Все залито яркимъ, теплымъ свѣтомъ.
Большая, очень высокая и очень бѣдная комната. Совершенно гладкія свѣтлорозовыя стѣны, мѣстами покрытыя фантастическимъ и красивымъ сплетеніемъ сырыхъ пятенъ. Въ правой стѣнѣ два высокія восьмистекольныя окна безъ занавѣсокъ; въ нихъ смотритъ ночь. Двѣ бѣдныя кровати, два стула и непокрытый столъ, на которомъ стоитъ полуразбитый кувшинъ съ водою и прекрасный букетъ полевыхъ цвѣтовъ.
Въ углу, который темнѣе другихъ, стоитъ Нѣкто въ сѣромъ. Свѣча въ его рукѣ убыла на одну треть, но пламя еще очень ярко, высоко и бѣло, и бросаетъ сильные блики на каменное лицо Его и подбородокъ.
Входятъ Сосѣди, одѣтые въ яркія, веселыя платья. Всѣ руки у нихъ полны цвѣтовъ, травы, зеленыхъ свѣжихъ вѣтокъ дуба и березы. Разбѣгаются по комнатѣ. Лица у всѣхъ простыя, веселыя и добрыя.
— Какъ они бѣдны! Смотрите, у нихъ нѣтъ ни одного лишняго стула…
— Ни занавѣсокъ на окнахъ…
— Ни картинъ на стѣнахъ…
— Какъ они бѣдны! Смотрите, они ѣдятъ только черствый хлѣбъ…
— И пьютъ только воду; холодную воду изъ студенаго ключа!
— У нихъ нѣтъ даже лишней одежды. Она всегда ходитъ въ своемъ розовенькомъ платьѣ, съ голою шейкой, что дѣлаетъ ее похожей на дѣвочку.
— А онъ въ своей блузѣ и дикомъ галстухѣ, что дѣлаетъ его похожимъ на артиста и заставляетъ злобно лаять на него всѣхъ собакъ…
— И вызываетъ недовольство всѣхъ порядочныхъ людей!
— Собаки ненавидятъ бѣдняковъ. Я видѣлъ вчера, какъ три собаки напали на него, и онъ отбивался палкой, крича: не смѣйте касаться моихъ брюкъ! Это послѣднія брюки! И онъ смѣялся, а собаки съ оскаленными зубами бросались на него и выли отъ злости.
— А я видѣла сегодня, какъ двое порядочныхъ людей, господинъ и дама, испугались его и перешли на другую сторону. Онъ сейчасъ попроситъ денегъ — сказалъ господинъ. Онъ насъ убьетъ — запищала дама, и они перешли на другую сторону, оглядываясь и держась за карманы. А онъ качалъ головой и смѣялся.
— Онъ такой веселый!
— Они постоянно смѣются.
— И поютъ!
— Это онъ поетъ. Она танцуетъ.
— Въ своемъ розовенькомъ платьѣ, съ голенькой шейкой.
— На нихъ пріятно смотрѣть: такіе они молодые и славные.
— А мнѣ ихъ жалко: вѣдь они голодны. Понимаете: голодны.
— Да, это правда. У нихъ было больше мебели и платья, но они все продали. И теперь имъ нечего уже продавать.
— Я помню, у нея были такія красивыя серьги, и она ихъ продала, чтобъ купить хлѣбъ.
— А у него былъ красивый черный сюртукъ, въ которомъ онъ вѣнчался, и онъ продалъ его.
— У нихъ остались только обручальныя кольца. Какъ они бѣдны!
— Это ничего. Это ничего. Я самъ былъ молодъ и знаю это.
— Что ты говоришь, дѣдушка?
— Это ничего. Это ничего.
— Смотрите, дѣдушкѣ захотѣлось пѣть, думая о нихъ.
— И танцевать!
— Онъ такой добрый: онъ сдѣлалъ моему мальчику лукъ и стрѣлы.
— А она плакала со мной, когда была больна моя дочь.
— Онъ помогъ мнѣ поставить упавшій заборъ. Крѣпкій паренекъ!
— Пріятно имѣть такихъ хорошихъ сосѣдей. Ихъ молодость согрѣваетъ нашу холодную старость, ихъ беззаботность прогоняетъ наши заботы.
— Но ихъ комната похожа на тюрьму: она такъ пуста.
— Нѣтъ, она похожа на храмъ: въ ней такъ свѣтло!
— Смотрите, у нихъ на столѣ цвѣты. Это она собрала, гуляя по полю въ своемъ розовенькомъ платьѣ, съ голенькой шейкой. Вотъ ландыши! На нихъ еще не высохла роса.
— Вотъ красная горячая смолка!
— Вотъ фіалки!
— Вотъ простая зеленая травка!
— Не трогайте, дѣвушки, не трогайте цвѣтовъ. На нихъ ея поцѣлуи; не уроните ихъ на землю; на нихъ ея дыханіе — не сдуйте его вашимъ дыханіемъ. Не трогайте, дѣвушки, не трогайте цвѣтовъ!
— Онъ придетъ и увидитъ цвѣты!
— Онъ возьметъ поцѣлуи.
— Онъ выпьетъ ея дыханіе…
— Какъ они бѣдны! Какъ они счастливы!
— Пойдемте! Пойдемте отсюда!
— Но неужели мы ничего не принесли нашимъ милымъ сосѣдямъ! Это было бы такъ плохо!
— Я принесла бутылку молока и кусокъ бѣлаго, пахучаго хлѣба. (Ставитъ на окно.)
— А я мягкой и нѣжной травы: когда разсыпать ее по полу, то становится, какъ на цвѣтущемъ лугу, и пахнетъ весною. (Разсыпаетъ.)
— А я цвѣтовъ! (Разбрасываеть ихъ.)
— А мы березовыхъ и дубовыхъ вѣтокъ съ зелеными листьями: если убрать ими стѣны, то становится похоже на зеленый веселый лѣсъ!
— А я хорошую сигару. Она очень дешевая, но крѣпкая и пахучая и отъ нея бываетъ пріятный сонъ. (Кладетъ на окно.)
— А я розовую ленточку. Если повязать ею волосы, то становишься такой нарядной и красивой. Мнѣ подарилъ ее возлюбленный, но у меня такъ много лентъ, а у нея ни одной. (Кладетъ туда же.)
— А что же ты, дѣдушка? Развѣ ты ничего не принесъ?
— Я ничего. Я ничего. Я принесъ только мой кашель. Но этого имъ не нужно. Правда, сосѣдъ?
— Какъ и мои костыли… Эй, дѣвушки, кому нужны мои костыли?
— Помнишь, сосѣдъ!..
— А ты, сосѣдъ, помнишь?..
— Пойдемъ-ка, сосѣдъ, спать. Уже поздно. (Вздыхаютъ и уходятъ, одинъ покашливая, другой постукивая костылями.)
— Пойдемте! Пойдемте!
— Дай Богъ имъ счастья: они такіе хорошіе сосѣди!
— Дай Богъ, чтобы всегда они были здоровы и веселы, и любили другъ друга. И чтобы никогда не пробѣгала между ними противная черная кошка!
— И чтобы нашлась молодчику работа. Плохо, когда у человѣка нѣту работы. (Уходятъ.)
Тотчасъ же входитъ Жена Человѣка, очень красивая, граціозная, нѣжная, съ цвѣтами въ пышныхъ полураспущенныхъ волосахъ. У нея очень грустный видъ. Садится на стулъ, складываетъ на колѣняхъ ручки и грустно говоритъ, обращаясь къ зрителямъ.
Я сейчасъ ходила въ городъ и искала — не знаю, чего я искала. Мы такъ бѣдны, у насъ нѣтъ ничего, и намъ очень трудно жить. Нужны деньги, а какъ ихъ достать — я не знаю. Если просить у людей, — не дадутъ; отнять — у меня нѣту силы. Я искала работы, но и работы мнѣ не даютъ, говорятъ, что людей много, а работы такъ мало. Я на дорогу смотрѣла: не уронилъ ли кто-нибудь изъ богатыхъ свой кошелекъ, но или его не роняли, или уже поднятъ кошелекъ кѣмъ-нибудь болѣе счастливымъ, чѣмъ я. И мнѣ такъ грустно. Вотъ сейчасъ придетъ мой мужъ съ поисковъ работы, усталый, голодный, а что я ему дамъ, кромѣ моихъ поцѣлуевъ? Но только вѣдь поцѣлуями сытъ не будешь, нѣтъ. Мнѣ такъ грустно, что хочется плакать.
Я могу очень долго не ѣсть, и мнѣ ничего, а онъ не можетъ. У него большое тѣло, которое требуетъ пищи, и когда онъ долго не ѣстъ, онъ становится такой жалкій, блѣдный, больной, раздраженный. Бранитъ меня, а потомъ цѣлуетъ и проситъ, чтобы я не сердилась. Но я никогда не сержусь, потому что очень люблю его. Мнѣ только грустно.
Мой мужъ — очень талантливый архитекторъ, и я даже думаю, что онъ геніаленъ. Его родители умерли очень рано, и онъ остался сиротою. Нѣкоторое время послѣ смерти родителей его поддерживали родственники, но такъ какъ онъ былъ всегда очень самостоятеленъ характеромъ и рѣзокъ, часто говорилъ непріятныя вещи, не высказывалъ благодарности, то его бросили. Но онъ продолжалъ учиться, добывая средства уроками и часто голодая, и окончилъ высшую школу. Онъ часто голодалъ, мой бѣдный мужъ! Теперь онъ архитекторъ и дѣлаетъ чертежи прекрасныхъ зданій, но никто ихъ не беретъ, и многіе глупые люди даже смѣются надъ нимъ. Чтобы пробиться впередъ, нужны покровители или удача — а у него нѣтъ ни покровителей, ни удачи. Вотъ и ходитъ онъ, разыскивая случая — какого то случая — а можетъ быть и на землѣ ищетъ денегъ, какъ я. Онъ очень еще молодъ и наивенъ.
Конечно, когда-нибудь и къ намъ повернется счастье, но только, когда это будетъ? А пока намъ очень трудно жить. Когда мы повѣнчались, у насъ было маленькое приданое, но мы очень скоро его прожили: все ходили въ театръ и ѣли конфекты. Онъ еще надѣется, а я иногда совсѣмъ теряю надежду и потихоньку плачу. Сердце у меня сжимается, когда я подумаю, что вотъ придетъ онъ, и опять ничего — кромѣ моихъ жалкихъ поцѣлуевъ.
Господи Боже! Будь намъ милосерднымъ и добрымъ Отцомъ. Вѣдь у тебя такъ много всего: и хлѣба, и работы, и денегъ. Твоя земля такъ богата: она родитъ плоды и колосья на полѣ, она покрываетъ цвѣтами луга, изъ темной глубины своей шлетъ она людямъ золото и драгоцѣнные красивые камни. И такъ много тепла у твоего солнца, и у твоихъ задумчивыхъ звѣздъ такъ много тихой радости. Дай намъ немного изъ своей кошницы, совсѣмъ немного, столько, сколько даешь ты птицамъ своимъ. Немного хлѣба, чтобы не былъ голоденъ мой милый, хорошій мужъ. Немного тепла, чтобы не было холодно ему, и немного работы, чтобы поднялъ онъ гордо свою красивую голову. И, пожалуйста, не гнѣвайся на моего мужа, что онъ такъ ругается, и смѣется и даже поетъ, заставляя меня танцевать: онъ такъ молодъ и совершенно не серьезенъ.
Теперь, когда я помолилась, мнѣ стало легче и я опять надѣюсь. Правда, отчего Богу не дать, когда его такъ просятъ? Пойду и поищу немного, не уронилъ ли кто-нибудь кошелекъ или блестящій алмазъ. (Уходитъ.)
Она не знаетъ, что уже исполнено желаніе ея. Она не знаетъ, что уже сегодня утромъ въ богатомъ домѣ, два человѣка, согнувшись, жадно разсматривали чертежъ Человѣка и восторгались имъ. Весь день сегодня они тщетно разыскивали Человѣка, — богатство искало его, какъ онъ ищетъ богатство. И завтра утромъ, когда сосѣди уйдутъ на работу, къ ихъ дому подъѣдетъ автомобиль, и два господина, низко кланяясь, войдутъ въ бѣдную комнату и принесутъ богатство и славу. Но не знаютъ объ этомъ ни онъ, ни она. Такъ приходитъ къ человѣку счастье, — и такъ же уходитъ оно.
Входятъ Человѣкъ и его Жена. У Человѣка красивая, гордая голова, съ блестящими глазами, высокимъ лбомъ и черными бровями, расходящимися отъ переносья, какъ два смѣлыхъ крыла. Волнистые, черные волосы свободно откинуты назадъ; низкій, бѣлый, мягкій воротникъ открываетъ стройную шею и часть груди. Въ движеніяхъ своихъ Человѣкъ легокъ и быстръ, какъ молодое животное, но позы онъ принимаетъ, свойственныя только человѣку: дѣятельно-свободныя и гордыя.
Опять ничего. Скоро я лягу въ постель и такъ буду лежать весь день, — пускай приходятъ за мной тѣ, кому я нуженъ, а самъ я не пойду. Завтра же лягу.
Ты усталъ?
Да, я усталъ и голоденъ. Я могъ бы, какъ герой Гомера, съѣсть цѣлаго быка, а придется довольствоваться кускомъ черстваго хлѣба. Ты знаешь ли, что человѣкъ не можетъ постоянно ѣсть одинъ только хлѣбъ — мнѣ хочется грызть, рвать, кусать!
Мнѣ жалко тебя, мой милый.
Да, и мнѣ жалко себя, но отъ этого я не сытъ. Сегодня я цѣлый часъ стоялъ передъ гастрономическимъ магазиномъ и, какъ люди разсматриваютъ произведенія искусства, такъ я разсматривалъ эти пулярдки, паштеты, колбасы. А вывѣски! Они такъ хорошо умѣютъ рисовать ветчину, что ее можно съѣсть вмѣстѣ съ желѣзомъ.
Ветчину и я люблю.
Кто же не любитъ ветчины? А омаровъ ты любишь?
Да, люблю.
Какого я видѣлъ омара! Онъ былъ нарисованъ, но онъ былъ еще красивѣе, чѣмъ живой. Красный, какъ кардиналъ, величественный, строгій, онъ стоилъ того, чтобы подойти къ нему подъ благословеніе. Я думаю, я могъ-бы съѣсть двухъ такихъ кардиналовъ и папу — карпа въ придачу.
Ты не замѣчаешь моихъ цвѣтовъ?
Цвѣты? А ихъ можно ѣсть?
Ты не любишь меня.
Прости меня! Но, правда, я такъ голоденъ. Посмотри, у меня трясутся даже руки, я даже въ собаку не въ силахъ бросить камнемъ.
Бѣдный мой!
А откуда это листья на полу? Отъ нихъ такъ хорошо пахнетъ. Это также ты?
Нѣтъ, это, навѣрное, сосѣди.
Милые люди — наши сосѣди. Странно: такъ много хорошихъ людей на свѣтѣ, а человѣкъ можетъ умереть съ голоду. Отчего это?
Ты сталъ такъ мраченъ. Ты хмуришься! Ты видишь что-нибудь?
Да. Передо мною, среди моихъ шутокъ проскользнулъ ужасный образъ нищеты и всталъ вонъ тамъ, въ углу. Ты видишь ее? Жалобно протянутыя руки, заброшенность дѣтеныша въ лѣсу, молящій голосъ и тишина людской пустыни. Помогите! — Никто не слышитъ. — Помогите, я умираю! — Никто не слышитъ. Смотри, жена, смотри! Вотъ дрожа выплываютъ смутныя черныя тѣни, какъ обрывки чернаго дыма изъ длинной страшной трубы, ведущей въ адъ. Смотри: и я между ними!
Мнѣ стало страшно, и я не могу смотрѣть въ тотъ темный уголъ. Ты видѣлъ все это на улицѣ?
Да, я видѣлъ все это на улицѣ, и скоро это будетъ съ нами.
Нѣтъ. Богъ не допуститъ этого.
Отчего же Онъ для другихъ допускаетъ?
Мы лучше другихъ, мы хорошіе люди. Мы ничѣмъ его не огорчаемъ.
— Ты думаешь? А я такъ часто ругаюсь.
— Ты не злой.
— Нѣтъ, я злой, я злой! Когда я похожу по улицѣ и посмотрю на все, что намъ не принадлежитъ, у меня отростаютъ клыки, какъ у кабана. Ахъ, какъ много нѣтъ у меня денегъ! Слушай меня, миленькая женка: сегодня я гулялъ вечеромъ въ паркѣ, въ этомъ прекрасномъ паркѣ, гдѣ дороги прямы, какъ стрѣлы, и красивые буки похожи на королей въ коронахъ…
— А я ходила по улицамъ города, и тамъ все магазины, магазины, — такіе красивые магазины…
— Мимо меня проходили люди съ тросточками, одѣтые такъ красиво, и я думалъ: а у меня этого нѣтъ!
— Нарядныя женщины въ изящныхъ ботинкахъ, дѣлающихъ ногу красивой, въ прекрасныхъ шляпахъ, изъ подъ которыхъ глаза сверкаютъ такъ таинственно, въ шелковыхъ юбкахъ, издающихъ загадочный шелестъ — проходили мимо меня, и я думала: а у меня нѣтъ хорошей шляпки, нѣтъ шелковой юбки!
— Одинъ нахалъ толкнулъ меня плечомъ, но я показалъ ему мои клыки, и онъ позорно спрятался за другихъ!
— Меня толкнула нарядная дама, но я даже не посмотрѣлъ на нее: такъ было мнѣ неловко!
— Тамъ проносились всадники на горячихъ, гордыхъ коняхъ — а у меня этого нѣтъ!
— У нея въ ушахъ были такіе брилліанты, что ихъ хотѣлось поцѣловать!
— Тамъ безшумно, какъ призраки съ горящими глазами, скользили красные и зеленые автомобили, и люди сидѣли въ нихъ и смѣялись, и лѣниво смотрѣли по сторонамъ — а у меня этого нѣтъ!
— А у меня нѣтъ ни брилліантовъ, ни изумрудовъ, ни бѣлаго чистаго жемчуга!
— Надъ озеромъ богатый ресторанъ сверкалъ огнями, какъ царствіе небесное, и тамъ ѣли! Министры во фракахъ, какіе то ангелы съ бѣлыми крыльями разносили бутерброды и пиво, и тамъ ѣли, тамъ пили! Я ѣсть хочу! Маленькая женка, я ѣсть хочу!
— Миленькій, ты бѣгаешь, а отъ этого еще больше хочется ѣсть. Ты лучше сядь, а я сяду къ тебѣ на колѣни, а ты возьми бумагу и нарисуй красивое, красивое зданье.
— Мое вдохновеніе такъ же голодно, оно рисуетъ только съѣстные пейзажи! Уже давно мои дворцы походятъ на толстые пироги съ жирной начинкой, а церкви — на гороховыя колбасы. Но на твоихъ глазахъ я вижу слезы: что съ тобой, моя маленькая женка?
— Мнѣ такъ грустно, что я не могу помочь тебѣ!
— Ты меня пристыдила. Я, крѣпкій мужчина, умный, талантливый, здоровый, ничего не могу сдѣлать, а моя маленькая женка, моя сказочная фея плачетъ, что не въ силахъ помочь мнѣ! Когда женщина плачетъ, это всегда позоръ для мужчины. Мнѣ совѣстно!
— Ты же не виноватъ, что люди не могутъ тебя оцѣнить!
— У меня даже уши покраснѣли! Словно меня, какъ въ дѣтствѣ, отодрали за уши! Ты вѣдь тоже голодна, а я не вижу этого, какъ настоящій эгоистъ. Это подло!
— Милый мой, я не чувствую голода…
— Это безчестно! Это малодушно! Тотъ нахалъ, который толкнулъ меня, былъ правъ: онъ видѣлъ, что это идетъ настоящая жирная свинья! Кабанъ съ острыми клыками но глупой головой!
— Если ты будешь бранить себя такъ нехорошо, я опять заплачу.
— Нѣтъ, нѣтъ, не нужно слезъ! Когда я вижу слезы на твоихъ глазахъ, мною овладѣваетъ страхъ. Я боюсь этихъ кристальныхъ, свѣтлыхъ капелекъ: точно кто то другой, кто то чужой, кто то страшный роняетъ ихъ. Я не позволю тебѣ плакать. У насъ нѣтъ ничего, мы бѣдны, — но я разскажу тебѣ о томъ, что у насъ будетъ. Я очарую тебя свѣтлой сказкой, яркими мечтами обовью я тебя, какъ розами, моя царица!
Не нужно бояться! Ты сильный, ты геніальный и ты побѣдишь жизнь. Минута унынія пройдетъ, и святое вдохновеніе вновь осѣнитъ твою гордую голову.
Эй ты, какъ тебя тамъ зовутъ: Рокъ, дьяволъ, или жизнь, я бросаю тебѣ перчатку, зову тебя на бой! Малодушные люди преклоняются предъ твоею загадочною властью: твое каменное лицо внушаетъ имъ ужасъ, въ твоемъ молчаніи они слышатъ зарожденіе бѣдъ и грозное паденіе ихъ. А я смѣлъ и силенъ, и зову тебя на бой! Поблестимъ мечами, позвенимъ щитами, обрушимъ на голову удары, отъ которыхъ задрожитъ земля! Эй, выходи на бой!
Смѣлѣе, мой милый, еще смѣлѣе!
— Твоей зловѣщей косности я противоставлю мою живую и бодрую силу; мрачности твоей — мой яркій и звонкій смѣхъ! Эй, отражай удары! У тебя каменный лобъ лишенный разума — бросаю въ него раскаленныя ядра моей сверкающей мысли; у тебя каменное сердце, лишенное жалости — сторонись, я лью въ него горячую отраву мятежныхъ криковъ! Черной тучею твоего свирѣпаго гнѣва затмится солнце — мы мечами освѣтимъ тьму! Эй, отражай удары!
— Смѣлѣе, еще смѣлѣе! За тобой стоитъ твой оруженосецъ, мой гордый рыцарь!
— Побѣждая, я буду пѣть пѣсни, на которыя откликнется вся земля; молча падая подъ твоимъ ударомъ, я буду думать лишь о томъ, чтобъ снова встать и ринуться на бой! Въ моей бронѣ есть слабыя мѣста, я знаю это. Но покрытый ранами, истекающій алой кровью, я силы соберу, чтобъ крикнуть: ты еще не побѣдилъ, злой недругъ Человѣка!
— Смѣлѣе, мой рыцарь! Я слезами смою твои раны, поцѣлуями остановлю бѣгъ алой крови!
— И умирая на полѣ брани, какъ умираютъ храбрые, однимъ лишь возгласомъ я уничтожу твою слѣпую радость: я побѣдилъ! Я побѣдилъ, злой врагъ мой, ибо до послѣдняго дыханія не призналъ я твоей власти!
— Смѣлѣе, мой рыцарь, смѣлѣе! Я умру съ тобою.
— Эй, эй, выходи на бой! Поблестимъ мечами, позвенимъ щитами, обрушимъ на головы удары, отъ которыхъ задрожитъ земля. Эй, выходи!
— Такъ раздѣлаемся мы съ жизнью, моя маленькая женка, неправда ли? Пусть она хмурится, какъ слѣпая сова при солнцѣ — мы заставимъ ее улыбнуться!
— И поплясать подъ наши пѣсни. Насъ двое!
— Насъ двое. Ты хорошая жена, ты моя вѣрная подруга, ты храбрая маленькая женщина, и пока мы съ тобою, намъ никто не страшенъ. Эка бѣдность! Сегодня бѣдны, а завтра уже богаты!
— И что такое голодъ? Сегодня хочется ѣсть, а завтра мы уже сыты.
— Ты думаешь? Очень возможно. Но я буду очень много ѣсть — такъ много нужно, чтобы я почувствовалъ себя сытымъ. Какъ ты думаешь, достаточно это будетъ: утромъ чай, или кофе, или шеколадъ, какъ кто хочетъ, выборъ свободный. Потомъ завтракъ изъ трехъ блюдъ. Потомъ обѣдъ. Потомъ ужинъ. Потомъ…
— Побольше фруктовъ. Я очень люблю фрукты.
— Хорошо. Я буду корзинами покупать ихъ прямо на рынкѣ: тамъ они дешевле и свѣжѣе. Впрочемъ, у насъ будетъ свой садъ.
— Но у насъ нѣтъ земли?
— Я куплю. Мнѣ давно хочется имѣть свой кусочекъ земли. Кстати, я построю тамъ домъ по своему рисунку. Пусть посмотрятъ, негодяи, какой я архитекторъ!
— Мнѣ хотѣлось бы въ Италіи, у самаго моря. Мраморная бѣлая вилла въ рощѣ лимоновъ и кипарисовъ. И чтобы бѣлыя мраморныя ступени опускались прямо въ голубыя волны.
— Понимаю. Это хорошо. Но я разсчитываю кромѣ того устроить замокъ въ Норвегіи, въ горахъ. Внизу фіордъ, а вверху на острой горѣ замокъ. Бумаги у насъ нѣтъ? Ну, смотри на стѣну, я буду показывать. Вотъ это фіордъ, видишь?
— Да. Какъ красиво!
— Блестящая, глубокая вода, здѣсь — она отражаетъ нѣжно зеленую траву; здѣсь — красный, черный, коричневый камень. А вотъ здѣсь въ прорывѣ — гдѣ вотъ это пятно — клочекъ голубого неба и бѣлое, тихое облачко…
— Бѣлая лодка, смотри, отразилась въ водѣ, какъ будто грудь съ грудью два бѣлые лебедя.
— А вотъ тутъ идетъ кверху гора. Веселая, зеленая снизу, кверху она все мрачнѣе, все строже. Острыя скалы, черныя тѣни, обрывки и лохмотья тучъ…
— Похоже на разрушенный замокъ.
— И вотъ на томъ, на среднемъ пятнѣ, построю я царственный замокъ.
— Тамъ холодно! Тамъ вѣтеръ!
— У меня будутъ толстыя каменныя стѣны и огромныя окна изъ цѣлаго стекла. Ночью, когда забушуетъ зимняя вьюга и зареветъ внизу фіордъ, мы завѣсимъ окна и затопимъ огромный каминъ. Это будутъ такіе огромные очаги, въ которыхъ будутъ горѣть цѣлыя бревна, цѣлые лѣса смолистыхъ сосенъ!
— Какъ тепло!
— И тихо какъ, замѣть. Вездѣ ковры и много, много книгъ, отъ которыхъ бываетъ такая живая и теплая тишина. А мы вдвоемъ. Тамъ реветъ буря, а мы вдвоемъ, передъ каминомъ, на шкурѣ бѣлаго медвѣдя. Не взглянуть ли, что дѣлается тамъ? — скажешь ты. Хорошо, отвѣчу я, и мы подойдемъ къ самому большому окну и отдернемъ занавѣсъ. Боже, что тамъ!
— Клубится снѣгъ!
— Точно бѣлые кони несутся, точно миріады испуганныхъ маленькихъ духовъ, блѣдныхъ отъ страха, ищутъ спасенія у ночи. И визгъ и вой…
— Ой, холодно! Я дрожу!
— Скорѣе къ огню! Эй, подайте мой дѣдовскій кубокъ. Да не тотъ, золотой, изъ котораго викинги пили! Налейте его золотистымъ виномъ, да не такъ — до краевъ пусть поднимется жгучая влага. Вотъ на вертѣлѣ жарится серна — несите-ка ее сюда, я ее съѣмъ! Да скорѣе, а то я съѣмъ васъ самихъ, — я голоденъ, какъ чертъ!
— Ну, вотъ и принесли… Дальше.
— Дальше… Понятно, я ее съѣмъ, что же можетъ быть дальше? Но что ты дѣлаешь съ моей головою, маленькая женка?
— Я богиня славы! Изъ листьевъ дубовыхъ, которые набросали сосѣди, я сплела тебѣ вѣнокъ и вѣнчаю тебя. Это слава пришла, прекрасная слава! (Надѣваетъ вѣнокъ.)
— Да, слава, шумящая, звонкая слава. Смотри на стѣну! Вотъ это — я иду. А кто рядомъ со мною — видишь?
— Это я.
— Смотри — намъ кланяются. О насъ шепчутся. На насъ показываютъ пальцами. Вотъ какой то почтенный старикъ заплакалъ и говоритъ: счастлива родина, имѣющая такихъ дѣтей! Вотъ юноша, блѣднѣя смотритъ: на него съ улыбкой оглянулась слава. Въ это время я уже построилъ Народный домъ, которымъ гордится вся наша земля…
— Ты мой славный! Къ тебѣ такъ идетъ вѣнокъ изъ дуба, а изъ лавра пошелъ бы еще больше.
— Смотри, смотри! Вотъ это — идутъ ко мнѣ представители отъ города, гдѣ я родился. Они кланяются и говорятъ: городъ нашъ гордится честью…
— Ахъ!
— Что ты?
— Я нашла бутылку молока!
— Этого не можетъ быть!
— И хлѣбъ, мягкій пахучій хлѣбъ. И сигару.
— Этого не можетъ быть! Ты ошиблась: это сырость съ проклятой стѣны, а тебѣ показалось — молоко.
— Да нѣтъ же!
— Сигара! Сигары не растутъ на окнахъ. Ихъ за бѣшенныя деньги продаютъ въ магазинахъ. Это навѣрное черный обломанный сучекъ!
— Ну, посмотри же! Я догадываюсь: это принесли наши милые сосѣди.
— Сосѣди? Повѣрь мнѣ: это люди, но — божественнаго происхожденія. Но если бы это принесли сами черти… Скорѣе, сюда, моя маленькая женка!
Повидимому, сливки!
Нѣтъ, молоко. Жуй получше, ты подавишься!
— Корку давай. Она такая поджаристая!
— Ну, вѣдь я говорила, что подавишься.
— Нѣтъ, проглотилъ.
— У меня молоко течетъ по шеѣ и подбородку. Ой, щекотно!
— Дай я его выпью. Не нужно, чтобы капля пропадала.
— Какой ты хитрый!
— Готово. Быстро. Все хорошее кончается такъ быстро. У этой бутылки, повидимому, двойное дно: съ виду она кажется глубже! Какіе жулики эти фабриканты стекла!
Повидимому, дорогая сигара: очень пахучая и крѣпкая. Всегда буду курить такія!
Ты не видишь?
— Все вижу. И ленточку вижу, и вижу, что ты хочешь, чтобы я поцѣловалъ твою голенькую шейку.
— Этого я не позволю. Вообще ты сталъ что то развязенъ. Кури, пожалуйста, свою сигару, а моя шейка…
— Что? Да развѣ она не моя? Чертъ возьми, покушеніе на собственность! (Она бѣжитъ. Человѣкъ догоняетъ ее и цѣлуетъ.)
— Вотъ. Права возстановлены. А теперь, моя маленькая женка, танцовать. Вообрази, что это — великолѣпный, роскошный, изумительный, сверхъестественный, красивый дворецъ.
— Вообразила.
— Вообрази, что ты — царица бала.
— Готово.
— И къ тебѣ подходятъ маркизы, графы, пэры. Но ты отказываешь имъ и избираешь этого, какъ его — въ трико. Принца! — Что же ты?
— Я не люблю принцевъ.
— Вотъ какъ! Кого же ты любишь?
— Я люблю талантливыхъ художниковъ.
— Готово. Онъ подошелъ. Боже мой, но вѣдь ты кокетничаешь съ пустотой? Женщина!
— Я вообразила.
— Ну, ладно. Вообрази изумительный оркестръ. Вотъ турецкій барабанъ: бумъ — бумъ — бумъ! (Бьетъ кулакомъ по стулу, какъ по барабану.)
— Милый мой! Это только въ циркѣ собираютъ публику барабаномъ, а во дворцѣ…
— Ахъ, чертъ возьми! Перестань воображать. Воображай опять! Вотъ заливаются пѣвучія скрипки. Вотъ нѣжно поетъ свирѣль. Вотъ гудитъ, какъ жукъ, толстый контрабасъ…
Человѣкъ въ дубовомъ вѣнкѣ садится и напѣваетъ танецъ, прихлопывая въ тактъ ладонями. Мотивъ тотъ, что повторяется въ слѣдующей картинѣ на балу у Человѣка.
Жена танцуетъ, граціозная и стройная.
Ахъ ты, козочка моя!
Я царица бала!
Пѣнье и танецъ все веселѣе. Постепенно человѣкъ встаетъ, потомъ начинаетъ слегка танцовать на мѣстѣ — потомъ схватываетъ жену и съ сбившимся на сторону дубовымъ вѣнкомъ танцуетъ.
И равнодушно смотритъ Нѣкто въ сѣромъ, держа въ окаменѣлой рукѣ ярко пылающую свѣчу.
