что третьей попыткѣ моей принять участіе въ военныхъ дѣйствіяхъ не суждено было увѣнчаться успѣхомъ; кн. Барятинскій, которому я не оставилъ никакой записки о своемъ желаніи перейти на Кавказъ, уѣхалъ, а просить или, правильнѣе, упрашивать и ходатайствовать чрезъ доброжелателей, мнѣ было не по вкусу и не по характеру, итакъ, просрочивъ нѣсколько недѣль, я скрѣпя сердце отправился въ февралѣ обратно въ городъ Рославль, и не безъ какого-то успокоительнаго удовлетворенія принялся попрежнему за книги и полковыя занятія.
Наконецъ, наступила весна, а съ ней и усиленныя заботы для приведенія полка дѣйствительно въ порядокъ; ружья почти всѣ уже были приведены въ исправность, но многія поступали въ починку по невозможности внушить солдатамъ обходиться бережно съ оружіемъ. Весь полкъ былъ вновь обмундированъ, обозъ былъ въ порядкѣ, всѣ лошади куплены молодыя, хорошія—однимъ словомъ, я бы совершенно спокойно ожидалъ предстоявшихъ смотровъ, если бы не встрѣчалъ полнѣйшей апатіи къ своимъ обязанностямъ между офицерами. Въ особенности молодые субалтернъ-офицеры удивляли меня своимъ равнодушіемъ, когда я имъ ежедневно доказывалъ не только, что они не знаютъ устава, но что они и не дѣлаютъ ничего, чтобы съ нимъ познакомиться. Мнѣ не хотѣлось оставлять полка до представленія его корпусному командиру, инспекторскій смотръ котораго уже былъ назначенъ въ первыхъ числахъ іюля. Наконецъ, пріѣхали мои старые знакомые, бар. Карлъ Егоровичъ Врангель, командиръ 3-го пѣхотнаго корпуса и его начальникъ штаба, Владиміръ Саввичъ Семека.
Я не стану описывать смотровъ и ученій; почтенный и добрѣйшій бар. Врангель мало зналъ пѣхотную службу, но за то съ любовью осматривалъ обозъ и съ похвалой отозвался о лошадяхъ, и въ особенности остался доволенъ ковкою моихъ лошадей, на которую дѣйствительно обращено было вниманіе; кузнецы мои были мастера своего дѣла; кромѣ того, я привезъ изъ Петербурга англійскіе образцы подковъ и запасъ гвоздей изъ мягкаго и тягучаго желѣза. Но не могу не упомянуть одной особенности, которой, вѣроятно, никому не случалось видѣть при инспекторскомъ смотру какой-либо части войскъ; дѣло въ томъ, что когда полкъ выстроился для смотра, три офицера изъ вновь зачисленныхъ изъ резервовъ были поставлены мной въ 20-ти шагахъ отъ праваго фланга музыкантовъ для подачи жалобъ корпусному командиру. Всѣ эти жалобы заключались въ томъ, что я объявилъ этимъ господамъ, что они въ Смоленскомъ полку, по своимъ весьма предосудительнымъ аттестаціямъ, служить не могутъ. Одинъ изъ нихъ приходилъ ко мнѣ объясняться и на мой рѣшительный отказъ считать его офицеромъ полка, котораго я гордился быть командиромъ, сказалъ мнѣ: «помилуйте, г. полковникъ, я не имѣю состоянія, если я оставлю службу—мнѣ придется умирать съ голоду».
Я ему на это отвѣчалъ: «если вы не можете съискивать себѣ пропитаніе трудомъ, то вы этимъ доказываете, что и служба не можетъ ожидать отъ васъ пользы, а потому умирайте; а въ Смоленскомъ полку для васъ мѣста нѣтъ».
Вслѣдствіе этого разговора, въ рапортѣ, поданномъ генералу Врангелю, офицеръ этотъ, къ сожалѣнію, я забылъ его фамилію, жаловался сначала на несправедливую аттестацію командира резервнаго полка, въ которомъ служилъ, и добавлялъ: «а на всѣ мои объясненія и просьбы оставить меня въ Смоленскомъ полку флигель-адъютантъ Денъ предложилъ мнѣ смерть».
Все это ужасно бы поразило корпуснаго командира, если бы онъ не былъ мной предупрежденъ, что я обѣщалъ тремъ офицерамъ, которымъ я не считаю себя въ правѣ назначить мѣста въ рядахъ Смоленскаго полка, но долгомъ считаю доставить возможность законнымъ порядкомъ подать на меня жалобу, поставить ихъ на правомъ флангѣ полка, когда полкъ будетъ выстроенъ для инспекторскаго смотра.
По отъѣздѣ барона Врангеля, я получилъ письмо отъ своего хорошаго пріятеля А. Д. Герштенцвейга[3]. Этотъ старый и добрый товарищъ увѣдомлялъ меня, что онъ съ удивленіемъ получилъ прошеніе мое объ увольненіи меня въ 10-ти мѣсячный отпускъ, уговаривалъ меня взять назадъ прошеніе, говоря, что онъ имѣетъ особыя причины давать мнѣ этотъ совѣтъ. Я отъ души благодарилъ А. Д. Герштенцвейга за его дружеское ко мнѣ расположеніе, но просилъ дать ходъ моему прошенію, говоря, что я не вижу цѣли командованія полкомъ въ мирное время. 10 дней спустя я получилъ высочайшій приказъ объ увольненіи меня, по болѣзни, въ 10-ти мѣсячный заграничный отпускъ, и второе письмо Герштенцвейга, въ которомъ онъ порицалъ мое упорство и выражалъ сожалѣніе, говоря: «Ты уже былъ предназначенъ для командованія л.-гв. Стрѣлковымъ баталіономъ е. в.» и прибавлялъ: «во избѣжаніе непріятностей, совѣтую тебѣ, до отъѣзда заграницу, не показываться на глаза государю».
Полкъ выступалъ въ Варшаву; къ счастію, г. Реми, назначенный на мое мѣсто, прибылъ въ Рославль за два дня до выступленія полка, я ему немедленно сдалъ полкъ и послѣ проводовъ, доказавшихъ, что я, впрочемъ, съ гордостью сознавалъ и прежде, а именно, что я заслужилъ уваженіе всѣхъ и даже расположеніе многихъ офицеровъ, а солдаты, съ которыми я разставался съ особенно горестнымъ чувствомъ, неоднократно наивно, хотя трусливо, но своеобразно выказывали свое сожалѣніе, когда я по обыкновенію ежедневно объѣзжалъ большіе сараи, въ которыхъ они были расположены по-ротно. Послѣдняя атестація солдатскаго сердца, инстинктивно оцѣнившаго мое искреннее расположеніе и любовь къ солдату, была единственною, но прекрасною наградою за время моего командованія въ теченіи одного года и 8 мѣсяцевъ Смоленскимъ пѣхотнымъ полкомъ.
7-го іюля, послѣ полковаго обѣда, я заѣхалъ въ полковую церковь, гдѣ отъ всей души помолившись Богу, что сподобилъ меня благополучно прокомандовать полкомъ и сдать его безъ особенныхъ затрудненій и непріятностей, я спѣшилъ уѣхать въ Вонлярово....
Примѣчанія править
- ↑ Едва-ли надо говорить, что все здѣсь написанное совершенно измѣнилось къ лучшему въ послѣднюю четверть вѣка вслѣдствіе тѣхъ преобразованій, какимъ подверглась армія во всѣхъ сторонахъ своего устройства и быта; разсказъ сенатора В. И. Дена сохраняетъ за собою только историческій интересъ по отношенію къ безвозвратному прошедшему.Ред.
- ↑ Рожденная гр-ня Кушелева-Безбородко.
- ↑ Въ то время былъ помощникомъ дежурнаго генерала главнаго штаба е. в., генерала Катенина. В. Д.