Жизнь человека (Андреев)/Картина вторая

Жизнь человека : Представленіе в пяти картинах, с прологом
автор Леонид Андреев (1871—1919)
См. Оглавление. Опубл.: 1907. Источник: Леонид Андреев. Жизнь человека. — Берлин: J. Ladyschnikow Verlag, 1907. • Сверено по Л. Н. Андреев. Драматические произведения в двух томах. — М.: Искусство, 1989. — Т. 1. — ISBN 5‑210‑00396‑5, 5‑210‑00397‑3.

КАРТИНА ВТОРАЯ
Любовь и бедность

Всё залито ярким, теплым светом.

Большая, очень высокая и очень бедная комната. Совершенно гладкие светло-розовые стены, местами покрытые фантастическим и красивым сплетением сырых пятен. В правой стене два высоких восьмистекольных окна без занавесок; в них смотрит ночь. Две бедные кровати, два стула и непокрытый стол, на котором стоит полуразбитый кувшин с водою и прекрасный букет полевых цветов.

В углу, который темнее других, стоит Некто в сером. Свеча в Его руке убыла на одну треть, но пламя еще очень ярко, высоко и бело и бросает сильные блики на каменное лицо Его и подбородок.

Входят Соседи, одетые в яркие, веселые платья. Все руки у них полны цветов, травы, зеленых свежих веток дуба и березы. Разбегаются по комнате. Лица у всех простые, веселые и добрые.

Разговор соседей.

— Как они бедны! Смотрите, у них нет ни одного лишнего стула…

— Ни занавесок на окнах…

— Ни картин на стенах…

— Как они бедны! Смотрите, они едят только черствый хлеб…

— И пьют только воду: холодную воду из студеного ключа!

— У них нет даже лишней одежды. Она всегда ходит в своем розовеньком платье, с голою шейкой, что делает ее похожей на девочку.

— А он в своей блузе и диком галстуке, что делает его похожим на артиста и заставляет злобно лаять на него всех собак…

— И вызывает недовольство всех порядочных людей!

— Собаки ненавидят бедняков. Я видел вчера, как три собаки напали на него, и он отбивался палкой, крича: «Не смейте касаться моих брюк! Это последние брюки!» И он смеялся, а собаки с оскаленными зубами бросались на него и выли от злости.

— А я видела сегодня, как двое порядочных людей, господин и дама, испугались его и перешли на другую сторону. «Он сейчас попросит денег», — сказал господин. «Он нас убьет», — запищала дама, и они перешли на другую сторону, оглядываясь и держась за карманы. А он качал головой и смеялся.

— Он такой веселый!

— Они постоянно смеются.

— И поют!

— Это он поет. Она танцует.

— В своем розовеньком платье, с голенькой шейкой.

— На них приятно смотреть: такие они молодые и славные.

— А мне их жалко: ведь они голодны. Понимаете: голодны.

— Да, это правда. У них было больше мебели и платья, но они всё продали. И теперь им нечего уже продавать.

— Я помню, у нее были такие красивые серьги, и она их продала, чтоб купить хлеб.

— А у него был красивый черный сюртук, в котором он венчался, и он продал его.

— У них остались только обручальные кольца. Как они бедны!

— Это ничего. Это ничего. Я сам был молод и знаю это.

— Что ты говоришь, дедушка?

— Это ничего. Это ничего.

— Смотрите, дедушке захотелось петь, думая о них.

— И танцевать!

Смеются.

— Он такой добрый: он сделал моему мальчику лук и стрелы.

— А она плакала со мной, когда была больна моя дочь.

— Он помог мне поставить упавший забор. Крепкий паренек!

— Приятно иметь таких хороших соседей. Их молодость согревает нашу холодную старость, их беззаботность прогоняет наши заботы.

— Но их комната похожа на тюрьму: она так пуста.

— Нет, она похожа на храм: в ней так светло!

— Смотрите, у них на столе цветы. Это она собрала, гуляя по полю в своем розовеньком платье, с голенькой шейкой. Вот ландыши! На них еще не высохла роса.

— Вот красная горячая смолка!

— Вот фиалки!

— Вот простая зеленая травка!

— Не трогайте, девушки, не трогайте цветов. На них ее поцелуи — не уроните их на землю; на них ее дыхание — не сдуйте его вашим дыханием. Не трогайте, девушки, не трогайте цветов!

— Он придет и увидит цветы!

— Он возьмет поцелуи.

— Он выпьет ее дыхание…

— Как они бедны! Как они счастливы!

— Пойдемте! Пойдемте отсюда!

— Но неужели мы ничего не принесли нашим милым соседям! Это было бы так плохо!

— Я принесла бутылку молока и кусок белого, пахучего хлеба. (Ставит на окно.)

— А я мягкой и нежной травы: когда рассыпать ее по полу, то становится как на цветущем лугу, и пахнет весною. (Рассыпает.)

— А я цветов! (Разбрасываеть их.)

— А мы березовых и дубовых веток с зелеными листьями: если убрать ими стены, то становится похоже на зеленый веселый лес!

Убирают комнату, загораживая темные окна, закрывая листьями розовую наготу стен.

— А я хорошую сигару. Она очень дешевая, но крепкая и пахучая, и от нее бывает приятный сон. (Кладет на окно.)

— А я розовую ленточку. Если повязать ею волосы, то становишься такой нарядной и красивой. Мне подарил ее возлюбленный, но у меня так много лент, а у нее ни одной. (Кладет туда же.)

— А что же ты, дедушка? Разве ты ничего не принес?

— Я ничего. Я ничего. Я принес только мой кашель. Но этого им не нужно. Правда, сосед?

— Как и мои костыли… Эй, девушки, кому нужны мои костыли?

— Помнишь, сосед!..

— А ты, сосед, помнишь?..

— Пойдем-ка, сосед, спать. Уже поздно. (Вздыхают и уходят, один покашливая, другой постукивая костылями.)

— Пойдемте! Пойдемте!

— Дай бог им счастья: они такие хорошие соседи!

— Дай бог, чтобы всегда они были здоровы и веселы и любили друг друга. И чтобы никогда не пробегала между ними противная черная кошка!

— И чтобы нашлась молодчику работа. Плохо, когда у человека нету работы. (Уходят.)

Тотчас же входит Жена Человека, очень красивая, грациозная, нежная, с цветами в пышных полураспущенных волосах. У нее очень грустный вид. Садится на стул, складывает на коленях ручки и грустно говорит, обращаясь к зрителям.

Жена Человека.

Я сейчас ходила в город и искала — не знаю, чего я искала. Мы так бедны, у нас нет ничего, и нам очень трудно жить. Нужны деньги, а как их достать — я не знаю. Если просить у людей — не дадут; отнять — у меня нету силы. Я искала работы, но и работы мне не дают, говорят, что людей много, а работы так мало. Я на дорогу смотрела: не уронил ли кто-нибудь из богатых свой кошелек, но или его не роняли, или уже поднят кошелек кем-нибудь более счастливым, чем я. И мне так грустно. Вот сейчас придет мой муж с поисков работы, усталый, голодный, а что я ему дам, кроме моих поцелуев? Но только ведь поцелуями сыт не будешь, нет. Мне так грустно, что хочется плакать.

Я могу очень долго не есть, и мне ничего, а он не может. У него большое тело, которое требует пищи, и когда он долго не ест, он становится такой жалкий, бледный, больной, раздраженный. Бранит меня, а потом целует и просит, чтобы я не сердилась. Но я никогда не сержусь, потому что очень люблю его. Мне только грустно.

Мой муж — очень талантливый архитектор, и я даже думаю, что он гениален. Его родители умерли очень рано, и он остался сиротою. Некоторое время после смерти родителей его поддерживали родственники, но так как он был всегда очень самостоятелен характером и резок, часто говорил неприятные вещи, не высказывал благодарности, то его бросили. Но он продолжал учиться, добывая средства уроками и часто голодая, и окончил высшую школу. Он часто голодал, мой бедный муж! Теперь он архитектор и делает чертежи прекрасных зданий, но никто их не берет, и многие глупые люди даже смеются над ним. Чтобы пробиться вперед, нужны покровители или удача, а у него нет ни покровителей, ни удачи. Вот и ходит он, разыскивая случая — какого-то случая, — а может быть, и на земле ищет денег, как я. Он очень еще молод и наивен.

Конечно, когда-нибудь и к нам повернется счастье, но только, когда это будет? А пока нам очень трудно жить. Когда мы повенчались, у нас было маленькое приданое, но мы очень скоро его прожили: всё ходили в театр и ели конфеты. Он еще надеется, а я иногда совсем теряю надежду и потихоньку плачу. Сердце у меня сжимается, когда я подумаю, что вот придет он, и опять ничего — кроме моих жалких поцелуев.

Господи боже! Будь нам милосердным и добрым отцом. Ведь у тебя так много всего: и хлеба, и работы, и денег. Твоя земля так богата: она родит плоды и колосья на поле, она покрывает цветами луга, из темной глубины своей шлет она людям золото и драгоценные красивые камни. И так много тепла у твоего солнца, и у твоих задумчивых звезд так много тихой радости. Дай нам немного из своей кошницы, совсем немного, столько, сколько даешь ты птицам своим. Немного хлеба, чтобы не был голоден мой милый, хороший муж. Немного тепла, чтобы не было холодно ему, и немного работы, чтобы поднял он гордо свою красивую голову. И, пожалуйста, не гневайся на моего мужа, что он так ругается, и смеется, и даже поет, заставляя меня танцевать: он так молод и совершенно несерьезен.

Теперь, когда я помолилась, мне стало легче, и я опять надеюсь. Правда, отчего богу не дать, когда его так просят? Пойду и поищу немного, не уронил ли кто-нибудь кошелек или блестящий алмаз. (Уходит.)

Некто в сером.

Она не знает, что уже исполнено желание ее. Она не знает, что уже сегодня утром в богатом доме два человека, согнувшись, жадно рассматривали чертеж Человека и восторгались им. Весь день сегодня они тщетно разыскивали Человека, — богатство искало его, как он ищет богатство. И завтра утром, когда соседи уйдут на работу, к их дому подъедет автомобиль, и два господина, низко кланяясь, войдут в бедную комнату и принесут богатство и славу. Но не знают об этом ни он, ни она. Так приходит к человеку счастье, — и так же уходит оно.

Входят Человек и его Жена. У Человека красивая, гордая голова с блестящими глазами, высоким лбом и черными бровями, расходящимися от переносья, как два смелых крыла. Волнистые черные волосы свободно откинуты назад; низкий, белый, мягкий воротник открывает стройную шею и часть груди. В движениях своих Человек легок и быстр, как молодое животное, но позы он принимает свойственные только человеку: деятельно-свободные и гордые.

Человек.

Опять ничего. Скоро я лягу в постель и так буду лежать весь день, — пускай приходят за мной те, кому я нужен, а сам я не пойду. Завтра же лягу.

Жена.

Ты устал?

Человек.

Да, я устал и голоден. Я мог бы, как герой Гомера, съесть целого быка, а придется довольствоваться куском черствого хлеба. Ты знаешь ли, что человек не может постоянно есть один только хлеб? — мне хочется грызть, рвать, кусать!

Жена.

Мне жалко тебя, мой милый.

Человек.

Да, и мне жалко себя, но от этого я не сыт. Сегодня я целый час стоял перед гастрономическим магазином и, как люди рассматривают произведения искусства, так я рассматривал эти пулярки, паштеты, колбасы. А вывески! Они так хорошо умеют рисовать ветчину, что ее можно съесть вместе с железом.

Жена.

Ветчину и я люблю.

Человек.

Кто же не любит ветчины? А омаров ты любишь?

Жена.

Да, люблю.

Человек.

Какого я видел омара! Он был нарисован, но он был еще красивее, чем живой. Красный, как кардинал, величественный, строгий, он стоил того, чтобы подойти к нему под благословение. Я думаю, я мог бы съесть двух таких кардиналов и папу — карпа в придачу.

Жена (грустно).

Ты не замечаешь моих цветов?

Человек.

Цветы? А их можно есть?

Жена.

Ты не любишь меня.

Человек (целует ее).

Прости меня! Но, правда, я так голоден. Посмотри, у меня трясутся даже руки, я даже в собаку не в силах бросить камнем.

Жена (целует руку).

Бедный мой!

Человек.

А откуда это листья на полу? От них так хорошо пахнет. Это также ты?

Жена.

Нет, это, наверное, соседи.

Человек.

Милые люди — наши соседи. Странно: так много хороших людей на свете, а человек может умереть с голоду. Отчего это?

Жена.

Ты стал так мрачен. Ты хмуришься! Ты видишь что-нибудь?

Человек.

Да. Передо мною, среди моих шуток проскользнул ужасный образ нищеты и встал вон там, в углу. Ты видишь ее? Жалобно протянутые руки, заброшенность детеныша в лесу, молящий голос и тишина людской пустыни. Помогите! Никто не слышит. — Помогите, я умираю! — Никто не слышит. Смотри, жена, смотри! Вот, дрожа, выплывают смутные черные тени, как обрывки черного дыма из длинной страшной трубы, ведущей в ад. Смотри: и я между ними!

Жена.

Мне стало страшно, и я не могу смотреть в тот темный угол. Ты видел всё это на улице?

Человек.

Да, я видел всё это на улице, и скоро это будет с нами.

Жена.

Нет. Бог не допустит этого.

Человек.

Отчего же он для других допускает?

Жена.

Мы лучше других, мы хорошие люди. Мы ничем его не огорчаем.

Человек.

— Ты думаешь? А я так часто ругаюсь.

— Ты не злой.

— Нет, я злой, я злой! Когда я похожу по улице и посмотрю на всё, что нам не принадлежит, у меня отрастают клыки, как у кабана. Ах, как много нет у меня денег! Слушай меня, миленькая женка! Сегодня я гулял вечером в парке, в этом прекрасном парке, где дороги прямы, как стрелы, и красивые буки похожи на королей в коронах…

— А я ходила по улицам города, и там всё магазины, магазины, такие красивые магазины…

— Мимо меня проходили люди с тросточками, одетые так красиво, и я думал: а у меня этого нет!

— Нарядные женщины в изящных ботинках, делающих ногу красивой, в прекрасных шляпах, из-под которых глаза сверкают так таинственно, в шелковых юбках, издающих загадочный шелест, — проходили мимо меня, и я думала: а у меня нет хорошей шляпки, нет шелковой юбки!

— Один нахал толкнул меня плечом, но я показал ему мои клыки, и он позорно спрятался за других!

— Меня толкнула нарядная дама, но я даже не посмотрел на нее: так было мне неловко!

— Там проносились всадники на горячих, гордых конях, а у меня этого нет!

— У нее в ушах были такие бриллианты, что их хотелось поцеловать!

— Там бесшумно, как призраки с горящими глазами, скользили красные и зеленые автомобили, и люди сидели в них, и смеялись, и лениво смотрели по сторонам, — а у меня этого нет!

— А у меня нет ни бриллиантов, ни изумрудов, ни белого чистого жемчуга!

— Над озером богатый ресторан сверкал огнями, как царствие небесное, и там ели! Министры во фраках, какие-то ангелы с белыми крыльями разносили бутерброды и пиво, и там ели, там пили! Я есть хочу! Маленькая женка, я есть хочу!

— Миленький, ты бегаешь, а от этого еще больше хочется есть. Ты лучше сядь, а я сяду к тебе на колени, а ты возьми бумагу и нарисуй красивое-красивое здание.

— Мое вдохновение так же голодно, оно рисует только съестные пейзажи! Уже давно мои дворцы походят на толстые пироги с жирной начинкой, а церкви — на гороховые колбасы. Но на твоих глазах я вижу слезы: что с тобой, моя маленькая женка?

— Мне так грустно, что я не могу помочь тебе!

— Ты меня пристыдила. Я, крепкий мужчина, умный, талантливый, здоровый, ничего не могу сделать, а моя маленькая женка, моя сказочная фея плачет, что не в силах помочь мне! Когда женщина плачет, это всегда позор для мужчины. Мне совестно!

— Ты же не виноват, что люди не могут тебя оценить!

— У меня даже уши покраснели! Словно меня, как в детстве, отодрали за уши! Ты ведь тоже голодна, а я не вижу этого, как настоящий эгоист. Это подло!

— Милый мой, я не чувствую голода…

— Это бесчестно! Это малодушно! Тот нахал, который толкнул меня, был прав: он видел, что это идет настоящая жирная свинья! Кабан с острыми клыками, но глупой головой!

— Если ты будешь бранить себя так нехорошо, я опять заплачу.

— Нет, нет, не нужно слез! Когда я вижу слезы на твоих глазах, мною овладевает страх. Я боюсь этих кристальных, светлых капелек: точно кто-то другой, кто-то чужой, кто-то страшный роняет их. Я не позволю тебе плакать. У нас нет ничего, мы бедны, — но я расскажу тебе о том, что у нас будет. Я очарую тебя светлой сказкой, яркими мечтами обовью я тебя, как розами, моя царица!

— Не нужно бояться! Ты сильный, ты гениальный, и ты победишь жизнь. Минута уныния пройдет, и святое вдохновение вновь осенит твою гордую голову.

Человек.
(становится в гордую и смелую позу вызова и бросает в тот угол, где стоит Неизвестный, дубовый листок со словами).

Эй ты, как тебя там зовут: рок, дьявол или жизнь, я бросаю тебе перчатку, зову тебя на бой! Малодушные люди преклоняются пред твоею загадочною властью: твое каменное лицо внушает им ужас, в твоем молчании они слышат зарождение бед и грозное падение их. А я смел и силен и зову тебя на бой! Поблестим мечами, позвеним щитами, обрушим на голову удары, от которых задрожит земля! Эй, выходи на бой!

Жена Человека.
(приникая немного позади к его левому плечу, говорит страстно).

Смелее, мой милый, еще смелее!

— Твоей зловещей косности я противопоставлю мою живую и бодрую силу; мрачности твоей — мой яркий и звонкий смех! Эй, отражай удары! У тебя каменный лоб, лишенный разума, — бросаю в него раскаленные ядра моей сверкающей мысли; у тебя каменное сердце, лишенное жалости, — сторонись, я лью в него горячую отраву мятежных криков! Черной тучею твоего свирепого гнева затмится солнце, — мы мечами осветим тьму! Эй, отражай удары!

— Смелее, еще смелее! За тобой стоит твой оруженосец, мой гордый рыцарь!

— Побеждая, я буду петь песни, на которые откликнется вся земля; молча падая под твоим ударом, я буду думать лишь о том, чтоб снова встать и ринуться на бой! В моей броне есть слабые места, я знаю это. Но, покрытый ранами, истекающий алой кровью, я силы соберу, чтоб крикнуть: ты еще не победил, злой недруг человека!

— Смелее, мой рыцарь! Я слезами смою твои раны, поцелуями остановлю бег алой крови!

— И, умирая на поле брани, как умирают храбрые, одним лишь возгласом я уничтожу твою слепую радость: я победил! Я победил, злой враг мой, ибо до последнего дыхания не признал я твоей власти!

— Смелее, мой рыцарь, смелее! Я умру с тобою.

— Эй, эй, выходи на бой! Поблестим мечами, позвеним щитами, обрушим на головы удары, от которых задрожит земля. Эй, выходи!

Некоторое время Человек и его Жена остаются в тех же позах, потом оборачиваются друг к другу и целуются.

— Так разделаемся мы с жизнью, моя маленькая женка, неправда ли? Пусть она хмурится, как слепая сова при солнце, — мы заставим ее улыбнуться!

— И поплясать под наши песни. Нас двое!

— Нас двое. Ты хорошая жена, ты моя верная подруга, ты храбрая маленькая женщина, и, пока мы с тобою, нам никто не страшен. Эка бедность! Сегодня бедны, а завтра уже богаты!

— И что такое голод? Сегодня хочется есть, а завтра мы уже сыты.

— Ты думаешь? Очень возможно. Но я буду очень много есть — так много нужно, чтобы я почувствовал себя сытым. Как ты думаешь, достаточно это будет: утром чай, или кофе, или шоколад, как кто хочет, выбор свободный. Потом завтрак из трех блюд. Потом обед. Потом ужин. Потом…

— Побольше фруктов. Я очень люблю фрукты.

— Хорошо. Я буду корзинами покупать их прямо на рынке: там они дешевле и свежее. Впрочем, у нас будет свой сад.

— Но у нас нет земли?

— Я куплю. Мне давно хочется иметь свой кусочек земли. Кстати, я построю там дом по своему рисунку. Пусть посмотрят, негодяи, какой я архитектор!

— Мне хотелось бы в Италии, у самого моря. Мраморная белая вилла в роще лимонов и кипарисов. И чтобы белые мраморные ступени опускались прямо в голубые волны.

— Понимаю. Это хорошо. Но я рассчитываю, кроме того, устроить замок в Норвегии, в горах. Внизу фиорд, а вверху, на острой горе, замок. Бумаги у нас нет? Ну, смотри на стену, я буду показывать. Вот это фиорд, видишь?

— Да. Как красиво!

— Блестящая, глубокая вода здесь — она отражает нежно-зеленую траву; здесь — красный, черный, коричневый камень. А вот здесь в прорыве — где вот это пятно — клочок голубого неба и белое, тихое облачко…

— Белая лодка, смотри, отразилась в воде, как будто грудь с грудью два белые лебедя.

— А вот тут идет кверху гора. Веселая, зеленая снизу, кверху она всё мрачнее, всё строже. Острые скалы, черные тени, обрывки и лохмотья туч…

— Похоже на разрушенный замок.

— И вот на том, на среднем пятне построю я царственный замок.

— Там холодно! Там ветер!

— У меня будут толстые каменные стены и огромные окна из целого стекла. Ночью, когда забушует зимняя вьюга и заревет внизу фиорд, мы завесим окна и затопим огромный камин. Это будут такие огромные очаги, в которых будут гореть целые бревна, целые леса смолистых сосен!

— Как тепло!

— И тихо как, заметь. Везде ковры и много-много книг, от которых бывает такая живая и теплая тишина. А мы вдвоем. Там ревет буря, а мы вдвоем, перед камином, на шкуре белого медведя. «Не взглянуть ли, что делается там?» — скажешь ты. «Хорошо», — отвечу я, и мы подойдем к самому большому окну и отдернем занавес. Боже, что там!

— Клубится снег!

— Точно белые кони несутся, точно мириады испуганных маленьких духов, бледных от страха, ищут спасения у ночи. И визг и вой…

— Ой, холодно! Я дрожу!

— Скорее к огню! Эй, подайте мой дедовский кубок. Да не тот, — золотой, из которого викинги пили! Налейте его золотистым вином, да не так, — до краев пусть поднимется жгучая влага. Вот на вертеле жарится серна — несите-ка ее сюда, я ее съем! Да скорее, а то я съем вас самих, — я голоден, как черт!

— Ну, вот и принесли… Дальше.

— Дальше… Понятно, я ее съем, что же может быть дальше? Но что ты делаешь с моей головою, маленькая женка?

— Я богиня славы! Из листьев дубовых, которые набросали соседи, я сплела тебе венок и венчаю тебя. Это слава пришла, прекрасная слава! (Надевает венок.)

— Да, слава, шумящая, звонкая слава. Смотри на стену! Вот это — я иду. А кто рядом со мною, видишь?

— Это я.

— Смотри — нам кланяются. О нас шепчутся. На нас показывают пальцами. Вот какой-то почтенный старик заплакал и говорит: счастлива родина, имеющая таких детей! Вот юноша, бледнея, смотрит: на него с улыбкой оглянулась слава. В это время я уже построил Народный дом, которым гордится вся наша земля…

— Ты мой славный! К тебе так идет венок из дуба, а из лавра пошел бы еще больше.

— Смотри, смотри! Вот это — идут ко мне представители от города, где я родился. Они кланяются и говорят: город наш гордится честью…

— Ах!

— Что ты?

— Я нашла бутылку молока!

— Этого не может быть!

— И хлеб, мягкий пахучий хлеб. И сигару.

— Этого не может быть! Ты ошиблась: это сырость с проклятой стены, а тебе показалось — молоко.

— Да нет же!

— Сигара! Сигары не растут на окнах. Их за бешенные деньги продают в магазинах. Это, наверное, черный обломанный сучок!

— Ну, посмотри же! Я догадываюсь: это принесли наши милые соседи.

— Соседи? Поверь мне: это люди, но — божественного происхождения. Но если бы это принесли сами черти… Скорее, сюда, моя маленькая женка!

Жена Человека садится к нему на колени, и так они едят. Она отламывает кусочки хлеба и кладет ему в рот, а он поит ее молоком из бутылки.
Человек.

По-видимому, сливки!

Жена.

Нет, молоко. Жуй получше, ты подавишься!

— Корку давай. Она такая поджаристая!

— Ну, ведь я говорила, что подавишься.

— Нет, проглотил.

— У меня молоко течет по шее и подбородку. Ой, щекотно!

— Дай я его выпью. Не нужно, чтобы капля пропадала.

— Какой ты хитрый!

— Готово. Быстро. Всё хорошее кончается так быстро. У этой бутылки, по-видимому, двойное дно: с виду она кажется глубже! Какие жулики эти фабриканты стекла!

Он закуривает сигару, приняв позу блаженно отдыхающего человека, она повязывает в волосы розовенькую ленточку, смотрясь в черное стекло окна.

Человек.

По-видимому, дорогая сигара: очень пахучая и крепкая. Всегда буду курить такие!

Жена.

Ты не видишь?

— Всё вижу. И ленточку вижу, и вижу, что ты хочешь, чтобы я поцеловал твою голенькую шейку.

— Этого я не позволю. Вообще ты стал что-то развязен. Кури, пожалуйста, свою сигару, а моя шейка…

— Что? Да разве она не моя? Черт возьми, покушение на собственность! (Она бежит. Человек догоняет ее и целует.)

— Вот. Права восстановлены. А теперь, моя маленькая женка, танцевать. Вообрази, что это — великолепный, роскошный, изумительный, сверхъестественный, красивый дворец.

— Вообразила.

— Вообрази, что ты — царица бала.

— Готово.

— И к тебе подходят маркизы, графы, пэры. Но ты отказываешь им и избираешь этого, как его — в трико. Принца! Что же ты?

— Я не люблю принцев.

— Вот как! Кого же ты любишь?

— Я люблю талантливых художников.

— Готово. Он подошел. Боже мой, но ведь ты кокетничаешь с пустотой? Женщина!

— Я вообразила.

— Ну, ладно. Вообрази изумительный оркестр. Вот турецкий барабан: бум-бум-бум! (Бьет кулаком по стулу, как по барабану.)

— Милый мой! Это только в цирке собирают публику барабаном, а во дворце…

— Ах, черт возьми! Перестань воображать. Воображай опять! Вот заливаются певучие скрипки. Вот нежно поет свирель. Вот гудит, как жук, толстый контрабас…

Человек в дубовом венке садится и напевает танец, прихлопывая в такт ладонями. Мотив тот, что повторяется в следующей картине на балу у Человека.

Жена танцует, грациозная и стройная.

Человек.

Ах ты, козочка моя!

Жена.

Я царица бала!

Пенье и танец всё веселее. Постепенно Человек встает, потом начинает слегка танцевать на месте, потом схватывает Жену и с сбившимся на сторону дубовым венком танцует.

И равнодушно смотрит Некто в сером, держа в окаменелой руке ярко пылающую свечу.

Опускается занавес.


Это произведение перешло в общественное достояние в России согласно ст. 1281 ГК РФ, и в странах, где срок охраны авторского права действует на протяжении жизни автора плюс 70 лет или менее.

Если произведение является переводом, или иным производным произведением, или создано в соавторстве, то срок действия исключительного авторского права истёк для всех авторов оригинала и перевода.