Въ этихъ запискахъ я еще ни разу не упоминалъ о томъ, что я страстно былъ влюбленъ въ Анну Александровну Вонлярлярскую. Еще въ 1854 г., предъ отъѣздомъ своимъ въ Молдавію, съ трепетнымъ сердцемъ сознался я въ своихъ чувствахъ почтеннѣйшей и добрѣйшей Вѣрѣ Дмитріевнѣ Вонлярлярской, которая съ радостью приняла мое предложеніе; Александръ Александровичъ Вонлярлярскій, уже давно хорошо ко мнѣ расположенный, также ничего не имѣлъ противъ моего желанія назваться его зятемъ, но все, конечно, зависѣло отъ самой Анны, нерѣшительности которой предстояло усложнить и затруднить вопросъ, отъ рѣшенія котораго зависѣло не только мое счастье, но и вся будущность, судьба.
Въ 1854 г., оставляя Петербургъ, послѣ сдѣланнаго мной предложенія, я не получилъ никакого рѣшительнаго согласія, тѣмъ не менѣе я считалъ себя, не безъ основанія, женихомъ, а потому, послѣ посѣщенія мною семейства Вонлярлярскихъ въ сентябрѣ мѣсяцѣ, я не только былъ огорченъ, но озадаченъ и крайне удивленъ сопротивленіемъ, встрѣченнымъ мной въ самой Аннѣ… О родителяхъ я и не говорю, они были ко мнѣ чрезвычайно расположены и дали не только свое согласіе, но и дѣйствовали дружно въ мою пользу. Въ Вонляровѣ я пробылъ нѣсколько дней, но безуспѣшно возобновлялъ свои предложенія и, наконецъ, уѣхалъ въ Варшаву, съ намѣреніемъ, повидавшись съ отцомъ въ Козеницахъ, на продолжительное время отправиться за границу. Въ Варшавѣ я неожиданно встрѣтилъ своего стараго учителя Sandoz’а, которому чрезвычайно обрадовался, а по возвращеніи изъ Козеницъ, къ моему неописанному удовольствію и радости, получилъ эстафету изъ Смоленска; досадно мнѣ, что у меня не сохранилась эта депеша, подписанная А. А. Ларскимъ. Она меня увѣдомляла, что Анна согласна быть моей женой и что всѣ съ нетерпѣніемъ ожидаютъ моего прибытія въ Вонлярово. Сообщивъ отцу о происшедшей неожиданной перемѣнѣ въ моихъ намѣреніяхъ, я поскакалъ опять въ Смоленскую губернію.
16-го октября 1857 г., я обвѣнчался съ Анною Александровною Вонлярлярскою, а нѣсколько дней спустя, съ женой мы ѣхали за границу, на Варшаву, Вѣну—въ Италію. Въ Вѣнѣ насъ задержала болѣзнь жены, и потому, «faisant bonne mine à mauvais jeu», мнѣ пришлось возобновить мое знакомство съ этимъ городомъ.
Пользуясь любезностью нашего военнаго агента, генерала Торнау, я ѣздилъ въ казармы, вновь построенныя для пѣхотнаго полка, подъ названіемъ «Franz-Joseph Kasernen», и въ другія, въ которыхъ стоялъ полкъ «Prinz Eugen Dragoner». Первымъ командовалъ полковникъ баронъ Лебцельтернъ, вторымъ графъ Галленбергъ. Эти оба командира врядъ-ли сохранили пріятное воспоминаніе моего знакомства и посѣщенія расположеній ихъ полковъ. У бар. Лебцельтерна, командира пѣхотнаго короля бельгійскаго полка, мнѣ показали на кухнѣ, въ чемъ заключается обѣдъ австрійскаго солдата, а именно: въ маленькой оловянной кострюлѣ жиденькій супъ, съ тяжелою, грязнаго цвѣта клецкой; попробовавъ не безъ отвращенія этой прѣсной похлебки, я обратился къ бар. Лебцельтерну съ вопросомъ:
— «А что-же даютъ солдатамъ послѣ этого супа?»
Этотъ вопросъ, не смотря на его наивность, видимо сконфузилъ и огорчилъ полковаго командира; онъ лихорадочно сталъ мѣшать ложкою похлебку и сказалъ:
— «Aber um Gottes Willen, sehen Sie doch, da ist ja ein Kindeldrin». (Да взгляните-же, ради Бога, въ немъ есть клецка), и показалъ мнѣ кусокъ слизистаго грязнаго тѣста.
Съ графомъ Голленбергомъ мнѣ пришлось поступить еще менѣе деликатно; когда мы обошли всю казарму и всѣ конюшни и выходили на обширный дворъ, трубачи заиграли «Боже, царя храни», и мнѣ пришлось съ особеннымъ чувствомъ раскланиваться и благодарить. Но возвратившись въ квартиру полковаго командира, Галленбергъ, убѣжденный, вѣроятно, что я восхищенъ всѣмъ мною видѣннымъ, просилъ меня сказать ему откровенно мое мнѣніе. Я попробовалъ уклониться отъ прямаго отвѣта, но онъ настаивалъ, упрашивая указать, что̀ именно мнѣ понравилось или заслужило порицаніе.
Выведенный изъ терпѣнія настойчивымъ требованіемъ похвалы, я ему сказалъ;
— «Меня въ особенности порадовало то, что у насъ въ Россіи нельзя найти ни одной такой плохой казармы».
Это былъ ударъ неожиданный и ужасный… Мы холодно разстались и болѣе не встрѣчались; годъ спустя, какъ я узналъ случайно, онъ скончался.
Когда я пріѣхалъ въ Вѣну, я думалъ пробыть тамъ лишь необходимое время для отдыха жены, но она занемогла довольно серьезно, и мнѣ пришлось знакомиться съ г. Опользеромъ, знаменитымъ эскулапомъ того времени. Будучи въ модѣ, онъ не могъ часто посѣщать мою больную, и потому откомандировалъ для ежедневнаго посѣщенія своего адъютанта Завишица, кажется,—сербо-французскій разговоръ котораго смѣшилъ и развлекалъ Анну, не смотря на ея болѣзненное состояніе. Между прочими его оригинальными выходками, помнится мнѣ его совѣтъ положить горчишникъ на грудь, выраженный слѣдующими словами: «Madame, il faut mettre un moutard sur la poitrine».
Опользера я вспоминаю съ удовольствіемъ какъ очень умнаго и образованнаго человѣка; онъ предложилъ показать мнѣ вѣнскій, весьма значительный, анатомическій кабинетъ—и самъ былъ моимъ cicerone. Объясняя мнѣ, совершенному профану, разныя восковыя фигуры, представляющія вѣрныя изображенія различныхъ частей человѣческаго организма, онъ указалъ мнѣ на почку и сказалъ при этомъ нѣсколько словъ, сильно меня поразившихъ, а именно:
— «Въ настоящее время вамъ безпрестанно приходится слышать, такой-то господинъ страдалъ почкою, доктора опредѣлили, что болѣзнь такого-то происходитъ или имѣетъ свое начало отъ почки или въ почкѣ. Die Aerzte, die so sprechen, sind verwegene Narren! (Врачи, говорящіе это, набитые дураки!). По сіе время медицина еще положительно не опредѣлила, въ чемъ заключается роль почки въ человѣческомъ организмѣ, слѣдовательно приписываніе почкѣ разныхъ страданій есть нелѣпость. Вы можете смѣло ссылаться на мое мнѣніе—если вамъ придется слышать глубокомысленныя опредѣленія причинъ болѣзни, отъ почки происходящей, дѣлаемыя неучами или шарлатанами». Это чистосердечное сознаніе въ невѣдѣніи со стороны умнаго человѣка и весьма извѣстнаго врача меня чрезвычайно поразило, и я тогда же записалъ его слова.
Первоначально я думалъ нигдѣ не показываться въ вѣнскомъ beau-mond’ѣ, но вышло иначе. Престарѣлый австрійскій и русскій фельдмаршалъ Радецкій скончался въ Миланѣ и, для отданія ему послѣдней почести, государю угодно было приказать отправить изъ Варшавы цѣлую депутацію. Она состояла изъ генералъ-лейтенанта С. И. Бутурлина, флиг.-адъют. полковника Гербеля, въ то время командовавшаго лейбъ-курляндскимъ уланскимъ е. в. полкомъ, командира Могилевскаго пѣхотнаго полка, полковника Вознесенскаго, инженеръ-подполковника Спиридонова, командира 7-го стрѣлковаго баталіона (не припомню фамиліи) и адъютанта генерала Бутурлина, поручика бар. Деллингсгаузена, впослѣдствіи моего адъютанта.
Когда я узналъ о предстоявшемъ торжественномъ погребеніи гр. Радецкаго и прибытіи русской военной депутаціи, мнѣ казалось приличнымъ принять участіе въ этой церемоніи, а потому я выразилъ желаніе нашему послу при вѣнскомъ дворѣ, бар. Будбергу, представиться австрійскому императору. Русская депутація, пріѣхавши въ Вѣну, въ этомъ городѣ только переночевала и на другой день, въ шесть часовъ утра, спѣшила отправиться въ Миланъ, такъ что я только мелькомъ успѣлъ повидаться со своими старыми знакомыми, и съ нетерпѣніемъ ожидалъ ея возвращенія въ Вѣну, гдѣ предполагалась торжественная погребальная процессія отъ Тріестской станціи желѣзной дороги—до сѣверной. Тѣло покойнаго австрійскаго и русскаго генералъ-фельдмаршала предполагалось везти въ его имѣніе.
Чрезъ два дня бар. Будбергъ сообщилъ мнѣ императорское приглашеніе къ столу—какъ въ Вѣнѣ выражаются—«ich werde zur Kaiserlichen Täfel—gezogen, bestellt oder befohlen», эти три послѣднія выраженія употребляются смотря по степени вѣрноподданническаго усердія; вообще въ придворныхъ сферахъ я замѣтилъ много подобострастія, даже лакейскихъ замашекъ, о которыхъ я при дворѣ Николая Павловича и понятія не имѣлъ. Вмѣстѣ съ приглашеніемъ, бар. Будбергъ запискою увѣдомлялъ меня, что передъ обѣдомъ гр. Грюнне, которому я уже сдѣлалъ визитъ, представитъ меня императору.
Гр. Грюнне игралъ въ то время весьма важную роль, онъ былъ первымъ генералъ-адъютантомъ, завѣдывалъ центральною военной канцеляріею, т. е. былъ начальникомъ главнаго штаба и оберъ-шталмейстеромъ двора. Его въ арміи ненавидѣли и приписывали его карьеру и почести, которыми онъ пользовался, только благосклонности эрцъ-герцогини Софьи, матери императора.
Въ назначенный день и часъ я отправился, разумѣется въ мундирѣ, во дворецъ, т. е. Hofburg. При входѣ, одинъ изъ придворныхъ лакеевъ вручилъ мнѣ карточку, на которой было означено возлѣ кого мнѣ сидѣть: zur rechten такого-то, zur linken такого. Гр. Грюнне представилъ меня немедленно гр. Нобиле, оберъ-гофмейстеру императрицы, который объявилъ мнѣ, что онъ представитъ меня императрицѣ «nach der Tafel» (послѣ обѣда). Въ числѣ приглашенныхъ, кромѣ меня, я замѣтилъ еще нѣсколькихъ военныхъ, пріѣхавшихъ отъ мелкихъ германскихъ дворовъ, по случаю похоронъ гр. Радецкаго; тутъ же было нѣсколько австрійскихъ офицеровъ, флигель-адъютантовъ и военныхъ съ каммергерскими ключами надъ фалдами мундировъ.
При входѣ въ залу императорской четы, Францъ-Іосифъ оставилъ императрицу и немедленно подошелъ ко мнѣ; теперь я не въ состояніи передать слово въ слово все имъ мнѣ сказанное, помню только, что онъ спѣшилъ выразить свое удовольствіе за присылку государемъ цѣлой депутаціи на похороны гр. Радецкаго. «Der Kaiser ist so gütig—er hat uns viel Officiere geschickt» (государь такъ добръ—онъ прислалъ къ намъ столько офицеровъ); это сохранилось въ моей памяти, тѣмъ болѣе, что бар. Будбергъ мнѣ пояснялъ впослѣдствіи, что съ давняго времени это былъ первый признакъ кордіальныхъ отношеній со стороны русскаго двора.
Во время разговора съ императоромъ, конечно не представлявшаго ни малѣйшаго интереса, я былъ непріятно пораженъ стараніемъ е. в—ва избѣгать встрѣчи моихъ взоровъ. Казалось, что форма и видъ моей обуви его особенно заинтересовали, потому что онъ упорно ее осматривалъ во время всего нашего разговора, и тѣмъ напоминалъ мнѣ, что, можетъ быть, онъ самъ сознаетъ въ душѣ свою неправоту относительно Россіи. Гр. Грюнне былъ моимъ любезнымъ сосѣдомъ за столомъ, предлагалъ свои услуги и обѣщалъ показать арсеналъ, военныя мастерскія, офицерскую кавалерійскую и артиллерійскую школы, а равно и императорскую конюшню. Всѣмъ этимъ я воспользовался впослѣдствіи вмѣстѣ съ членами нашей русской депутаціи.
Послѣ обѣда, согласно программѣ, гр. Нобиле представилъ меня императрицѣ, привѣтливость и любезность которой еще увеличивали пріятное впечатлѣніе, производимое ея блистательною красотою. Туалетъ ея былъ до того изященъ, что я его разсмотрѣлъ въ подробности до того, что могъ вечеромъ передать женѣ всѣ подробности ея туалета. Къ сожалѣнію, не могу припомнить кто были дамы, которыя съ нами обѣдали; гофмейстерина императрицы—пожилая, но живая и веселая женщина, объявившая мнѣ при первомъ словѣ о своей искренней симпатіи къ русскимъ, и двѣ фрейлины, изъ которыхъ одна, кажется, графиня Ламбахъ или Бергъ, отецъ которой былъ растерзанъ чернью въ 1848 году, кажется въ Пештѣ. Еще долженъ сказать, что меня тутъ же представили кн. Карлу Лихтенштейну, генералу отъ кавалеріи, оберъ-камергеру, Андреевскому кавалеру, кажется оберъ-гофмаршалу, однимъ словомъ первому чину двора. Это была личность уже въ то время исключительная въ Вѣнѣ, веселый, постоянно праздный, интересующійся исключительно мелочами, не примирившійся съ преобразованіями, вынужденными событіями 1848 года, инстинктивно преданный Россіи—въ предположеніи, что ея не могутъ коснуться либеральныя нововведенія, по его словамъ столь много повредившія Австрійской имперіи. Этого оригинала настоящаго образчика вѣнскаго «bon vieux temps, я впослѣдствіи часто встрѣчалъ и постоянно удивлялся его веселости, придаванію значенія пустякамъ и непониманію, что кромѣ императорскаго двора есть въ мірѣ и еще что нибудь, хотя бы балетъ къ которому, о! противорѣчіе, онъ былъ очень неравнодушенъ.
Вообще вѣнское высшее общество отличалось тѣмъ, что французы называютъ «puérilité».... Для примѣра разскажу здѣсь случай, давшій въ то время въ Вѣнѣ поводъ къ нескончаемымъ толкамъ и разсужденіямъ. Молодые и очень пожилые люди въ клубахъ, встрѣчаясь на улицахъ, при дамахъ, спрашивали другъ друга—«haben Sie das Wunder geschaut?» Ich habe es gesehen, s’ist gar schön, отвѣчалъ другой, и т. п. Эти постоянные разговоры, безъ сомнѣнія, сильно бы меня заинтересовали, еслибы я случайно не былъ изъ первыхъ посвященъ въ эту, всѣхъ столь сильно занимавшую, тайну. У гр. Голленберга была гнѣдая кобыла, у которой неожиданно вдругъ побѣлѣли хвостъ и грива. Въ теченіи двухъ недѣль вся вѣнская fashion ѣздила въ казармы Prinz Eugen Dragoner, чтобы любоваться чудомъ.
Наконецъ, возвратилась наша депутація изъ Милана и всѣ эти гг. пріѣхали навѣстить меня въ штатскомъ платьѣ, при чемъ необыкновенно худощавая фигура стараго моего товарища Данилы Карловича Гербеля заставила меня смѣяться отъ души. Для увеселенія всей съѣхавшейся иностранной публики — при дворѣ былъ назначенъ немногочисленный балъ «Kammerball»[1] — на который и я получилъ приглашеніе.
На этомъ каммербалѣ меня представляли разнымъ престарелымъ военнымъ нотабилитетамъ, генералъ-фельдмаршаламъ, графу Вальмодену, Братиславу и генералъ-фельдцейхмейстеру фонъ Гессъ, пріобрѣвшему громкую извѣстность въ должности начальника главнаго штаба гр. Радецкаго во время славной итальянской кампаніи сего послѣдняго въ 1848 году. Генералу Гессъ я напомнилъ, что я уже имѣлъ честь быть ему представленнымъ въ С.-Петербургѣ, куда онъ пріѣзжалъ на маневры, напомнилъ ему необыкновенныя милости, вниманіе и любезность, которыя такъ щедро оказывалъ ему незабвенный Николай Павловичъ, «а вы это очень скоро забыли, когда рѣшились принять командованіе надъ арміею, которую неблагодарное правительство ваше сосредотачивало въ 1854 году въ возставшей Галиціи, чтобы остановить военныя дѣйствія на Дунаѣ».
Эта довольно дерзкая съ моей стороны выходка мнѣ памятна по необыкновенному дѣйствію, ею произведенному: хитрый и умный старикъ совершенно смутился; оправившись немного, онъ мнѣ сказалъ мягкимъ ласкающимъ голосомъ: «любезный полковникъ, вы забываете, что мы—военные, что мы должны исполнять приказаніе, какъ бы оно ни было тяжело нашему сердцу».
А я продолжалъ: «Къ счастью, Богу не угодно было благословить вашихъ предпріятій, вы помните, какъ вы потеряли отъ холеры около 30.000 человѣкъ, и съ какою поспѣшностью вамъ пришлось переводить остатка вашей арміи изъ восточной въ западную Галицію»…
Видя, что онъ имѣетъ дѣло съ какимъ-то завзятымъ русскимъ преданнымъ и восторженнымъ поклонникомъ императора Николая Павловича, не признающимъ необходимости никакой утайки, старый Гессъ[2] поспѣшилъ меня оставить. О потеряхъ въ австрійской арміи въ Галиціи я получилъ предъ тѣмъ положительныя свѣдѣнія, какъ равно о злоупотребленіяхъ при перевозкѣ (мнимой) провіанта изъ окрестностей Львова въ западную часть Галиціи. Дѣло въ томъ, что чиновники интендантства, получившіе приказаніе и средства для перевозки огромныхъ запасовъ провіанта, расчитали, хорошо зная мѣстныя условія хлѣбной торговли и цѣны въ извѣстную минуту, что имъ гораздо выгоднѣе продать весь провіантъ, заготовленный въ окрестностяхъ Львова, купить соотвѣтственное количество близь Кракова по низшимъ цѣнамъ, а всѣ суммы, отпущенныя на перевозку, положить въ карманъ. Горько сознаться, но я былъ доволенъ, что не у насъ однихъ совершаются подобныя штуки. Но мнѣ не было суждено долго радоваться, потому что я вскорѣ узналъ, какъ серьезно австрійское правительство относилось въ этимъ злоупотребленіямъ; 17 человѣкъ, служившихъ въ интендантствѣ, были уличены въ мошенничествѣ, лишены правъ и приговорены къ каторжной работѣ, послѣ конфискаціи всего ихъ состоянія. Это заставило меня призадуматься, внутренно сознавая, что если бы у насъ и открылось что-либо подобное, главные виновники, конечно, нашли бы возможность, если не оправдаться, то по крайней мѣрѣ, за недостаткомъ уликъ, остаться въ подозрѣніи, не отвѣчая своимъ имуществомъ за убытки, причиненные государству (1855 г.)…
Старикъ Вальмоденъ[3], уже извѣстный начальникъ отряда, дѣйствовавшій одновременно съ Тетенборномъ на сѣверѣ Германіи въ 1813 году, не смотря на преклонность лѣтъ, любилъ общество молодыхъ людей и былъ одинъ изъ постоянныхъ посѣтителей извѣстной «Фанни Эльслеръ», у которой еженедѣльно собиралось много молодыхъ людей, и гдѣ, какъ мнѣ говорили, благодаря совершенной непринужденности, находили большое удовольствіе члены высшаго вѣнскаго общества. Однимъ изъ постояннѣйшихъ членовъ этого салона былъ также генералъ Гіулай, такъ плачевно окончившій свое военное поприще подъ Маджентою. Гіюлай, котораго я также зналъ въ Петербургѣ, доказалъ, что онъ умѣлъ путешествовать съ пользою; онъ научился въ Петербургѣ пить водку предъ обѣдомъ и запоемъ играть въ ералашъ, а по возвращеніи на родину страстно предался прозелитизму, такъ что ералашъ былъ въ модѣ въ Вѣнѣ.
Изъ числа старыхъ моихъ знакомыхъ долженъ я еще упомянуть бригаднаго генерала гр. Феттера, который мнѣ такъ обрадовался, что угощалъ шампанскимъ[4] въ гостинницѣ «Zur Stadt Frankfurt», гдѣ мы вмѣстѣ обѣдали. Чаще другихъ встрѣчалъ я въ Вѣнѣ, по хорошимъ его отношеніямъ къ членамъ нашего посольства, прусскаго военнаго агента маіора Кошеке, получившаго впослѣдствіи военную извѣстность, командуя дивизіею въ 1871 г., и вступившаго въ Парижъ по заключеніи мира Германіи съ Франціей»; это былъ пріятный и образованный молодой человѣкъ, котораго я навѣстилъ впослѣдствіи, проѣзжая чрезъ Берлинъ въ 1858 году.
Затѣмъ мнѣ остается только съ благодарностью вспомнить о личномъ составѣ нашего вѣнскаго посольства.
Главой его былъ бар. Будбергъ, онъ былъ предметомъ зависти всего вашего министерства иностранныхъ дѣлъ потому, что, имѣвъ случай сдѣлаться извѣстнымъ еще въ молодыхъ лѣтахъ государю Николаю Павловичу и снискать его расположеніе, онъ, будучи, кажется, только коллежскимъ совѣтникомъ, былъ назначенъ посланникомъ въ Берлинъ, а чрезъ нѣсколько лѣтъ уже тайнымъ совѣтникомъ въ Вѣну; онъ и милая и любезная жена его, урожденная Убри, оказывали мнѣ много вниманія, любезности и хлѣбосольства. Совѣтникъ посольства, кн. А. Волконскій, мнѣ еще прежде былъ извѣстенъ въ Варшавѣ; женатый на нѣмкѣ,—баронессѣ Лиліенъ, онъ былъ въ Вѣнѣ какъ дома и, желая мнѣ быть полезнымъ, оказывалъ мнѣ всевозможныя услуги съ самою утонченною предупредительностью. О военномъ агентѣ генералѣ Ѳедоръ Ѳед. Торнау я уже вспоминалъ; это былъ добрѣйшій человѣкъ, но большой оригиналъ, ненавидѣлъ дипломатовъ и утверждалъ, что какъ у насъ, военныхъ, кампаніи заносятся въ формулярный списокъ, такъ у дипломатовъ—обѣды, которымъ они придаютъ такое огромное значеніе. Я съ нимъ познакомился еще въ 1854 году, въ Яссахъ и, кажется, по своимъ отличнымъ отношеніямъ къ бар. Д. Е. Сакену, имѣлъ случай быть ему полезнымъ. Баронъ Торнау, бывшій долго, кажется два года, въ плѣну у разныхъ горскихъ обитателей западнаго непокорнаго намъ Кавказа, состарѣлся преждевременно и вынесъ изъ своего плѣна особаго рода мнительность и подозрительность; ему постоянно казалось, что всеобщее вниманіе обращено на его малѣйшія дѣйствія, что ему слѣдуетъ поэтому во всемъ соблюдать строгую тайну и осторожность. Нѣсколько лѣтъ послѣ нашихъ, почти ежедневныхъ, свиданій въ Вѣнѣ, имъ напечатана преинтересная статья, кажется въ «Русскомъ Вѣстникѣ», немедленно переведенная на нѣмецкій и французскій языки подъ заглавіемъ—«Воспоминанія моего плѣна у горцевъ Кавказа». Это небольшое сочиненіе, преисполненное интереса по содержанію, представляетъ еще особенную прелесть изящною формою изложенія.
Я никогда не забуду скуки, испытанной мной на этомъ балу[5], въ особенности за ужиномъ,—мое званіе флигель-адъютанта и почетъ, вслѣдствіе того же мнѣ оказываемый, были тому причиной. Еще далеко до ужина, какой-то фурьеръ вручилъ мнѣ записку, въ которой значилось, что я долженъ сидѣть за ужиномъ за столомъ, на которомъ предсѣдателемъ будетъ эрцъ-герцогъ Францъ-Карлъ, между двумя престарѣлыми знатными особами, принадлежавшими, вѣроятно, въ началѣ столѣтія, къ прекрасному полу; je me santais très mal à mon aise (мнѣ было не по себѣ), говорили по нѣмецки, мало и весьма неинтересно—и притомъ не всегда попятнымъ для иностранца вѣнскимъ языкомъ. Взглянуть направо или налѣво было опасно, потому что взоръ мой невольно встрѣчалъ съ одной стороны жирныя и красныя, съ другой худощавыя желтыя и морщинистыя плечи, одинаково разукрашенныя превосходными брилліантами, моихъ старухъ сосѣдокъ, которымъ, къ довершенію неловкости моего положенія, я не былъ представленъ и потому, еслибы я и владѣлъ вѣнскимъ нарѣчіемъ, не считалъ бы себя въ правѣ заводить разговора съ милыми, но ужъ чрезъ-чуръ древними, сосѣдками. Нѣсколько дней спустя, я заѣхалъ къ какому-то банкиру, фамиліи не помню, для полученіи денегъ, высланныхъ изъ Россіи. Этотъ банкиръ былъ очень любезенъ, предлагалъ ложу въ театръ, и уговаривалъ не уѣзжать, потому что скоро будетъ при дворѣ блистательный балъ. Я ему на это отвѣчалъ, что я уже былъ на балу.
— «Ah», вскочивъ со стула, сказалъ банкиръ, «Sie sind aul dem Kammerball gewesen» (А, вы были на каммербалѣ), и при этомъ отвѣсилъ мнѣ пренизкій поклонъ.
Эта выходка еще разъ доказывала мнѣ—уже прежде замѣченную мною слабость жителей Вѣны къ высшимъ сферамъ, не смотря на политическія права «Errungenschaften» 1848 года, когда такъ много было говорено о «Gleichberechtigung». Всякій житель Вѣны преклоняется передъ титуломъ; не имѣя на то права, охотно ставитъ предъ своей фамиліей «von», а если этого не дерзаетъ, то нарочно печатаетъ свои визитныя карточки по французски и тогда уже смѣло злоупотребляетъ партикулою «де». Эти послѣдствія аристократическаго Hochmuth’а прежняго времени, особенно чувствительнаго не только въ Вѣнѣ, но и въ другихъ маленькихъ государствахъ великой Германіи, по немногу сглаживаются и надо надѣяться, что въ будущемъ столѣтіи образчики неслыханныхъ преимуществъ одного сословія надъ другими будутъ передаваться отъ одного поколѣнія другому, какъ намъ теперь передаютъ историческія изслѣдованія, приводящія насъ въ содроганіе, примѣры жестокостей, порожденныхъ въ средневѣковыя времена нетерпимостью и непониманіемъ христіанскаго духа, не допускающаго отсутствія равноправія и истиннаго человѣколюбія.
Наконецъ, кажется въ началѣ февраля здоровье жены позволило намъ продолжать предпринятое путешествіе, и мы отправились на Тріестъ въ Италію; въ Тріестѣ мы застали начало итальянскаго карнавала и впервые испытали удовольствіе бросанія такъ называемыхъ «Confetti».
Въ тріестской гостинницѣ мы застали 6° тепла, вслѣдствіе чего я простудился и уже больной пріѣхалъ въ Венецію; вѣроятно, по этой причинѣ, а можетъ быть, и по случаю холодной, совсѣмъ не итальянской погоды, Венеція произвела на меня не только грустное, но даже тяжелое впечатлѣніе. Par acquit de conscience (для очистки совѣсти), я спѣшилъ осмотрѣть многочисленныя достопримѣчательности этого исключительнаго города, и, пробывъ въ немъ не болѣе недѣли, мы спѣшили его оставить, но всетаки опоздали въ Миланъ къ извѣстному «Carnavalone»[6]. Я спѣшилъ представиться принцу Александру Гессенскому, брату нашей императрицы, и былъ принятъ имъ чрезвычайно любезно, даже радушно; жена его, княгиня Баттенбергъ, бывшая гр-ня Гауке, просила меня привезти жену къ нимъ въ ложу въ тотъ же вечеръ въ «La scala». На другой день мы у нихъ обѣдали. Но все это переносило меня въ Петербургъ и Царское село, а мнѣ хотѣлось Италіи, и потому я спѣшилъ исполнить въ строгомъ смыслѣ долгъ туриста и покончить разсчеты съ сѣверомъ, перебравшись за Апенины.
Всѣ улицы Милана и окрестности этого величественнаго, но скучнаго города были покрыты мокрымъ снѣгомъ, когда мы изъ него выѣзжали въ огромной наемной каретѣ; вечеромъ въ тотъ же день прибыли въ Наварру, а оттуда, уже въ потьмахъ, по желѣзной дорогѣ переѣхали горы и, кажется, въ 11 часовъ вечера прибыли въ Геную, гдѣ мнѣ показалось жарко, а на другой день видъ моря, совершенно весеннее солнце и цвѣтущія померанцовыя деревья привели меня въ совершенный восторгъ; наконецъ, я почувствовалъ себя дѣйствительно въ Италіи, пересталъ спѣшить и съ увлеченіемъ предался новымъ и пріятнымъ впечатлѣніямъ.
Примѣчанія
править- ↑ Почетная публика сидѣла за маленькими столами, на центральномъ предсѣдательствовалъ императоръ, на другихъ эрцъ-горцоги. В. Д.
- ↑ Нѣсколько недѣль послѣ моего разговора съ нимъ, генералъ Гессъ скончался въ Вѣнѣ.В. Д.
- ↑ Графъ Walmodon-Gimborn, фельдмаршалъ-лейтенантъ, род. въ 1769 г.Ред.
- ↑ Со стороны нѣмца—это много.В. Д.
- ↑ Каммербалъ.
- ↑ Такъ называется въ Миланѣ первая недѣля Великаго поста, которую празднуютъ въ силу особенныхъ привилегій, данныхъ папою, какъ въ другихъ городахъ мясопустную, и потому со всѣхъ концовъ Италіи къ этому времени стекается туда многочисленная публика для забавы и развлеченія.В. Д.