ЖИЗНЬ И СМЕРТЬ КОРОЛЯ РИЧАРДА II.
правитьДѢЙСТВУЮЩІЯ ЛИЦА:
правитьКороль Ричардъ II.
Эдмондъ Ленгли, Герцогъ Іоркскій, Джонъ Гаунтъ, герцогъ Ланкастрскій, дяди короля.
Генри, по прозванію Болинброкъ, герцогъ Гирфордскій, сынъ Джона Гаунта и будущій король Генрихъ IV.
Герцогъ Омерль, сынъ герцога Іоркскаго.
Мауврэ, герцогъ Норфолькскій.
Герцогъ Сорри.
Графъ Сольсбюри.
Графъ Бэркли.
Боши, Бэготъ, Гринъ, приспѣшники короля.
Графъ Норсомберлендъ.
Генри Пэрси, его сынъ.
Лордъ Россъ.
Лордъ Уиллауфби.
Лордъ Фитцуотэръ.
Епископъ Карляйльскій.
Игуменъ Уэстминстэрскаго аббатства.
Лордъ-маршалъ и другіе лорды.
Сэръ Пайрси Экстонскій.
Сэръ Стэфенъ Скрупъ.
Начальникъ отряда уэльсцевъ.
Королева, жена Ричарда II.
Герцогиня Глостэръ.
Герцогиня Іоркская.
Придворныя дамы королевы.
Лорды, герольды, военачальники, воины, два садовника, тюремщикъ, гонецъ, конюхъ, другіе придворные и слуги.
СЦЕНА I.
правитьКороль Ричардъ. Скажи, почтенный годами лордъ Джонъ Ланкастрскій, доставилъ-ли ты сюда, согласно данному обѣту, смѣлаго сына своего, Генриха Гирфорда, чтобы онъ могъ лично поддержать свое недавнее и грозное обвиненіе противъ Томаса Маубрэ, герцога Норфолькскаго?
Гаунтъ. Да, государь, онъ здѣсь.
Король Ричардъ. Скажи мнѣ также, старался ты выспросить у него, что руководитъ имъ: — застарѣлая-ли вражда или достойное похвалъ чувство вѣрноподданнаго, напавшаго на слѣдъ измѣны?
Гаунтъ. Насколько я могъ проникнуть въ его мысли, я пришелъ къ заключенію, что сыномъ руководитъ желаніе избавить ваше величество отъ грозящей вамъ, — какъ ему мерещится, — опасности, а не застарѣлая вражда.
Король Ричардъ. Пригласите ихъ обоихъ сюда. Пусть они, стоя лицомъ къ лицу и глядя другъ другу въ угрюмыя очи, оба свободно выскажутъ въ нашемъ присутствіи одинъ свои обвиненія, другой свое оправданіе (Нѣсколько придворныхъ уходятъ). Оба они высокомѣрны до крайности, оба склонны къ гнѣву, а, находясь въ ярости, оба становятся глухи, какъ море, и быстры, какъ огонь.
Болинброкъ. Пусть долгіе дни и годы счастія выпадутъ на долю моему беззавѣтно любимому государю и побѣдителю!
Норфолькъ. Пусть каждый новый день удваиваетъ счастіе предъидущаго, пока небеса, завидуя блаженству земли, не увѣнчаютъ безсмертіемъ вашъ царственный вѣнецъ!
Король Ричардъ. Благодарю васъ обоихъ, хотя одинъ изъ васъ очевидно только намъ льститъ, какъ это доказываетъ самая причина, по которой вы сюда вызваны, а именно обвиненіе однимъ другого въ измѣнѣ. Кузенъ Гирфордъ, что имѣешь ты сказать противъ Томаса Маубрэ, герцога Норфолькскаго?
Болинброкъ. Прежде всего, — о, да внесетъ небо мои слова на свои скрижали! — я заявляю, что поступать такъ, какъ я поступаю, меня заставляетъ благоговѣйное, самоотверженное рвеніе вѣрноподданнаго на пользу своего государя усердная забота о его благополучіи и безопасности, а не чувство злобы или вражды. Теперь, Томасъ Маубрэ, я обращаюсь къ тебѣ. Прислушайся хорошенько къ моему заявленію; за то, что я выскажу, на землѣ отвѣтитъ мое тѣло, а на небесахъ моя безсмертная душа: — ты измѣнникъ, безбожный измѣнникъ, происходишь отъ слишкомъ благороднаго рода, чтобы вести такую гнусную жизнь! Чѣмъ чище и прекраснѣе хрустальный сводъ небесъ, тѣмъ противнѣе кажутся мчащіяся по немъ тучи. Чтобы еще усилить позорное клеймо, я снова затыкаю тебѣ глотку названіемъ измѣнника и, если угодно государю дать на это соизволеніе, я, ранѣе чѣмъ уйти отсюда, готовъ доказать моимъ нелживымъ мечемъ справедливость того, что заявляетъ мой языкъ.
Норфолькъ. Пусть хладнокровіе моего отвѣта не заставитъ заподозрить во мнѣ отсутствіе усердія. Настоящее столкновеніе — не состязаніе двухъ женщинъ въ брани; оно не есть ѣдкое соревнованіе двухъ словоохотливыхъ языковъ, могущее разрѣшить возникшій межъ нами споръ. Кровь кипитъ слишкомъ сильно; ее необходимо охладить, но я не принадлежу къ людямъ, могущимъ похвастаться своимъ невозмутимымъ терпѣніемъ; я не способенъ слушать, не возражая ровно ничего. Прежде всего я заявляю, что мое глубокое уваженіе къ вашему величеству не дозволяетъ мнѣ дать полную волю свободной своей рѣчи и пришпорить ее, какъ-бы слѣдовало. Безъ такой осторожности, она, вспыливъ, съ удвоенною силою отбросила-бы въ глотку обвинителя слово «измѣна»! Оставимъ въ сторонѣ то, что въ немъ течетъ королевская кровь, что онъ двоюродный братъ вашему величеству, я бросаю ему вызовъ, плюю ему въ глаза, называю его клеветникомъ, гнуснымъ трусомъ и подлецомъ! Чтобы поддержать справедливость моихъ словъ, я готовъ предоставить ему всевозможныя преимущества, если-бы мнѣ для встрѣчи съ нимъ даже пришлось бѣгомъ взбираться на ледяныя вершины Альповъ или на какую-бы то ни было другую неприступную мѣстность, куда еще не дерзала проникнуть нога ни одного англичанина. Пусть до тѣхъ поръ хоть это послужитъ мнѣ оправданіемъ: — всѣ мои надежды зиждутся на томъ, что онъ лжетъ!
Болинброкъ. Блѣдный, дрожащій трусъ, вотъ тебѣ мой залогъ. Отрекаясь на время отъ родства съ королемъ, я бросаю тебѣ перчатку! Я отстраняю отъ себя свое царственное происхожденіе, отступать передъ которымъ тебя заставляетъ страхъ, а не уваженіе. Если постыдный страхъ не помѣшаетъ тебѣ поднять брошенный мною тебѣ вызовъ, наклонись, а я по всѣмъ правиламъ рыцарства готовъ въ единоборствѣ съ тобою доказать справедливость всего, что сказалъ, и несправедливость того, что ты еще можешь на меня измыслить.
Норфолькъ. Я поднимаю перчатку и вотъ этимъ мечемъ, которымъ я посвященъ былъ въ рыцари, клянусь, согласно рыцарскимъ правиламъ, отвѣчать на твои нападенія! Когда же вскочу на коня, пусть мнѣ, если я измѣнникъ или если взялся за оружіе съ преступною цѣлью, не суждено будетъ съ него сойти!
Король Ричардъ. Въ чемъ-же именно состоятъ обвиненія, взводимыя нашимъ кузеномъ противъ Маубрэ? Чтобы заставить только подумать о немъ дурно, вина его должна быть ужасна!
Болинброкъ. Выслушайте то, что я скажу, а за справедливость сказаннаго я ручаюсь жизнью! Я утверждаю, что Маубрэ получилъ восемь тысячъ червонцевъ, какъ будто для уплаты жалованія воинамъ, служившимъ вашему величеству. Между тѣмъ, онъ, какъ вѣроломный измѣнникъ и какъ отъявленный негодяй, присвоилъ себѣ эти деньги для личныхъ, гнусныхъ цѣлей. Кромѣ этого, я заявляю, и готовъ подтвердить свои слова съ оружіемъ въ рукахъ, гдѣ-бы то ни было: — здѣсь-ли, въ иномъ-ли мѣстѣ, или въ самомъ отдаленномъ углу міра, куда когда-либо проникалъ взглядъ англичанина, — что за послѣднія восемнадцать лѣтъ всѣ измѣны, возникавшія въ нашемъ королевствѣ, какъ замышляемыя, такъ и приведенныя въ исполненіе — дѣло вѣроломнаго Маубрэ, источника всѣхъ этихъ козней. Далѣе я говорю и докажу справедливость своихъ словъ при помощи разоблаченія позорной его жизни, что смерть герцога Глостэра была послѣдствіемъ его замысла, что, возстановивъ противъ герцога его враговъ, онъ, какъ гнусный трусъ, заставилъ другихъ пролить такую-же, ни въ чемъ не виноватую кровь, какъ кровь самого Авеля, теперь изъ глухихъ нѣдръ земли вопіющую ко мнѣ о мщеніи, требующую правосудія и жестокаго возмездія, и я, — клянусь честью славныхъ своихъ предковъ! — отомщу вотъ этою рукою или погибну!
Король Ричардъ. До какой высоты вздымается порывъ его рѣшимости! Что скажешь ты на это, Томасъ Норфолькъ?
Норфолькъ. О, государь, благоволи отвратить свой взоръ и заставить свой слухъ подвергнуться временной глухотѣ, пока я не выскажу этому негодяю, позорящему королевскую кровь, въ какое негодованіе, въ какой ужасъ приводить и божество, и честныхъ людей подобный гнусный лжецъ!
Король Ричардъ. Маубрэ, и взглядъ, и слухъ нашъ безпристрастны. Если-бы Гирфордъ былъ мнѣ роднымъ братомъ, даже наслѣдникомъ моимъ и моего престола, а не какъ теперь, сыномъ брата моего отца, клянусь святынею своего скипетра, что никакое самое близкое родство по нашей святой крови не дастъ ему никакихъ преимуществъ и не заставитъ меня покривить въ его пользу моею прямою душею. Онъ такой-же нашъ подданный, какъ и ты, Маубрэ. Представляю тебѣ говорить прямо, безъ всякихъ стѣсненій.
Норфолькъ. Если такъ, Болинброкъ, пусть мои слова: — «ты лжешь!» проникнутъ сквозь твое лживое горло до самаго твоего сердца! Три части того, что я получилъ за Кале, я, какъ слѣдовало, распредѣлилъ между войсками его величества; остальную-же, то-есть четвертую часть, я съ согласія короля оставилъ себѣ, чтобы покончить счеты и получить то, что мнѣ приходилось получить за послѣднюю мою поѣздку во Францію, куда я отправлялся за королевою. Проглоти-же теперь эту ложь! Что-же касается смерти Глостэра, убилъ его не я; самъ я только забылъ, — на свою бѣду, — и обѣтъ, и свои обязанности. Вамъ-же, благородный лордъ Ланкастръ, вамъ, уважаемый отецъ моего врага, я, правда, однажды разставилъ засаду, злоумышляя на вашу жизнь, и этотъ проступокъ до сихъ поръ тяготитъ мою удрученную душу. Однако, недавно, прежде чѣмъ принять св. Причастіе, я покаялся во всемъ и надѣюсь, что, въ отвѣтъ на мою горячую мольбу, получилъ отъ васъ полное отпущеніе. Вотъ и всѣ мои проступки. Что-же касается другихъ обвиненій, всѣ они являются послѣдствіями злопамятной ненависти злодѣя, безбожника, гнуснѣйшаго выродка, хуже котораго не отыщешь во всей семьѣ предателей! Вотъ это-то обвиненіе я смѣло готовъ поддерживать лично и въ свою очередь бросаю перчатку наглому измѣннику, въ надеждѣ, что омою дворянскую мою честь, проливъ самую чистую кровь, таящуюся въ груди моего врага. Я такъ тороплюсь это сдѣлать, что убѣдительно прошу ваше величество скорѣе назначить день испытанія.
Король Ричардъ. Слушайте, воспламененные гнѣвомъ лорды! Предоставьте мнѣ руководить вами. Уладимъ эту ссору безъ кровопролитія. Хотя я и не врачъ, однако, все-таки предписываю это средство; слишкомъ ожесточенная ненависть наноситъ не въ мѣру глубокіе удары. Простите одинъ другому все, забудьте все. Переговорите между собою и уладьте разногласія. Наши врачи увѣряютъ, будто настоящій мѣсяцъ не благопріятенъ для кровопусканія. Добрѣйшій дядя, пусть все это кончится тамъ-же, гдѣ началось. Я успокою Норфолька, а ты своего сына.
Гаунтъ. Быть примирителемъ прилично моему возрасту. Сынъ мой, верни перчатку герцогу Норфолькскому.
Король Ричардъ. А ты, Норфолькъ, верни Гирфорду его перчатку.
Гаунтъ. Что-же ты, Герри, что-же? Когда я приказываю повиноваться долгу, я не привыкъ дважды повторять приказаніе.
Король Ричардъ. Прими это къ свѣдѣнію, Норфолькъ: — мы приказываемъ, слѣдовательно нечего медлить исполненіемъ.
Норфолькъ. Я самъ припадаю къ твоимъ стопамъ, мой грозный повелитель! Вся жизнь моя къ твоимъ услугамъ, но не мой позоръ! Вся моя жизнь принадлежитъ моему долгу, но добрую мою славу, которая, несмотря на мою смерть, все-таки останется живою надъ моею могилою, ты не принудишь меня принести въ жертву пятнающему стыду. Здѣсь мнѣ всюду воздвигаютъ преграды! Меня порочатъ, унижаютъ, отравленными шпорами наносятъ моей душѣ ядовитая раны, которыхъ не залечитъ ни одинъ цѣлебный бальзамъ, кромѣ крови, истекшей изъ груди противника, распространившаго весь этотъ тлетворный ядъ!
Король Ричардъ. Изступленію слѣдуетъ противодѣйствовать! Давай сюда перчатку! Львы должны укрощать леопардовъ.
Норфолькъ. Да, но львы не изгладятъ пятенъ на кожѣ леопарда. Возьмите на себя мой срамъ, и я откажусь отъ вызова. Дорогой, дражайшій мой властелинъ! самое безцѣнное сокровище во время земной жизни — незапятнанная честь. Когда честь утрачена, мы — только позолоченная глина или разукрашенная грязь. Честь — этотъ драгоцѣнный камень, заключенный въ ларцѣ за десятью замками, является мужественнымъ сердцемъ въ царственной груди. Честь моя — моя жизнь! Отнимите у меня ее, и жизнь моя погибла! Итакъ, высокочтимый властелинъ, дозвольте мнѣ защищать свою честь; живу я только для нея, изъ-за нея и умру.
Король Ричардъ. Кузенъ, возврати перчатку; подай примѣръ послушанія ты.
Болинброкъ. Да избавитъ Богъ мою душу отъ такого чернаго грѣха. Могу-ли я на глазахъ отца явиться съ опущеннымъ забраломъ, или со страхомъ блѣднѣющаго нищаго склонить свое прирожденное величіе передъ наглостью этого труса? Нѣтъ, ранѣе, чѣмъ мой языкъ дерзнетъ возвести на мою честь такой незаслуженный позоръ, я своими зубами откушу это гнусное орудіе позора и, пока изъ него точится еще кровь, словно пятнающій стыдъ, выплюну прямо въ лицо Маубрэ (Гаунтъ уходитъ).
Король Ричардъ. Такъ какъ мы, очевидно, рождены не для того, чтобы примирять, а чтобы приказывать; такъ-какъ мы не въ силахъ примирить васъ, будьте готовы въ Ковентри, въ день Св. Ламберта, отвѣчать за себя своею жизнью. Тамъ ваши копья и мечи должны будутъ доказать, кто правъ, кто виноватъ въ вашей постоянно возрастающей ненависти. Когда намъ нельзя успокоить васъ, мы предоставимъ суду Божію опредѣлить, кому должны достаться честь побѣды, а ты, лордъ-маршалъ, прикажи нашимъ герольдамъ приготовиться, чтобы надлежащимъ образомъ упорядочить это междоусобное столкновеніе.
СЦЕНА II.
правитьГаунтъ. Повѣрь, близость моего кровнаго родства съ Глостэромъ вооружаетъ меня противъ палачей, отнявшихъ у него жизнь, несравненно сильнѣе, чѣмъ всѣ твои возгласы. Однако, такъ какъ власть, обязанная карать за преступленіе, находится въ тѣхъ-же рукахъ, которыя его совершили, и когда мстить за него мы не въ силахъ, поручимъ небесамъ святое дѣло мести. Когда они увидятъ, что время для кары настало на землѣ, они разольются надъ головами виновныхъ цѣлымъ ливнемъ жгучихъ возмездій.
Герцогиня Глостэръ. Неужто привязанность къ брату не въ состояніи взволновать тебя сильнѣе? Неужто эта привязанность не можетъ воспламенить твоей остывшей старческой крови? Воѣ семеро сыновъ Эдварда, — а ты одинъ изъ нихъ, — представляли собою семь великолѣпныхъ сосудовъ наполненныхъ одною священною кровью, семь пышныхъ отпрысковъ, выросшихъ отъ одного и того-же корня. Нѣкоторые изъ этихъ сосудовъ опорожнила въ своемъ теченіи сама природа; нѣкоторые отпрыски подрѣзала судьба. Но онъ, мой Томасъ, онъ, ненаглядный мой супругъ, онъ, жизнь моя, мой Глостэръ, этотъ сосудъ, весь полный священной крови Эдварда, былъ разбить, и заключавшаяся въ немъ кровь пролита! Эта цвѣтущая вѣтвь, выросшая отъ царственнаго корня, была подкошена злодѣйски. При этомъ украшавшая эту вѣтвь лѣтняя листва безвременно увяла, сокрушенная рукою зависти и кровавою сѣкирою убійства! О, Джонъ Гаунтъ, его кровь была твоею кровью! Ты былъ зачатъ на томъ-же ложѣ, какъ и онъ, выношенъ тѣмъ-же чревомъ; то же вещество, отлившееся въ ту же форму и сдѣлавшее изъ него мужа, послужило вамъ обоимъ источникомъ жизни. Хотя ты продолжаешь и жить, и дышать, но ты самъ убитъ въ лицѣ твоего брата. Такъ равнодушно относиться къ убійству родного брата, бывшаго живымъ подобіемъ твоего отца, значитъ въ значительной степени мириться со смертью этого отца. Не называй этого терпѣніемъ, Гаунтъ! Въ данномъ случаѣ нами должно владѣть не терпѣніе, а отчаяніе! Такъ безучастно относиться къ гибели брата, значитъ открывать убійцамъ доступъ и въ твою беззащитную грудь, научать ихъ, какъ слѣдуетъ расправиться и съ тобою самимъ. То, что называется терпѣніемъ у людей толпы, въ душахъ болѣе высокихъ получаетъ названіе вялой и безцвѣтной трусости. Что-же сказать тебѣ еще? Лучшимъ средствомъ, чтобы сохранить собственную твою жизнь, послужитъ месть за убіеніе брата.
Гаунтъ. Рѣшеніе этого спора принадлежитъ Богу, потому что виновникъ убійства — Божій помазанникъ, принявшій помазаніе на глазахъ у Создателя. Если убійство было преступленіемъ, пусть за него накажутъ небеса. Я же никогда не буду въ силахъ поднять вооруженную руку противъ орудія небесъ.
Герцогиня Глостэръ. Къ кому-же послѣ этого обращаться мнѣ съ жалобой?
Гаунтъ. Къ Всевышнему, защитнику и покровителю вдовъ.
Герцогиня Глостэръ. Хорошо! Прощай, старый Джонъ Гаунтъ! Отправляйся въ Ковентри смотрѣть, какъ вступятъ въ единоборство мой племянникъ Гирфордъ и свирѣпый Маубрэ. О, если-бы всѣ неправды, жертвами которыхъ палъ мой мужъ, скопились около копья Гирфорда такъ, чтобы это копье проникло въ грудь палача — Маубрэ! Если-же, на наше несчастіе, первый натискъ не удастся, пусть всѣ грѣхи Маубрэ придадутъ его тѣлу такую тяжесть, что спинной хребетъ его взмыленнаго коня переломится, а самъ всадникъ, сброшенный въ грязь, сдѣлается жертвой племянника моего Гирфорда! Прощай, старикъ. Жена покойнаго твоего брата должна окончить жизнь въ объятіяхъ вѣрной своей подруги-скорби.
Гаунтъ. Прощай, сестра. Мнѣ надо отправиться къ Ковентри. Пусть благополучіе послѣдуетъ и за тобою и останется при мнѣ.
Герцогиня Глостэръ. Еще одно слово: — скорбь отскакиваетъ отъ того мѣста, куда падаетъ, не потому, чтобы она была пуста и легковѣсна, но потому, что она слишкомъ тяжела. Я прощаюсь съ тобою ранѣе, чѣмъ успѣла высказать хоть что-нибудь вполнѣ убѣдительное, такъ какъ горе не кончается тогда, когда оно, повидимому, излилось вполнѣ… Передай привѣтъ моему брату Эдмонду, герцогу Іоркскому… Ну, теперь, кажется, все… Нѣтъ, не уходи еще такъ скоро: — можетъ-быть, я еще что-нибудь припомню… Скажи ему… Но что-же именно? Скажи ему, чтобы онъ скорѣе навѣстилъ меня въ Пдеши. Увы! Что увидѣлъ бы тамъ добрый, старый Герцогъ Іоркскій? — ничего, кромѣ опустошенныхъ жилищъ, оголенныхъ стѣнъ, безлюдныхъ службъ, а такъ-же плитъ, по которымъ уже давно не ступаетъ нога человѣка? Что онъ услышитъ? Ничего, кромѣ горькихъ моихъ возгласовъ и стоновъ! Напомни же ему обо мнѣ. Однако, если онъ боится разстроить себя видомъ вѣчно пребывающаго тамъ горя пусть лучше не пріѣзжаетъ. Полная глубокаго, неисцѣлимаго отчаянія, я удалюсь отсюда, что бы одиноко умереть. Это послѣднее прости, которое посылаютъ тебѣ мои переполненные слезами глаза! (Уходятъ).
СЦЕНА III.
правитьЛордъ-Маршалъ. Скажите, лордъ Омерль, Герри Гирфордъ уже вооружился?
Омерль. Да, вооружился вполнѣ и въ яромъ нетерпѣніи ждетъ минуты, чтобы вступить въ бой.
Лордъ-Маршалъ. А герцогъ Норфолькъ, бодрый и дышащій отвагой, только ожидаетъ призывного возгласа трубъ.
Омерль. Если бойцы готовы, значитъ остается только дождаться прибытія короля.
Король Ричардъ. Маршалъ, спроси у каждаго изъ единоборцевъ его имя, и зачѣмъ онъ прибылъ сюда въ полномъ вооруженіи? Заставь также каждаго показать подъ присягой, что онъ считаетъ свое дѣло справедливымъ.
Лордъ-Маршалъ. Отъ имени Бога и государя требую, чтобы вы сказали, кто вы такой и зачѣмъ явились сюда съ ногъ до головы облеченнымъ въ боевые доспѣхи? Говорите правду, согласно вашему званію и данному вами обѣту рыцарства. Пусть каждому защитой служатъ небо и его собственное мужество.
Норфолькъ. Я Томасъ Маубрэ, герцогъ Норфолькъ. Явился я сюда, чтобы исполнить священный обѣтъ, отъ измѣны которому да избавятъ небеса каждаго рыцаря! Явился я за тѣмъ, чтобы передъ Богомъ, передъ королемъ и передъ ожидающимъ меня потомствомъ очистить свое честное имя отъ клеветъ, взводимыхъ на него герцогомъ Гирфордомъ. Явился я за тѣмъ, чтобы при помощи Бога и собственнаго оружія доказать противнику, что онъ измѣнникъ противъ Бога, противъ короля и противъ меня самого. Пусть въ этомъ честномъ бою небо послужитъ мнѣ защитой!
Король Ричардъ. Маршалъ, спроси у этого вооруженнаго рыцаря, кто онъ и зачѣмъ явился сюда закованнымъ въ военные доспѣхи? Однако, согласно нашему закону, спроси у него прежде всего, насколько справедлива причина, заставившая его прибѣгнуть къ оружію?
Лордъ-Маршалъ. Какъ тебя зовутъ и зачѣмъ явился ты сюда, передъ лицо короля Ричарда, на изготовленное по его королевскому приказанію ристалище? Противъ кого явился ты сражаться и изъ-за чего? Отвѣчай, какъ подобаетъ настоящему рыцарю, и да хранятъ тебя небеса!
Болинброкъ. Я родомъ Генри Гирфордъ, герцогъ Ланкастрскій и Дэрби. Я, при помощи небесъ и собственнаго своего мужества, готовъ доказывать здѣсь, на этомъ ристалищѣ, что Томасъ Маубрэ, герцогъ Норфолькскій — гнусный и опасный измѣнникъ передъ лицомъ небесъ, передъ лицомъ короля Ричарда и предо мною. Такъ какъ я вступаюсь за правое дѣло, небо да послужитъ мнѣ защитой!
Лорд-Маршалъ. Пусть никто, подъ страхомъ смертной казни, не дерзнетъ переступить за загородку поля, кромѣ маршала и другихъ должностныхъ лицъ, обязанныхъ присутствовать при единоборствѣ, дабы наблюдать за правильностью боя!
Болинброкъ. Лордъ-маршалъ, позвольте мнѣ облобызать руку моего государя и преклонить колѣно передъ его величествомъ, такъ какъ теперь оба ми, и Маубрэ, и я самъ, подобны двумъ путникамъ, обѣтомъ обрекшимъ себя на долгое и трудное паломничество. Затѣмъ, дозвольте намъ торжественно и отъ души проститься съ нашими многочисленными друзьями.
Лордъ-Маршалъ. Государь, обвинитель, желая исполнить всѣ свои обязанности вѣрноподданнаго, шлетъ вамъ свой привѣтъ; онъ проситъ позволенія поцѣловать руку вашему величеству и проститься съ присутствующими друзьями.
Король Ричардъ. Мы сами сойдемъ съ этихъ ступеней и заключимъ его въ своя объятія. Кузенъ Гирфордъ, такъ какъ дѣло твое правое, желаю тебѣ выйти побѣдителемъ изъ царственнаго единоборства. Прощай, близкій мнѣ по крови Герри. Если сегодня прольется эта кровь, намъ останется только оплакивать ее, но отомститъ за убитаго мы будемъ не въ состояніи.
Болинброкъ. О, нѣтъ! Если я сдѣлаюсь жертвою копья Маубрэ, пусть ни одинъ благородный глазъ не позоритъ себя слезою обо мнѣ! Я съ такою-же увѣренностью выступаю противъ Маубрэ, съ какою соколъ, разсѣкая крыльями воздухъ, набрасывается на мелкую птицу (Маршалу). Уважаемый и любимый искренно лордъ, примите мой прощальный привѣтъ, также, какъ ты, кузенъ Омерль. Хотя мнѣ предстоитъ имѣть дѣло со смертью, я не только не ощущаю слабости или страха, но даже чувствую себя помолодѣвшимъ и радостно дышу полной грудью. Какъ на англійскихъ пирахъ самыя вкусныя и сладкія яства являются подъ конецъ, такъ я приберегаю къ концу самыя сладкія ощущенія (Гаунту). А ты, земной виновникъ моего рожденія на свѣтъ, чей молодой духъ возродился во мнѣ, своими молитвами удвой силу моего оружія и помоги ими одержать побѣду, которая была-бы иначе слишкомъ трудна. Пусть твои благословенія заострятъ стальное мое копье и придадутъ ему мощь пробить латы Маубрэ, превративъ ихъ въ слабый, уступчивый воскъ, чтобы доблестная побѣда сына еще разъ покрыла новымъ блескомъ имя отца.
Гаунтъ. Да поможетъ тебѣ небо въ праведномъ твоемъ дѣлѣ! Будь при нападеніи такъ-же быстръ, какъ молнія, и пусть твои удвоенные удары, какъ одуряющіе раскаты грома, съ удвоенною силою обрушиваются на шлемъ твоего злокозненнаго врага. Заставь кипѣть свою молодую кровь, будь доблестенъ и сохрани жизнь.
Болинброкъ. Да послужатъ мнѣ защитниками моя правота и Св. Георгій (Садится).
Норфолькъ. Какую-бы участь ни приготовляло мнѣ правосудіе судьбы, здѣсь долженъ жить или умереть честный, безупречный подданный короля Ричарда, безконечно преданный его престолу. Никогда еще ни одинъ плѣнникъ не сбрасывалъ съ себя цѣпей рабства и вновь не хватался за золотую и ничѣмъ не стѣсняемую свободу съ такою радостью, съ какою моя трепещущая отъ гнѣва душа готова пиромъ отпраздновать побѣду надъ противникомъ. И вы, всемогущій государь, и вы, товарищи мои, пэры Англіи, услышьте изъ моихъ устъ желаніе вамъ долгихъ лѣтъ счастья. Такъ-же смѣло, такъ же радостно иду я на единоборство, какъ на веселую игру! У того, кто сознаетъ себя правымъ, сердце спокойно.
Король Ричардъ. Прощай, милордъ; я съ удовольствіемъ вижу, что въ твоихъ взглядахъ сіяютъ мужество и доблесть. Маршалъ, вели трубить сигналъ: пусть бой начинается (Король и лорды занимаютъ прежнія свои мѣста).
Лордъ-Маршалъ. Герри Гирфордъ, герцогъ Ланкастрскій и Дэрби, прими изъ моихъ рукъ это копье. Пусть самъ Богъ явится защитникомъ твоего права!
Болинброкъ (Вставъ). Такъ же твердо разсчитывая на это право, какъ на неприступную башню, я съ полною надеждою восклицаю «Аминь!»
Лордъ-Маршалъ (Одному изъ должностныхъ лицъ). Отнесите копье Томасу, герцогу Норфолькскому.
1-й герольдъ. Генри Гирфордъ, герцогъ Ланкастрскій и Дэрби стоитъ здѣсь за Бога, за своего государя и за самого себя. Онъ готовъ признать себя лжецомъ и клеветникомъ, если не докажетъ, что Томасъ Маубрэ, герцогъ Норфолькскій, опорочилъ себя измѣною противъ Бога, противъ короля и противъ него, Гирфорда, поэтому безстрашно вызываетъ его на единоборство.
2-й герольдъ. Здѣсь стоитъ Томасъ Маубрэ, герцогъ Норфолькскій, готовый признать себя лжецомъ и негодяемъ, если не обѣлитъ себя и не докажетъ, что Генри Гирфордъ, герцогъ Ланкастрскій и Дэрби заклеймилъ себя измѣною противъ Бога и короля, а клеветою противъ него самого. Поэтому онъ безбоязненно и нетерпѣливо ожидаетъ знака вступить въ единоборство.
Лордъ-Маршалъ. Трубы, подавайте сигналъ! Противники, выступайте впередъ! (Трубы гремятъ). Остановитесь, король бросилъ на арену свой жезлъ!
Король Ричардъ. Пусть каждый изъ нихъ сниметъ съ себя шлемъ, возвратитъ копье и вернется снова на прежнее мѣсто. Мы отойдемъ въ сторону, а трубы пусть гремятъ до тѣхъ поръ, пока мы не вынесемъ враждующимъ нашего приговора (Продолжительные звуки трубъ. Король говорить противникамъ). Подойдите ближе и выслушайте, что рѣшилъ нашъ совѣтъ, дабы землѣ нашей страны не пришлось впитывать въ себя ту-же дорогую кровь, которую она же вскормила, и дабы наши взоры не были омрачены печальнымъ зрѣлищемъ ранъ, наносимыхъ междуусобицей близкимъ и намъ, и другъ другу лицамъ, мы, — полагая, что надѣленныя орлиными крыльями гордость и злоба завистливаго соревнованія своими громкими возгласами, громомъ трубъ, раскатами барабановъ и рѣжущимъ ухо бряцаніемъ оружія, нарушающія тихо дремлющій миръ нашей страны, словно ребенокъ, безмятежно спящій въ колыбели, — могли только однѣ заставить васъ смутить этотъ миръ, а насъ вынудить ступать по крови нашихъ предковъ, — изгоняемъ васъ, на основаніи всего сказаннаго, изъ предѣловъ нашего государства. Ты, кузенъ Гирфордъ, подъ страхомъ смертной казни за ослушаніе, не увидишь нашего прекраснаго королевства, пока весна дважды пять разъ не изукраситъ нашихъ полей. До тѣхъ поръ ты, изгнанникъ, будешь попирать ногами тропинки чужихъ странъ.
Болинброкъ. Пусть исполнится ваша воля! Единственнымъ утѣшеніемъ будетъ мнѣ служить то, что солнце, сіяющее для васъ здѣсь, не перестанетъ свѣтить и мнѣ, что золотые лучи его, удѣляемые вамъ, будутъ такъ-же согрѣвать и позлащать мое изгнаніе.
Король Ричардъ. На твою долю, Норфолькъ, выпадаетъ болѣе суровый приговоръ, и произнести его мнѣ совсѣмъ не легко. Срокъ твоего изгнанія не опредѣлится медленно тянущимися часами времени: мы приговариваемъ тебя навѣкъ проститься съ всякою надеждой увидать дорогую родину, если ты не желаешь лишиться жизни.
Норфолькъ. Высокочтимый государь, приговоръ вашъ крайне суровъ, и я никакъ не ожидалъ услыхать его изъ устъ вашего величества. Онъ отбрасываетъ меня въ предѣлы крайняго ничтожества. Болѣе справедливой оцѣнки моихъ заслугъ ожидалъ я отъ васъ, государь, а не безжалостной необходимости дышать воздухомъ чужой страны. Родной свой языкъ, на которомъ изъяснялся цѣлыхъ сорокъ лѣтъ, я вынужденъ теперь забыть, поэтому языкъ мой для меня то же, что скрипка или лютня съ оборванными струнами. Онъ тоже, что или запертый въ футляръ инструментъ, или такой, что надо большое искусство, чтобы извлекать изъ него звуки. По вашему приказанію, государь, мои зубастыя челюсти и губы должны держать мой языкъ въ надлежащемъ повиновеніи; пошлое, безчувственное, безгласное невѣжество должно отнынѣ служить ему тюремщикомъ. Я слишкомъ взрослъ, чтобы ласкаться къ груди своей кормилицы, слишкомъ взрослъ для того, чтобы изображать изъ себя школьника. Что-же послѣ этого — вашъ приговоръ, какъ не безмолвная смерть, которая отнимаетъ у моего языка вѣяніе родного духа?
Король Ричардъ. Перестань возмущаться! Послѣ нашего рѣшенія, твои жалобы являются слишкомъ запоздалыми.
Норфолькъ. Если такъ, мнѣ придется отвратить свои взоры отъ свѣта родины и всю остальную жизнь проводить въ уныломъ мракѣ безразсвѣтной ночи (Собирается уходить).
Король Ричардъ. Вернись! Тебѣ предстоитъ дать еще клятву. Положите обѣ ваши изгнанныя руки на мой царственный мечъ и клянитесь тѣмъ вѣрноподданничествомъ, которое вы обязаны сохранять относительно Бога; отъ вѣрноподданничества же намъ васъ освобождаетъ изгнаніе… Итакъ, клянитесь свято исполнить обѣтъ, котораго мы отъ васъ потребуемъ. Вотъ, въ чемъ заключается обѣтъ, который вамъ предстоитъ дать во имя чести и передъ лицомъ Бога: — никогда, даже подъ вліяніемъ личнаго влеченія, не сближаться въ изгнаніи, никогда не встрѣчаться лицомъ къ лицу, не писать одинъ къ другому, не привѣтствовать одинъ другого издали, никогда не стараться укротить мрачную бурю вашей семейной вражды, никогда не замышлять, никогда не предпринимать никакихъ враждебныхъ дѣйствій ни противъ насъ лично, ни противъ нашихъ подданныхъ.
Болинброкъ. Клянусь!
Норфолькъ. Клянусь и я!
Болинброкъ. Еще одно только слово, Норфолькъ, но слово, сказанное врагомъ! Если-бы король предоставилъ намъ поступить, какъ мы того хотѣли, душа котораго-нибудь изъ насъ въ настоящую минуту уже блуждала-бы въ воздушномъ пространствѣ. Она такъ-же была-бы изгнана изъ нашего тѣла, какъ теперь наше тѣло изгнано изъ этой страны. Такъ, ранѣе, чѣмъ навсегда покинуть это королевство, покайся въ своихъ измѣнахъ! Когда тебѣ предстоитъ такой дальній путь, не уноси съ собою гнетущей тяжести, обременяющей твою душу.
Норфолькъ. Нѣтъ, Болинброкъ! Если я былъ когда-либо измѣнникомъ, пусть мое имя вычеркнется изъ книги жизни, и самъ я буду изгнанъ изъ небесныхъ селеній, какъ изгнанъ теперь отсюда. Но что такое ты самъ, знаетъ и небо, знаемъ и мы съ тобою, да и король, какъ я боюсь, узнаетъ это слишкомъ скоро. Прощайте, государь! Съ этой минуты я не могу заблудиться на пути, потому что всѣ дороги въ мірѣ, кромѣ возвратнаго пути въ Англію, мнѣ открыты. (Уходитъ).
Король Ричардъ. Дядя, я вижу, какъ въ твоихъ глазахъ, словно въ зеркалѣ, отражается скорбь твоего сердца. Эта скорбь изъ срока изгнанія твоего сына вычеркнула цѣлыхъ четыре года. (Болингброку). По прошествіи шести холодныхъ зимъ, являйся къ намъ, кузенъ, обратно изъ изгнанія, и мы примемъ тебя съ распростертыми объятіями.
Болинброкъ. Какое большое пространство времени заключается въ одномъ короткомъ словѣ! Четыре медленныя зимы и четыре радостныя весны уничтожаются однимъ словомъ; — до того могуче дыханіе королей.
Гаунтъ. Благодарю моего государя, что онъ, ради меня, сокращаетъ на четыре года срокъ изгнанія моего сына; но мало пользы принесетъ мнѣ такое сокращеніе, потому что ранѣе, чѣмъ тѣ шесть лѣтъ, которыя онъ вынужденъ провести вдали отъ меня, успѣютъ перемѣнить свои мѣсяцы и исполнить обычное свое теченіе, мой свѣтильникъ, лишенный масла, и мое пламя затмятся навсегда во мракѣ вѣчной ночи; крошечный огарокъ мой догоритъ до конца и померкнетъ, а слѣпая смерть не дозволитъ мнѣ еще разъ увидать моего сына.
Король Ричардъ. Полно, дядя, тебѣ еще остается много лѣтъ жизни.
Гаунтъ. Ты, король, не можешь удлинить моей жизни ни на одну минуту. Сократить ее, давъ на меня обрушиться великому горю и лишивъ меня ночного отдыха, ты, разумѣется, можешь; но дать мнѣ прожитъ хоть одинъ лишній день ты не въ силахъ. Ты можешь помогать годамъ бороздить мое лицо морщинами, но не въ состояніи остановить ни одной морщины на ея пути. Твое слово заодно съ годами можетъ ускорить мою смерть, но, когда я умру, вся твоя царственная власть не возвратитъ мнѣ дыханія жизни.
Король Ричардъ. Твой сынъ изгнанъ по приговору мудраго совѣта, отчасти одобренному собственнымъ твоимъ языкомъ; теперь-же ты какъ будто относишься съ негодованіемъ къ нашему правосудію.
Гаунтъ. Яства, сладкія на вкусъ, вызываютъ при своемъ перевариваніи въ желудкѣ кислую отрыжку. Вы, государь, назначили меня въ составъ судей, но мнѣ было бы гораздо легче, если-бы вы спросили, какого я мнѣнія объ этомъ, какъ отецъ. О, если-бы дѣло шло о постороннемъ, а не о моемъ сынѣ, я былъ-бы снисходительнѣе. Я заботился только о томъ, чтобы меня не упрекнули въ лицепріятіи, и вотъ, благодаря собственному моему рѣшенію, вся остальная жизнь моя разбита! Я все надѣялся, что кто-нибудь изъ васъ замѣтить, что я не въ мѣру суровъ, и этою надеждою разбилъ всю свою жизнь. Но вы дали волю моему говорившему противъ воли языку и тѣмъ заставили меня говорить противъ себя-же самого.
Король Ричардъ. Прощай, кузенъ; простись и ты съ нимъ, дядя. Мы изгоняемъ его на шесть лѣтъ, и онъ немедленно долженъ отсюда удалиться (Вмѣстѣ съ свитою уходитъ при звукахъ трубъ).
Омерль. Прощай, кузенъ. То, чего ты не можешь сообщить намъ лично, пусть повѣдаетъ намъ бумага о мѣстѣ твоего пребыванія.
Лордъ-Маршалъ. Съ вами, милордъ, я еще не прощаюсь, потому что намѣренъ проводить васъ до крайнихъ предѣловъ этого королевства.
Гаунтъ. Зачѣмъ ты до того скупъ на слова, что даже не отвѣчаешь на привѣтъ друзей?
Болинброкъ. У меня слишкомъ мало времени даже для того, чтобы какъ слѣдуетъ проститься съ тобою, отецъ. Какъ бы проворно ни дѣйствовалъ мой языкъ, онъ не выскажетъ безконечнаго горя, переполняющаго мое сердце.
Гаунтъ. Твое горе ограничивается только отсутствіемъ на время.
Болинброкъ. За отсутствіемъ радости, сердце переполнено однимъ только горемъ.
Гаунтъ. Что значатъ шесть лѣтъ? Они протекутъ быстро.
Болинброкъ. Да, для людей, наслаждающихся счастіемъ, но горе превращаетъ каждый часъ въ цѣлые десятки часовъ.
Гаунтъ. Вообрази, будто изгнаніе — по собственной волѣ и для собственнаго удовольствія предпринятое путешествіе.
Болинброкъ. Сердца не обманешь: оно разразится безконечными вздохами, зная, что это путешествіе не добровольное, а вынужденное.
Гаунтъ. Смотри на предстоящій тебѣ скорбный путь, какъ на дорогу къ достиженію безцѣннаго сокровища, долженствующаго озолотить тебя при возвращеніи.
Болинброкъ. Нѣтъ, скорѣе каждый мой тяжелый шагъ станетъ напоминать мнѣ, что я удаляюсь отъ дорогого мнѣ сокровища! Мнѣ предстоитъ трудное изученіе чужестранныхъ дорогъ, а когда это испытаніе кончится, чѣмъ я въ состояніи буду похвалиться, кромѣ того, что я былъ поденщикомъ страданія?
Гаунтъ. Каждое мѣсто, которое небеса окидываютъ своимъ взглядомъ, для ока мудраго человѣка является надежною пристанью. Научись разсуждать такъ у необходимости, ибо ничто не можетъ научить разсуждать такъ здраво, какъ необходимость. Перестань думать, будто король тебя изгналъ, но вообрази, будто самъ ты изгналъ короля. Горе сильнѣе гнететъ тамъ, гдѣ замѣчаетъ, что ему не умѣютъ сопротивляться. Поѣзжай! Говори себѣ, что не король тебя изгналъ, а я посылаю тебя за поисками чести. Или вообрази, будто надъ нашимъ отечествомъ тяготѣетъ смертельная зараза, и будто ты самъ добровольно бѣжишь отсюда, отыскивая болѣе благораствореннаго воздуха. Предположи, будто все самое тебѣ дорогое лежитъ на томъ пути, по которому ты направляешься, а не тамъ, откуда ты ѣдешь. Вообрази, будто поющія птицы — музыканты; трава, которую ты попираешь ногами — цвѣточный коверъ на полу приготовленнаго для пиршества зала, цвѣты — прекрасныя женщины, а твои скитанія — движенія упоительнаго танца. — Кусающей скорби менѣе предоставляется возможности впиваться зубами въ сердце того, кто надъ нею смѣется или обращаетъ не нее мало вниманія.
Болинброкъ. О, кому поможетъ воображеніе удержать въ рукахъ раскаленное желѣзо, какъ-бы онъ ни старался увѣрить себя, будто онъ находится на ледяныхъ вершинахъ кавказскихъ горъ? Развѣ, представивъ себѣ изобильный пиръ, заглушишь въ желудкѣ мучительное ощущеніе голода? Развѣ, валяясь голымъ на декабрьскомъ снѣгу, вообразишь себѣ знойное лѣто? Нѣтъ, нѣтъ! Представленіе себѣ прекраснаго дѣлаетъ дурное еще болѣе невыносимымъ. Ядовитый зубъ скорби тогда именно и причиняетъ самую сильную боль, когда онъ только кусаетъ, а не прокусываетъ насквозь.
Гаунтъ. Идемъ, идемъ-же, мой сынъ! Я наставлю тебя на предстоящій путь. Если-бы я былъ такъ-же молодъ какъ ты, и находился въ твоемъ положеніи, я-бы не захотѣлъ остаться здѣсь.
Болинброкъ. И такъ, родная земля, прощай! Безцѣнная страна, прости! Ты была моею матерью, моею кормилицею и до сихъ поръ носишь меня на себѣ. Куда-бы ни привели меня мои скитанія, хотя я и изгнанникъ, но я все таки могу хвалиться тѣмъ, что я настоящій, прирожденный англичанинъ (Всѣ уходятъ).
СЦЕНА IV.
правитьКороль Ричардъ. Мы сами это замѣтили. Кузенъ, Омерль, какъ далеко проводилъ ты великаго Гирфорда?
Омерль. Если вамъ, государь, угодно называть герцога Гирфорда великимъ, я отвѣчу, что проводилъ его до большой дороги.
Король Ричардъ. Много слезъ было пролито на прощаніе?
Омерль. Очень мало, государь. Разставаніе было очень холодное, и развѣ только одинъ суровый сѣверо-восточный вѣтеръ пробуждалъ въ нашихъ глазахъ спавшія въ нихъ слезы.
Король Ричардъ. Что говорилъ нашъ кузенъ на прощанье?
Омерль. Сказалъ одно только слово: — «прощайте». А такъ-какъ моему сердцу было противно осквернять это слово, я ловко съумѣлъ притвориться, будто удручающее меня горе такъ велико, что слова мои нейдутъ съ языка и скорбью похоронены въ могилу. Чортъ возьми! Если бы короткое слово «прощай» могло удлинить часы его изгнанія и прибавитъ годы къ этому слишкомъ кратковременному наказанію, Гирфордъ услыхалъ бы отъ меня цѣлую кучу прощаній и пожеланій; но такъ-какъ это было невозможно, онъ не услыхалъ отъ меня ровно ничего.
Король Ричардъ. Кузенъ, вѣдь, онъ и намъ двоюродный братъ. Однако, время еще не опредѣлено, когда мы согласимся вызвать своего родственника сюда обратно, чтобы дать ему свидѣться съ своею семьею. Я самъ такъ-же, какъ Боши, Бэготъ и Гринъ, не разъ замѣчалъ, что онъ заискивалъ у простонародья, что онъ лаской и смиреннымъ видомъ старался проникнуть въ сердца простолюдиновъ, почтительно раскланиваясь передъ рабами, являясь непотребной дѣвкой передъ сволочью, и своими лживыми улыбками, своимъ будто-бы покорнымъ примиреніемъ съ суровою долею, выпавшею ему по волѣ судьбы, стараясь внушить черни такую любовь, которой не изгладило бы даже изгнаніе. Онъ снималъ шапку передъ продавщицами устрицъ. Двое-трое ломовыхъ извозчиковъ крикнутъ ему бывало: — «Да хранитъ васъ Господь!» и тотчасъ-же его гибкія колѣни принимались отвѣшивать поклоны, сопровождаемые словами: — «Благодарю васъ, сограждане, дорогіе мои друзья!» какъ будто Англія была будущею его собственностью, а самъ онъ законнымъ нашимъ наслѣдникомъ.
Гринъ. Хорошо, что онъ уѣхалъ, а съ нимъ и всѣ его мечты. Теперь-же, государь, съ тѣми крамольниками, которые объявились въ Ирландіи, слѣдуетъ расправиться безотлагательно, то-есть, ранѣе, чѣмъ промедленіе дастъ имъ возможность прибѣгнуть къ мѣрамъ, выгоднымъ для нихъ самихъ и крайне невыгоднымъ для вашего величества.
Король Ричардъ. Мы на войну противъ Ирландіи отправимся лично, а такъ-какъ наша казна, благодаря слишкомъ большой пышности двора и слишкомъ сильнымъ вознагражденіямъ, нѣсколько оскудѣла, мы вынуждены отдать наши королевскія помѣстья на откупъ; этого дохода будетъ достаточно, чтобы покрыть предстоящія намъ издержки. Если-же и этого окажется мало, мы выпустимъ бланки, подъ которыми заставимъ подписаться всѣхъ богатыхъ людей, обязывая ихъ по первому нашему требованію вносить крупныя суммы золотомъ. Такіе взносы будутъ имѣть значеніе временнаго пособія, потому что намъ необходимо немедленно отправиться въ Ирландію. (Входитъ Боши). Что новаго, Боши?
Боши. Государь, старикъ Джонъ Гаунтъ заболѣлъ внезапно и сильно. Онъ прислалъ гонца съ просьбой, чтобы вы, ваше величество, навѣстили его.
Король Ричардъ. Гдѣ-же онъ теперь?
Боши. Въ Эли-Хаузѣ.
Король Ричардъ. О, небо, внуши врачу его мысль поскорѣе спровадить его на тотъ свѣтъ! Того, чѣмъ начинены его сундуки, намъ хватитъ, чтобы сшить новое одѣяніе для нашего войска, предназначеннаго идти войною противъ Ирландіи. Идемте, господа, и всѣ навѣстимъ больного. Будемъ молить Бога, чтобы, торопясь, мы пришли слишкомъ поздно! (Всѣ уходятъ).
СЦЕНА I.
правитьГаунтъ. Пріѣдетъ-ли король, чтобы предоставить мнѣ возможность дать передъ послѣднимъ своимъ вздохомъ полезный совѣтъ неосторожной молодости?
Герцогъ Іоркскій. Не тревожься напрасно, не мучь себя, такъ-какъ твои совѣты, коснувшись его поступковъ, не произведутъ на него никакого впечатлѣнія и не вызовутъ никакихъ благотворныхъ послѣдствій.
Гаунтъ. Нѣтъ, они на него подѣйствуютъ! Слова умирающаго человѣка вызываютъ вниманіе, какъ глубокое сочетаніе звуковъ. Когда слова являются въ ограниченномъ количествѣ, они рѣдко пропадаютъ даромъ, потому что они дышатъ правдой и съ трудомъ вырываются изъ легкихъ. Къ замирающимъ на устахъ словамъ того, кому приходится высказать много правды, прислушиваются внимательнѣе, чѣмъ къ рѣчамъ того, кому здоровье и молодость внушаютъ безпечную болтливость. Разставаніе съ жизнью людей вызываетъ болѣе вниманія, чѣмъ вся ихъ предыдущая жизнь. Послѣдніе лучи закатывающагося солнца, какъ и послѣдніе звуки музыки, или впечатлѣніе отъ только-что вкушенныхъ сладкихъ яствъ, уже потому сильнѣе врѣзываются въ память, что они послѣдніе, и ими заглушаются всѣ предыдущія ощущенія. Если Ричардъ оставался глухъ къ тѣмъ совѣтамъ, которые я давалъ ему при жизни, быть-можетъ, мои предсмертныя рѣчи подѣйствуютъ на него сильнѣе.
Герцогъ Іоркскій. Нѣтъ, слухъ его поглощенъ другими, льстивыми звуками: — хвалами, расточаемыми его могуществу, да сладострастными стихами, ядовитымъ созвучіямъ которыхъ всегда склонно внимать молодое ухо, и, наконецъ разсказами о нравахъ и обычаяхъ пышной Италіи, которые доходятъ до насъ слишкомъ поздно, и которымъ наша, склонная къ обезьянству страна принимается подражать, спотыкаясь на каждомъ шагу и впадая въ самое грубое преувеличеніе. Какое-бы полное суетности явленіе ни народилось въ мірѣ, о немъ тотчасъ-же сообщаютъ королю, и какъ бы ни было оно пошло, даже гнусно, — не бѣда — лишь бы оно было ново, король имъ увлекается, и тогда самый разумный совѣтъ является безполезнымъ. Какъ-же слушаться добраго совѣта, когда желаніе — въ вѣчной борьбѣ съ властью разсудка? Нечего пытаться направлять на путь истины того, кто во всемъ хочетъ поступать по-своему. У тебя едва хватаетъ силы дышать; не расточай-же безплодно послѣднихъ своихъ силъ.
Гаунтъ. Сдается мнѣ, что меня внезапно осѣнило пророческое вдохновеніе, и вотъ что, умирая, я предсказываю насчетъ его будущаго. Пыла его разнузданныхъ и бѣшенныхъ страстей не можетъ хватить надолго, потому что чѣмъ сильнѣе пламя, тѣмъ скорѣе оно уничтожаетъ самого себя. Мелкій дождь обыкновенно идетъ долго, но мгновенные ливни проносятся скоро. Тотъ, кто скачетъ стремглавъ, быстро утомляетъ коня. Не въ мѣру обильное питаніе отягощаеть желудокъ питающагося и производитъ у него удушье. Ненасытное обжорство, словно бакланъ, мигомъ поглотивъ всю имѣющуюся пищу, принимается поглощать самого себя. Этотъ царственный престолъ королей, этотъ островъ, эта вѣнценосная страна, это мѣстопребываніе Марса, этотъ новый эдемъ, этотъ полу-рай, эта твердыня, созданная природой для самозащиты противъ иноземнаго вторженія и противъ лютой силы войны, это скопище счастливыхъ людей, представляющихъ изъ себя въ уменьшенномъ видѣ всю вселенную, драгоцѣнный этотъ камень въ серебристой оправѣ моря, словно стѣна, служащаго ему защитой, словно ровъ, охраняющій безопасность крѣпости противъ зависти другихъ, странъ, менѣе надѣленныхъ счастіемъ эта благословенная земля, это королевство, эта Англія, эта плодовитая мать истинно царственныхъ властелиновъ, становящихся страшными, благодаря вращающейся въ нихъ благородной крови, славныхъ своимъ рожденіемъ, истинныхъ слугъ христіанства и рыцарства, распространившихъ славу своихъ подвиговъ до мятежной Іудеи, до гробницы искупившаго міръ сына Маріи, эта безцѣнная страна, такъ безконечно дорогая столькимъ душамъ дорогая за ея славныя во всемъ мірѣ дѣянія, — теперь отдана на откупъ, словно пришедшее въ упадокъ помѣстіе или словно жалкая ферма, и вотъ, заявляя это, я умираю. Да, Англія, со всѣхъ сторонъ опоясанная торжествующимъ моремъ, Англія, своими скалистыми берегами побѣдоносно отражающая натискъ зыбкой стихіи Нептуна, теперь сама, при помощи чернильныхъ пятенъ и гнилыхъ пергаментовъ, окована сѣтями позора! Та-же самая Англія, предназначенная для побѣдъ надъ другими странами, теперь постыдно разбита на голову самою собою. О, какъ былъ бы я счастливъ, еслибы съ моею жизнью покончился и весь этотъ позоръ! Съ какою радостью привѣтствовалъ-бы я тогда смерть!
Герцогъ Іоркскій. Король прибылъ. Отнесись помягче къ его молодости, потому что плохо объѣзженные жеребята поднимаются на дыбы, когда ихъ раздражаютъ.
Королева. Какъ здоровье благороднаго нашего дяди Ланкастра?
Король Ричардъ. Какъ поживаетъ, какъ чувствуетъ себя старикъ Гаунтъ?
Гаунтъ. О, какъ хорошо идетъ ко мнѣ это слово! Да, я, дѣйствительно, старикъ Гаунтъ. Я высохъ, потому что сталъ старъ. Горе подвергло меня слишкомъ продолжительному посту, а тому, кто воздерживается отъ пищи неоткуда набраться питательныхъ соковъ. Я долго стоялъ на часахъ, охраняя мирный сонъ Англіи, а безсонныя ночи влекутъ за собою худобу и сухость. Единственная радость, способная питать отцовъ — возможность видѣть своихъ дѣтей, а именно въ этомъ-то отношеніи мнѣ пришлось поститься самымъ суровымъ образомъ. Вотъ этотъ-то постъ изсушилъ меня. Это-то лишеніе превратило меня въ изсохшаго старика, годнаго только на то, чтобы быть зарытымъ въ могилу, въ такую могилу, чья пустая утроба принимаетъ однѣ только кости да кожу.
Король Ричардъ. Въ самомъ дѣлѣ, умирающій едва-ли могъ-бы такъ ловко играть своимъ именемъ.
Гаунтъ. Дѣло въ томъ, что моей скорби пріятно насмѣхаться надъ собою. Если ты желаешь, чтобы мое имя исчезло вмѣстѣ со мною, я, чтобы сдѣлать тебѣ удовольствіе, самъ стану издѣваться надъ своимъ именемъ.
Король Ричардъ. Развѣ умирающимъ прилично издѣваться надъ живущими?
Гаунтъ. Умираю не я, а ты, хотя я и опасно боленъ.
Король Ричардъ. Я полонъ здоровья и жизни, а ты, какъ я вижу, сильно боленъ.
Гаунтъ. Ошибаешься! Творецъ, призвавшій меня къ жизни, даетъ мнѣ ясно понять, что ты боленъ неизлечимо. Тотъ-же недугъ, который ты видишь во мнѣ, я замѣчаю и въ тебѣ. Смертнымъ одромъ тебѣ послужитъ твое обширное королевство, гдѣ постепенно угасаетъ твоя добрая слава; а ты, не заботящійся о своемъ здоровьѣ больной, поручаешь цѣленіе своей священной особы тѣмъ-же врачамъ, которые вызвали твой недугъ. Тысячи льстецовъ льнутъ къ твоей коронѣ, когда окружность ея не шире твоей головы. Пребывая въ такомъ тѣсномъ пространствѣ, они совсѣмъ раззорили твое государство. О, еслибы твой дѣдъ могъ пророческимъ окомъ предвидѣть, какъ сынъ его сына сокрушаетъ его сыновъ, онъ лишилъ-бы тебя престолонаслѣдія еще ранѣе, чѣмъ ты вступилъ на престолъ, съ котораго тебѣ предстоитъ свергнуть самого себя. Да, племянникъ, если-бы ты владѣлъ даже всею вселенною, ты все-таки опозорилъ-бы себя, отдавъ твою страну на откупъ; но когда ты владѣешь одною только Англіей, твой поступокъ становится еще позорнѣе. Теперь ты — только одинъ изъ владѣльцевъ Англіи, но ты болѣе уже не ея король: твоя законная власть подчинилась закону, самъ же ты…
Король Ричардъ. А самъ ты кто такой, какъ не помѣшанный или безмозглый дуракъ, пользующійся правомъ больнаго лихорадкой, поэтому дерзающій читать намъ леденящія наставленія и заставляющій блѣднѣть наши щеки, прогоняя съ нихъ подобающую имъ царственную окраску? Клянусь своимъ наслѣдственнымъ престоломъ, не будь ты братомъ сына великаго Эдварда, тотъ языкъ, который такъ нагло вращается у тебя во рту, заставилъ-бы твою голову скатиться съ ея дерзкихъ плечъ!
Гаунтъ. О, не щади меня, сынъ моего брата Эдварда, ради только того, что я сынъ Эдварда, его отца. Подобно дѣтенышу пеликана, ты уже отвѣдалъ этой крови и тебѣ еще хочется упиться ею допьяна. Убіеніе моего брата Глостэра, человѣка такой благородной, такой великой души, — да не откажутъ ему небеса въ мѣстѣ среди своихъ избранниковъ! — служитъ примѣромъ, какъ тебѣ легко проливать кровь Эдварда. Вступи теперь-же въ союзъ съ подтачивающимъ меня недугомъ, и пусть твоя жестокость подаетъ руку хилой старости, чтобы однимъ взмахомъ косы пресѣчь жизнь давно поблекшаго цвѣтка. Живи въ своемъ стыдѣ, но да не умретъ въ тебѣ стыдъ окончательно! Пусть эти послѣднія мои слова будутъ вѣчными твоими мучителями!.. Отнесите меня на постель, а оттуда въ могилу!… Пусть тѣ любятъ жизнь, у кого въ груди сохранилось чувство любви и чести! (Слуги уносятъ его).
Король Ричардъ. И пусть умираютъ тѣ, въ комъ сохранилась одна только старческая брюзгливость!
Герцогъ Іоркскій. Умоляю ваше величество, не приписывайте его словъ ничему иному, кромѣ одного старческаго недуга. Клянусь вамъ жизнью, онъ любитъ, чтитъ васъ не менѣе, чѣмъ Герри Гирфордъ, котораго, къ сожалѣнію, здѣсь и нѣтъ.
Король Ричардъ. Да, это такъ. Ты говоришь правду: — его привязанность похожа на привязанность Гирфорда, а ихъ привязанность похожа на мою. Дѣла обстоятъ такъ, какъ имъ слѣдуетъ.
Норсомверлендъ. Государь, старикъ Гаунтъ поручаетъ себя вашей памяти.
Король Ричардъ. Что-же онъ говоритъ?
Норсомберлендъ. Болѣе ничего; все уже сказано. Отнынѣ его языкъ — только безструнный инструментъ. У старика Ланкастра истощилось все: — и слова, и жизнь.
Герцогъ Іоркскій. Теперь вслѣдъ за нимъ тебѣ, Іоркъ, первому покончить счеты съ жизнью. Какъ-бы скаредна не была смерть, она все-таки полагаетъ конецъ сводящей въ могилу тоскѣ.
Король Ричардъ. Самые зрѣлые плоды отрываются отъ вѣтви ранѣе другихъ; вотъ такъ теперь и Гаунтъ. Онъ совершилъ свой путь, а наше паломничество только еще начинается. Но, будетъ объ этомъ! Теперь вопросъ о нашемъ походѣ въ Ирландію. Намъ необходимо сокрушить, уничтожить этихъ задорныхъ, грубыхъ нахаловъ, распространяющихъ свой ядъ тамъ, гдѣ не должно быть никакого яда. Но такъ-какъ на это важное предпріятіе потребуется много расходовъ, мы задерживаемъ въ свою пользу серебряную посуду, наличныя деньги, доходы и все имущество покойнаго дяди нашего, Гаунта.
Герцогъ Іоркскій. Надолго-ли еще хватить моего терпѣнія? Боже мой, до которыхъ поръ моя мягкая уступчивость будетъ заставлять меня мириться съ несправедливостями? Ни смерть Глостэра, ни изгнаніе Гирфорда, ни обиды, нанесенныя Гаунту, ни тяжкія страданія всей Англіи, ни преграды, воздвигнутыя браку бѣднаго Болинброка, ни собственное мое униженіе, ничто не могло до сихъ поръ омрачить ясности моего лица, не могло вынудить меня взглянутъ на моего государя пасмурнымъ взглядомъ. Я самый младшій изъ всѣхъ сыновъ благороднаго Эдварда, въ числѣ которыхъ старшимъ былъ твой отецъ Эдвардъ, принцъ Уэльсскій. Никогда ни одинъ левъ не былъ свирѣпѣе на войнѣ, но во время мира никто не отличался такою кротостію, какъ этотъ дарственный лордъ. Ты унаслѣдовалъ внѣшній его видъ; да, ты поразительно похожъ на отца, когда онъ былъ такихъ-же лѣтъ, какъ ты. Однако, когда онъ хмурилъ брови, это грозило опасностью врагамъ отечества — французамъ, а не своимъ друзьямъ. Его благородная рука тратила только то, что пріобрѣтала сама, а не то, что завоевала торжествующая рука его отца. Руки его не были запятнаны кровью родственниковъ, а только обагрены кровью враговъ его родины!.. О, Ричардъ! Герцогъ Іоркскій поддается натиску горя! Безъ этого онъ никогда не позволилъ-бы себѣ такого сравненія.
Король Ричардъ. Въ чемъ-же дѣло, дядя?
Герцогъ Іоркскій. Если угодно, прости меня; если не угодно, не прощай; я всему готовъ покориться. Неужто ты въ самомъ дѣлѣ думаешь захватить въ свои руки, присвоить себѣ всѣ царственныя права, все имущество изгнаннаго Гирфорда? Если Гаунтъ умеръ, Гирфордъ еще живъ! Развѣ Гаунтъ не былъ правъ, а сынъ его не былъ вѣренъ королю? Развѣ старый принцъ не былъ достоинъ того, чтобы имѣть законнаго наслѣдника, и развѣ онъ не оставилъ послѣ себя сына, достойнаго быть признаннымъ вполнѣ законнымъ? Передъ самымъ небомъ я заявляю, — и дай Богъ, чтобы я утверждалъ неправду! — если ты въ самомъ дѣлѣ захочешь лишить двоюроднаго брата его законныхъ правъ, ты не лишишь время его права заносить на свои скрижали дѣянія королей. Вѣдь ты не можешь сдѣлать такъ, чтобы за нынѣшнимъ днемъ не слѣдовалъ завтрашній. Если ты хочешь лишить Гирфорда его законнаго наслѣдства, перестань самъ быть тѣмъ, что ты есть, такъ какъ и королемъ-то сдѣлало тебя одно только наслѣдственное право. Повторяю тебѣ, какъ передъ Богомъ, — да пошлетъ Онъ, чтобы слова мои не оправдались! — если ты беззаконно завладѣешь достояніемъ изгнанника, если уничтожишь дарованныя грамоты, на основаніи которыхъ его повѣренные могли-бы приступить къ укрѣпленію за нимъ купленныхъ владѣній, принадлежащихъ теперь ему, да, если ты откажешь ему въ этомъ, ты навлечешь на свою голову тысячи бѣдъ, утратишь, считая ихъ тысячами, сердца подданныхъ, и даже мое снисходительное терпѣніе вынудишь предполагать то, чего предполагать не слѣдовало-бы ни по чувству чести, ни по долгу вѣрноподданнаго.
Король Ричардъ. Можешь думать что угодно, а мы все-таки приберемъ къ рукамъ его серебро, его драгоцѣнности, его деньги и его земли.
Герцогъ Іоркскій. Я не желаю быть этому свидѣтелемъ. Прощай, мой государь! Кто въ состояніи предсказать, что повлечетъ за собою такой поступокъ? Однако, не трудно предрѣшить, что дурныя дѣянія повлекутъ за собою и дурныя послѣдствія (Уходитъ).
Король Ричардъ. Боши, отправься немедленно къ графу Уильтширскому. Скажи ему, чтобы онъ тотчасъ-же явился къ намъ въ Эли-Хаузъ для составленія описи. Завтра мы отправляемся въ Ирландію; кажется, давно пора! На время вашего отсутствія, мы предоставляемъ управленіе Англіей дядѣ нашему, герцогу Іоркскому, потому что онъ человѣкъ честный и всегда любившій насъ искренно. Идемте, наша государыня! — Побытъ намъ вмѣстѣ остается недолго, поэтому поспѣшимъ насладиться этимъ временемъ; завтра намъ придется разстаться (Король и Королева уходятъ при звукахъ трубъ; за ними Боши, Омерль, Бэготъ и Гринъ).
Норсомберлендъ. Итакъ, милорды, герцогъ Ланкастрскій умеръ.
Россъ. Нѣтъ, онъ живъ, такъ-какъ герцогскій титулъ унаслѣдуетъ его сынъ.
Уиллофби. Онъ будетъ герцогомъ-только по титулу, но не по владѣнію доходами.
Норсомберлендъ. Онъ владѣлъ-бы и титуломъ, и доходами, еслибы правосудіе вступилось за его права.
Россъ. Сердце мое жестоко удручено, но оно скорѣе разорвется отъ молчанія, чѣмъ облегчитъ себя свободною рѣчью.
Норсомерлендъ. Полно! высказывай свои мысли, не стѣсняясь, и пусть навѣки отсохнетъ языкъ у того, кто повторитъ твои слова, желая тебѣ повредить.
Уиллофби. То, что тебѣ хотѣлось-бы высказать касается-ли герцога Гирфорда или нѣтъ? если да, говори, другъ мой, смѣло! Мое ухо чутко воспринимаетъ все, что касается его блага.
Россъ. Какое благо могу принесть ему я, если не считать благомъ сожалѣніе, что онъ ограбленъ, что король завладѣлъ всѣмъ его имуществомъ?
Норсомберлендъ. Какъ передъ самимъ небомъ, я считаю позоромъ, что такія несправедливыя обиды наносятся кровному принцу и многимъ другимъ сынамъ этого колеблющагося королевства! Король сталъ непохожъ на себя; онъ допускаетъ, чтобы имъ руководили гнусные льстецы. Не нынче — завтра при первомъ навѣтѣ, который подскажетъ ему кто-нибудь изъ его любимцевъ, король ополчится противъ насъ жестокою злобою, не щадя ни насъ самихъ, ни нашихъ дѣтей — наслѣдниковъ.
Россъ. Онъ обременилъ народъ ужасающими налогами и тѣмъ навѣки утратилъ любовь простонародья. Изъ-за мелочныхъ распрей, онъ налагалъ и налагаетъ громадные штрафы на дворянство, а оно за это тоже лишило его своей привязанности.
Уиллофби. Помимо этого, каждый день изобрѣтаются новые налоги въ видѣ займовъ, пожертвованій, и кто знаетъ еще чего! Какой-же будетъ этому конецъ?
Норсомберлендъ. Всю эту кучу денегъ поглощаютъ не войны, такъ-какъ до сихъ поръ онъ ни одной войны еще не велъ. Напротивъ, онъ до сихъ поръ заключалъ постыдныя сдѣлки и трусливо поступался тѣмъ, что было ранѣе завоевано мечемъ его предковъ. Онъ въ мирное время тратитъ болѣе денегъ, чѣмъ его предшественники, ведя войну.
Россъ. Графъ Уильтширъ держитъ все королевство на откупѣ.
Уиллофби. Король на пути сдѣлаться такимъ-же несостоятельнымъ должникомъ, какъ любой лавочникъ.
Норсомбердендъ. Надъ нимъ висятъ позоръ и разоренье.
Россъ. Несмотря на всю тяжесть налоговъ, у него нѣтъ денегъ, поэтому, чтобы имѣть, возможность вести затѣянную войну съ Ирландіей, ему приходится накладывать грабительскую руку на имущество изгнаннаго герцога.
Норсомберлендъ. И къ тому же выродокъ-король не щадитъ даже своего благороднаго родственника. Однако лорды, вой надвигающейся бури мы слышимъ, а не думаемъ о надежномъ убѣжищѣ, гдѣ-бы укрыться отъ грозящей непогоды. Мы видимъ, какъ вѣтеръ вздуваетъ паруса, но даже и не думаемъ убрать ихъ, а это поведетъ насъ къ вѣрной гибели.
Россъ. Мы предвидимъ неизбѣжно ожидающее насъ крушеніе, но благодаря нашему безпечному нерадѣнію, неумѣнію устранить причины опасности, она становится неотвратимой.
Норсомберлендъ. Не совсѣмъ такъ! Даже въ провалившихся глазахъ смерти я вижу проблески жизни, но я не смѣю сказать, насколько близокъ часъ нашего избавленія.
Уиллофби. Подѣлись съ нами твоими мыслями, какъ мы дѣлимся съ тобою нашими.
Россъ. Опасаться насъ вамъ нечего, Норсомберлендъ. Мы трое — все равно, что одинъ человѣкъ. Если вы выскажетесь откровенно, ваши слова будутъ только собственными вашими мыслями. Смѣлѣе! Говорите!
Норсомберлендъ. Если такъ, слушайте: — изъ Поръ-ле-Бланъ, приморскаго города въ Брэтани, я получилъ извѣстіе, что Герри Гирфордъ, а съ нимъ Рэньольдъ, лордъ Кобхемъ, сынъ Ричарда, графа Аренделя, недавно бѣжавшій отъ герцога Экзэтэрскаго, его братъ, бывшій епископъ Кентэрбрійскій, сэръ Томасъ Эрпингемъ, сэръ Джонъ Реместонъ, сэръ Джонъ Норбери, сэръ Робертъ Уотэртонь и Фрэнссъ Квойнтъ, всѣ превосходно вооруженные герцогомъ Брэтанскимъ, предоставившимъ въ ихъ распоряженіе восемь большихъ кораблей и три тысячи человѣкъ войска, спѣшно направляются въ Англію, намѣреваясь въ самомъ скоромъ времени причалить къ нашему сѣверному берегу. Быть-можетъ, они и теперь уже высадились-бы, если-бы не выжидали отъѣзда короля въ Ирландію. Если все это вѣрно, мы скоро стряхнемъ съ себя иго рабства, залечимъ перешибленное крыло государства, выкупимъ у ростовщика нашу заложенную ему потускнѣвшую корону, сотремъ пыль, скрывающую позолоту нашего скипетра, и заставимъ верховную власть принять подобающій ей образъ. Ѣдемте скорѣе со мною въ Рэвенспортъ! Впрочемъ, если вы не рѣшитесь поступить такъ изъ чувства страха, оставайтесь здѣсь, но только никому ни слова! а я отправлюсь одинъ.
Россъ. На коней! Скорѣе на коней! Подозрѣвайте въ нерѣшимости трусовъ, а не насъ!
Уиллофби. Лишь-бы попался хорошій конь, я буду тамъ ранѣе васъ (Уходятъ).
СЦЕНА II.
правитьБоши. Что вы такъ печальны, государыня? Прощаясь съ королемъ, вы обѣщали отгонять отъ себя портящую жизнь тоску и постоянно сохранять веселое настроеніе духа.
Королева. Это я обѣщала въ угоду королю, но въ угоду самой себѣ я не могу этого исполнить, хотя и не вижу основанія заранѣе привѣтствовать такого нежеланнаго гостя, какъ горе, если не считать достаточнымъ основаніемъ отсутствіе такого дорогого гостя, какъ милый мой Ричардъ. Тѣмъ не менѣе, мнѣ все-таки кажется, будто еще не народившееся горе, созрѣвающее въ чревѣ Фортуны, приближается ко мнѣ; поэтому душа моя содрогается отъ всякой бездѣлицы, и что-то смущаетъ ее болѣе, чѣмъ самая разлука съ моимъ королемъ и супругомъ
Боши. Каждая составная часть горя отбрасываетъ отъ себя до двадцати тѣней, кажущихся настоящимъ горемъ, когда какъ это горе — не горе, а только его тѣнь, потому что огорченные, ослѣпленные слезами глаза дробятъ одинъ предаетъ на множество частей, словно граненое стекло, которое, если глядѣть на него прямо, отражаетъ нѣчто неопредѣленное, но въ которомъ, если взглянуть на него съ боку, являются настоящіе образы. Итакъ, дражайшая королева, вы, глядя на все сквозь призму отъѣзда вашего супруга, находите въ этомъ отъѣздѣ жалкій поводъ стонать и плакать, тогда какъ въ сущности этотъ поводъ только призрачное, воображаемое отраженіе. Потому, трижды дорогая государыня, оплакивайте только отъѣздъ вашего супруга, — это единственная очевидная причина; вашей скорби. Если вамъ кажутся другія непріятности, то это только обманъ вашихъ глазъ, омраченныхъ слезами и видящихъ воображаемыя бѣды.
Королева. Очень можетъ быть, но внутренное чувство подсказываетъ мнѣ, что это не такъ. Какъ-бы то ни было, я не могу не грустить, не грустить глубоко. Хотя мой умъ не останавливается ни на одной опредѣленной мысли, — меня все-же что-то раздражаетъ и давитъ.
Боши. Это горе, — одно воображеніе, всемилостивѣйшая государыня.
Королева. Нисколько: если бы это было воображеніе, оно было бы вызвано предшествовавшимъ горемъ; но это не такъ, потому что мое горе не вызвано ничѣмъ; я страдаю отъ несуществующаго, отъ чего-то безпричиннаго. Это заставляетъ меня томиться смутнымъ ожиданіемъ бѣды; что это за бѣда? — мнѣ еще самой невѣдомо; я не могу дать названія этому гнетущему меня чувству.
Гринъ. Ваше величество, да хранятъ васъ небеса! Очень радъ, господа, что застаю васъ здѣсь. Надѣюсь, что король еще не отплылъ въ Ирландію.
Королева. Зачѣмъ надѣяться на это? Лучше было-бы надѣяться, что онъ уже въ Ирландіи. Вся надежда на успѣхъ предпріятія основана на быстротѣ его исполненія; поэтому было-бы лучше надѣяться, что король уже отплылъ.
Гринъ. Затѣмъ, государыня, чтобы онъ, наша надежда, вернулся съ своимъ войскомъ вспять и уничтожилъ надежды непріятеля, уже вторгнувшагося въ его владѣнія. Изгнанный Болинброкъ самовольно вернулся въ Англію и съ поднятымъ мечемъ благополучно высадился на берегъ въ Рэвевсторгѣ.
Королева. Избави насъ отъ этого, пребывающій на небѣ Богъ!
Гринъ. Къ несчастію, государыня, слухъ слишкомъ справедливъ! А еще хуже то, что лордъ Норсомберлендъ, молодой сынъ его, Герри Пэрси, а также лорды Россъ, Бомондъ и Уиллофби со всѣми своими могучими приверженцами передались на сторону непріятеля.
Боши. Зачѣмъ не провозгласили вы Норсомберленда измѣнникомъ?
Гринъ. Мы такъ и сдѣлали, но это повело только къ тому, что графъ Уорстэръ переломилъ свой жезлъ, отрекся отъ должности, занимаемой имъ при дворѣ, а затѣмъ и онъ самъ, и всѣ его домочадцы бѣжали съ нимъ къ Болинброку.
Королева. Ты, Гринъ, являешься повивальной бабкой моего горя, а Болинброкъ его безжалостнымъ виновникомъ. Моя душа разродилась, наконецъ, своимъ чудовищемъ, а на меня, только что освободившуюся отъ бремени мать, такъ и сыплется горе за горемъ, бѣда за бѣдою!
Боши. Государыня, не предавайтесь отчаянію!
Королева. А что-же можетъ удержать меня отъ отчаянія? Нѣтъ, я, напротивъ, хочу впадать въ отчаяніе, хочу враждовать противъ обманчивой надежды! Она — льстецъ, прихлебатель! Она преграждаетъ дорогу самой смерти! Смерть, быть можетъ, и желала-бы незамѣтно развязать узелъ жизни, а лживая надежда только затягиваетъ его въ послѣднія минуты!
Гринъ. Вотъ идетъ и Герцогъ Іоркскій.
Королева. Старческая его грудь какъ будто дышетъ войною! Какъ онъ задумчивъ, какъ озабоченъ! Дядя, именемъ Всевышняго умоляю тебя, скажи что-нибудь утѣшительное!
Герцогъ Іоркскій. Каждое утѣшительное слово со стороны моей мысли было-бы ложью. Утѣшенія слѣдуетъ ждать отъ небесъ, а не на землѣ, гдѣ нѣтъ ничего, кромѣ тяжкаго креста, скорби и заботъ. Твой мужъ отправился защищать далекія свои владѣнія, а между тѣмъ другіе спѣшатъ заставить его лишиться того, что у него дома, подъ руками. Онъ оставилъ меня здѣсь, чтобы поддерживать его власть когда я самъ за преклонностью лѣтъ едва въ силахъ поддерживать самого себя. Теперь насталъ роковой часъ, когда приходится расплачиваться за собственныя излишества; теперь онъ узнаетъ настоящую цѣну льстившимъ ему царедворцамъ.
Слуга. Милордъ, когда я прибылъ на мѣсто, вашъ сынъ уже уѣхалъ.
Герцогъ Іоркскій. Уѣхалъ? Что-же дѣлать?.. Пусть все идетъ, какъ угодно! Пэры обращаются въ бѣгство; представители общинъ относятся къ верховной власти холодно и, какъ мнѣ кажется, готовы передаться на сторону Гирфорда. Слушай, любезный, отправься сейчасъ-же въ Плеши къ моей невѣсткѣ, герцогинѣ Глостэръ, и скажи, чтобы она тотчасъ же прислала мнѣ тысячу фунтовъ. Вотъ тебѣ мой перстень.
Слуга. Милордъ, я еще не успѣлъ сказать вамъ, что, проѣзжая мимо, я уже былъ тамъ сегодня, но мнѣ слишкомъ тяжело передавать вамъ остальное.
Герцогъ Іоркскій. Въ чемъ-же дѣло?
Слуга. За часъ до моего прибытія герцогиня скончалась.
Герцогъ Іоркскій. О, небо, смилостивись! Какой наплывъ бѣдствій обрушивается на эту несчастную страну!.. Не знаю, что мнѣ предпринять! Для меня было-бы величайшимъ счастіемъ, если-бы король безъ малѣйшей вины съ моей стороны велѣлъ такъ-же отрубить голову и мнѣ, какъ моему брату… Отправлены ли гонцы въ Ирландію? Гдѣ раздобыться деньгами для войны? Ты, сестра моя, — племянница, хотѣлъ я сказать, — молю тебя, прости меня и идемъ отсюда (Слугѣ). А ты, любезный, сейчасъ-же отправься домой, добудь подводъ и привези сюда все оружіе, какое тамъ находится (Слуга уходитъ). Господа, соберите свои войска! Пусть никогда и ни, въ чемъ не вѣрятъ ни одному моему слову, если неправда, что я рѣшительно ума не приложу, какъ привести въ порядокъ разстроенныя дѣла, взваленныя мнѣ на руки. И Ричардъ, и Болинброкъ оба одинаково близкіе мнѣ родственники. Одинъ изъ нихъ мой государь, и стоять за него меня заставляютъ присяга и долгъ вѣрноподданнаго, другой тоже мнѣ племянникъ, сильно обиженный королемъ; вступиться за него меня побуждаютъ и совѣсть, и родственное чувство. Однако, необходимо-же на что-нибудь рѣшиться. Идемъ, племянница, я хочу тебя отвезти въ безопасное мѣсто. Соберите же, господа, своихъ людей и поспѣшите присоединиться ко мнѣ въ замкѣ Беркли. Надо-бы мнѣ еще съѣздить въ Плеши, но на это не хватаетъ времени. Во всемъ такое смятеніе! Все рѣшительно поставлено вверхъ дномъ! (Уходитъ вмѣстѣ съ королевою).
Боши. Для извѣстій, отправляемыхъ въ Ирландію, вѣтеръ попутный, но нельзя того-же сказать о тѣхъ, что отправляются оттуда къ намъ. Такого многочисленнаго войска, какъ у непріятеля, намъ никогда не набрать.
Гринъ. Къ тому-же наша близость къ королю, его любовь къ намъ, возбуждаютъ къ намъ ненависть въ тѣхъ, кто его не любитъ.
Бэготъ. То-есть, въ непостоянномъ простонародьѣ, потому что его любовь зависитъ отъ кошелька. Тотъ, кто опустошаетъ кошельки, наполняетъ сердца народа непримиримою ненавистью.
Боши. Поэтому короля осуждаютъ всѣ.
Бэготъ. Если судъ надъ нами принадлежитъ народу, осуждены и мы за нашу постоянную преданность королю.
Гринъ. Поэтому я сейчасъ-же отправлюсь въ Бристольскій замокъ. Графъ Уильтширъ уже тамъ.
Боши. Поѣду туда и я съ вами, не то ненавистная чернь того и гляди съиграетъ съ нами прескверную штуку: — она, пожалуй, словно стая псовъ, разорветъ насъ на части. Вы, Бэготъ, тоже поѣдете съ нами?
Бэготъ. Нѣтъ, я отправлюсь въ Ирландію къ королю. Прощайте! Если меня не обманываетъ предчувствіе, мы всѣ трое разстаемся, чтобы уже никогда болѣе не свидѣться.
Боши. Это зависитъ отъ того, удастся ли герцогу Іоркскому разбить Болинброка.
Гринъ. Увы! бѣдный герцогъ! Возложенную на него обязанность исполнить такъ-же трудно, какъ сосчитать песчинки въ пустынѣ и до послѣдней капли выпить всю воду въ океанѣ. Если одинъ человѣкъ согласенъ слѣдовать за нимъ, отъ него другіе бѣгутъ тысячами.
Боши. Простимся же разомъ и, быть можетъ, навсегда!
Гринъ. Какъ знать? Можетъ статься, и встрѣтимся.
Бэготъ. Сдается мнѣ, что не бывать этому никогда.
(Уходятъ).
СЦЕНА III.
правитьБолинброкъ. Скажите, графъ, далеко-ли еще до Беркли?
Норсомберлендъ. Не могу, благородный лордъ, сказать вамъ навѣрное: — Глостэрширъ мнѣ совершенно незнакомъ. Высокіе и дикіе холмы, крутые и неровные спуски дѣлаютъ дорогу крайне трудною. Тѣмъ не менѣе, благодаря чудному меду вашей рѣчи, эта тяжелая дорога не только не показалась мнѣ утомительной, но даже пріятною. Однако, я все-таки думаю, какимъ тяжкимъ, долгимъ и скучнымъ долженъ былъ показаться путь изъ Рэвенспорга въ Котсуордъ лордамъ Россу и Уиллофби, лишеннымъ вашего чарующаго общества, такъ сильно усладившаго мнѣ тяжесть и скуку путешествія. Впрочемъ, и имъ всѣ неудобства настоящаго должна усладить надежда на такое же блаженство, какое вкушаю теперь я. Эта надежда должна для нихъ почти равняться уже достигнутому счастію; она для усталыхъ лордовъ сократить тяжесть дороги, какъ сократила ее для меня чарующая прелесть вашего общества.
Болинброкъ. Эта, — по вашимъ словамъ, — чарующая прелесть моего общества далеко не стоитъ той цѣны, которую вы ей придаете.
Норсомберлендъ. Вотъ мой сынъ — молодой Герри Пэрси. Онъ, должно-быть, отъ брата моего Уорстэра. Ну, что, Герри, какъ поживаетъ твой дядя?
Пэрси. Я думалъ узнать отъ васъ, какъ его здоровье?
Норсомберлендъ. Развѣ онъ болѣе не при королевѣ?
Пэрси. Нѣтъ, добрѣйшій мой родитель. Онъ переломилъ свой жезлъ, распустилъ слугъ короля и покинулъ дворъ.
Норсомберлендъ. Что-же это значитъ? Когда мы видѣлись въ послѣдній разъ, онъ, казалось, былъ такъ далекъ отъ подобнаго рѣшенія.
Пэрси. Все произошло оттого, что васъ провозгласили измѣнникомъ. Онъ отправился въ Рэвенспоргъ, чтобы предложить свои услуги герцогу Гирфорду. Меня-же онъ послалъ въ Беркли, чтобы развѣдать, какъ велико войско, набранное герцогомъ Іоркскимъ, а затѣмъ приказалъ явиться въ Равенспоргъ.
Норсомберлендъ. Сынъ, неужто ты забылъ черты герцога Гирфорда?
Пэрси. Нѣтъ, добрѣйшій лордъ, не забылъ. Какъ могъ я забыть то, чего никогда не зналъ. Насколько мнѣ извѣстно, я ни разу не видалъ герцога.
Норсомберлендъ. Такъ узнай его; вотъ его свѣтлость.
Пэрси. Благородный лордъ, я предлагаю вамъ услуги, конечно, еще незначительнаго, неопытнаго юноши, еще не могущаго принесть вамъ большой пользы, пока лѣта не разовьютъ его силъ. Тогда и услуги его окажутся болѣе дѣйствительными.
Болинброкъ. Благодарю тебя, любезный Пэрси. Вѣръ мнѣ, юный мой другъ: — болѣе всего на свѣтѣ меня радуетъ сознаніе, что душа у меня благородная, никогда не забывающая добрыхъ своихъ друзей. Если моему счастію, при содѣйствіи твоей привязанности, суждено достигнуть полной зрѣлости, я никогда не перестану награждать тебя за твою вѣрность. Мое сердце заключаетъ этотъ договоръ, а моя рука его скрѣпляетъ.
Норсомберлэндъ. Скажи, далеко-ли отсюда до Беркли, и что подѣлываетъ тамъ съ своимъ войскомъ старикъ Герцогъ Іоркскій?
Пэрси. Замокъ находится вотъ за тою кущею деревьевъ. Какъ я слышалъ, собрано триста человѣкъ гарнизона, а при герцогѣ состоять лорды Беркли и Сэймуръ и, кромѣ нихъ, ни одного извѣстнаго имени.
Норсомбердендъ. Вотъ лорды Россъ и Уиллофби, оба — и отъ усерднаго пришпориванія коней, и отъ поспѣшности — красны, какъ огонь.
Болинброкъ. Добро пожаловать, любезные лорды. Я вижу, что вы ищите изгнаннаго измѣнника, чтобы предложить ему свою преданность. До сихъ поръ казна моя такъ еще небогата, что я вынужденъ ограничиваться только благодарностью на словахъ; когда-же она наполнится поболѣе, вы за любовь ко мнѣ, за готовность помочь мнѣ получите болѣе существенное вознагражденіе.
Россъ. Благороднѣйшій лордъ, одно уже ваше присутствіе служитъ для насъ достаточною наградою.
Уиллофби. Оно съ избыткомъ вознаграждаетъ насъ за тѣ труды, которые мы вынесли, стараясь присоединиться къ вамъ.
Болинброкъ. Нѣтъ, примите все-таки мою благодарность, — единственное, чѣмъ богато казнохранилище бѣдняка. Пусть она до тѣхъ поръ служитъ порукой моей щедрости, пока юное мое счастіе не достигнетъ полнаго совершеннолѣтія (Входитъ лордъ Беркли). Это кто?
Норсомберлендъ. Лордъ Беркли, если я не ошибаюсь.
Беркли. Лордъ Гирфордъ, я посланъ къ вамъ.
Норсомберлендъ. Благородный лордъ, я отзываюсь только на имя Ланкастра. Я только затѣмъ и явился въ Англію, чтобы завоевать себѣ этотъ титулъ. Пусть ваши уста удостоятъ его меня ранѣе, чѣмъ я стану отвѣчать на сказанное вами.
Беркли. Нѣтъ, милордъ, не перетолковывайте моихъ словъ въ превратномъ смыслѣ. Мнѣ и въ голову не приходило вычеркивать какое-нибудь изъ вашихъ правъ со страницъ книги чести. Къ вамъ, милордъ, — называйте себя какъ хотите, — я являюсь отъ имени доблестнаго герцога Іоркскаго, временнаго правителя этой страны, дабы узнать отъ васъ, что, кромѣ отсутствія нашего августѣйшаго повелителя, побудило васъ междоусобицей нарушить блаженный миръ нашего государства?
Болинброкъ. Нѣтъ никакой надобности, чтобы мой отвѣтъ передавали вы: герцогъ самъ идетъ сюда собственною особою. Привѣтъ вамъ, благороднѣйшій мой дядя! (Преклоняетъ колѣно).
Герцогъ Іоркскій. Докажи мнѣ покорность своего сердца, а не своего колѣна, умѣющаго сгибаться подобострастно и лживо.
Болинброкъ. Добрѣйшій мой дядя!
Герцогъ Іоркскій. Довольно! Полно передо мною распинаться и называть меня добрымъ дядей! Я не могу быть дядей измѣнника, и слово «добрѣйшій» на нечестивыхъ устахъ становится недобрымъ. Какъ дерзнули твои изгнанныя стоны, которымъ воспрещено попирать прахъ Англіи, коснуться ея почвы? Но далѣе — еще вопросы: — какъ дерзнули твои ноги пройти столько миль по мирному ея лону, пугая блѣднѣющихъ жителей ея деревенъ обликомъ войны и ненавистнымъ изобиліемъ оружія? Не потому-ли ты дерзнулъ сюда явиться, что помазанникъ Божій въ отсутствіи? Ошибся, глупый мальчишка! — Король здѣсь, и его власть вмѣщается въ моемъ вѣрномъ сердцѣ! Если-бы во мнѣ сохранилось столько-же юнаго пыла, какъ въ тѣ времена, когда я съ твоимъ отцомъ, храбрымъ Гаунтомъ, ринулся освобождать твоего отца, «чернаго принца», этого истиннаго Марса въ образѣ человѣка, отъ окружавшихъ его безчисленныхъ французскихъ полчищъ, какъ быстро наказала-бы тебя эта безсильная теперь рука, какъ грозно покарала-бы она тебя за преступленіе!
Болинброкъ. Милостивый мой дядя, объясни, въ чемъ я виноватъ, въ чемъ состоитъ мое преступленіе и насколько оно велико?
Герцогъ Іоркскій. Твое преступленіе крайне велико, и состоитъ оно въ дерзкой крамолѣ, въ гнусной измѣнѣ. Ты изгнанникъ, а между тѣмъ явился на родину ранѣе истеченія положеннаго срока, и при томъ грозя оружіемъ твоему государю.
Болинброкъ. Я былъ изгнанъ, какъ Гирфордъ, но теперь возвращаюсь, какъ Ланкастръ. Благородный мой дядя, умоляю вашу свѣтлость взглянуть на мой поступокъ безпристрастными глазами. Вы для меня тоже, что отецъ, потому что, когда я гляжу на васъ, мнѣ чудится, будто передъ мною оживаетъ старикъ Джонъ Гаунтъ. Итакъ, отецъ мой, неужто вы можете допустить мысль, чтобы я навсегда былъ осужденъ вести бродячую жизнь изгнанника? Неужто вы находите; справедливымъ, что у меня изъ рукъ силою отняли и священныя мои права, и состояніе, чтобы бросить его на разграбленіе разнымъ выскочкамъ и расточителямъ? Развѣ я для этого родился на свѣтъ? Если двоюродный мой братъ состоитъ королемъ Англіи, то слѣдуетъ признать, что и я тоже Ланкастръ. У васъ есть сынъ — мой благородный родственникъ Омерль. Если-бы вы умерли ранѣе, и вашего сына постигла такая-же участь, какъ меня, онъ, конечно, нашелъ-бы въ своемъ дядѣ, Джонѣ Гаунтѣ, настоящаго отца, который отмстилъ-бы за нанесенныя племяннику обиды и сталъ-бы травить обидчиковъ до послѣдняго ихъ издыханія. У меня отнимаютъ мой ленъ, на который я въ силу грамотъ имѣю полное право. Все имущество отца силой захвачено въ казну, распродано, а деньги пошли на самое позорное употребленіе. Скажите послѣ этого, что-же мнѣ дѣлать? Хотя я подданный, но я все-таки требую защиты закона! Моимъ требованіямъ внимать не желаютъ, поэтому я прибылъ сюда, чтобы лично искать наслѣдства, оставленнаго мнѣ отцомъ!
Норсомберлендъ. Дѣйствительно, съ герцогомъ поступлено было въ высшей степени несправедливо.
Россъ. Теперь отъ вашей свѣтлости зависитъ поправить эту возмутительную несправедливость.
Уиллофби. Его имущество пошло на обогащеніе людей низкихъ.
Герцогъ Іоркскій. Лорды Англіи, выслушайте меня! Обиды, нанесенныя моему племяннику, отозвались во мнѣ очень тяжело, и я, насколько было силъ, отстаивалъ его права. Но съ тѣмъ, что онъ явился сюда въ томъ видѣ, въ какомъ онъ явился, то-есть, съ оружіемъ въ рукахъ, собственною рукою, рубя направо и налѣво, прокладывалъ себѣ дорогу мечемъ, что онъ добивался правды при помощи неправды, помириться я не могу, и этого быть не должно, а вы, поддерживая его въ этомъ намѣреніи, сами являетесь кормильцами крамолы.
Норсомберлендъ. Благородный герцогъ поклялся, что прибылъ сюда только за тѣмъ, чтобы добиться возврата принадлежащаго ему. Для того, чтобы дать ему возможность достигнуть желанной цѣли, мы всѣ торжественно поклялись помогать ему, насколько хватитъ силъ. Пусть никогда не знаетъ счастія тотъ, кто нарушитъ этотъ обѣтъ!
Герцогъ Іоркскій. Говорите, говорите! а я все-таки ясно вижу, къ чему клонится это вооруженное нашествіе, но я вынужденъ сознаться, что ни въ чемъ не могу помочь бѣдѣ, потому власть моя слаба, а силы мои слишкомъ недостаточны. Но если-бы мнѣ дана была возможность, клянусь тѣмъ, кто даровалъ мнѣ жизнь, я захватилъ-бы всѣхъ васъ я заставилъ-бы ваши колѣни преклониться передъ царственнымъ милосердіемъ короля. Но разъ у меня нѣтъ на это силы, знайте, что я не примыкаю ни къ той, ни къ другой сторонѣ. Затѣмъ, если не желаете заѣхать въ мой замокъ, переночевать тамъ и отдохнуть, прощайте.
Болинброкъ. Такое приглашеніе, дядя, мы принимаемъ охотно; но намъ во чтобы то ни стало слѣдуетъ убѣдить васъ отправиться въ Бристольскій замокъ, занятый, какъ говорятъ, Боши, Бэготомъ и ихъ сообщниками, этими глупыми гусеницами, которыхъ я поклялся извести, чтобы избавить отъ нихъ Англію.
Герцогъ Іоркскій. Можетъ-быть, и я поѣду съ вами, хотя выдавать это за нѣчто неизмѣнное еще не могу: — мнѣ слишкомъ противно нарушать законы родной страны. Мнѣ равно непріятны какъ дружба съ вами, такъ и вражда. Когда дѣло непоправимо, я перестаю о немъ заботиться, (Уходятъ).
СЦЕНА IV.
правитьВоеначальннкъ. Лордъ Сольсбюри, мы ждемъ уже цѣлыхъ десять дней; мои соотчичи окончательно теряютъ терпѣніе, а о королѣ все таки нѣтъ ни слуха, ни духа. Поэтому я считаю, что намъ лучше всего разбрестись по домамъ. Прощайте.
Сольсбюри. Подожди еще хоть одинъ день, вѣрный душою Уэльссецъ; король всю свою надежду возлагаетъ на тебя.
Военачальникъ. Ходятъ слухи, будто король умеръ, и мы не хотимъ долѣе ждать. Всѣ лавровыя деревья въ нашей странѣ посохли; метеоры наводятъ ужасъ на неподвижныя звѣзды небесъ. Блѣднолицый мѣсяцъ глядитъ на землю, словно облитый кровью; прорицатели, съ испитыми лицами, возвѣщаютъ въ полголоса страшныя перемѣны; богатые хмурятся, а бездомная сволочь скачетъ и пляшетъ отъ радости; первые боятся потерять состоянія, а вторые надѣются поживиться при помощи ужасовъ войны. Всѣ эти предзнаменованія обыкновенно служатъ предвѣстниками или смерти, или низверженія королей. Прощайте; мои соотечественники уже разбрелись и разбѣжались въ твердомъ убѣжденіи, что король ихъ Ричардъ умеръ. (Уходитъ).
Сольсбюри. Ахъ, Ричардъ! съ какимъ сокрушеннымъ сердцемъ гляжу я, какъ твое величіе, словно падучая звѣзда, скатывается съ небесъ на гнусную землю! Твое солнце, обливаясь слезами, совсѣмъ склоняется къ западу, предвѣщая будущія бури, несчастія и безпорядки. Бывшіе твои друзья бѣжали отъ тебя иди передались на сторону твоихъ враговъ, и всѣ бѣды, вооружившись противъ тебя, становятся поперекъ дороги твоему счастію. (Уходитъ).
СЦЕНА I.
правитьБолинброкъ. Подведите этихъ людей ближе. Боши и Гринъ, такъ какъ вашимъ душамъ сейчасъ предстоитъ разстаться съ тѣломъ, я не хочу долго мучить ихъ, находя это слишкомъ безчеловѣчнымъ; поэтому я не стану подробно исчислять тѣ гнусные ваши поступки, которыми переполнена вся ваша жизнь. Однако, чтобы отмыть съ своихъ рукъ вашу кровь, я, въ виду присутствующихъ, все-таки изложу нѣкоторыя изъ причинъ, благодаря которымъ вы приговорены къ смерти. Вы заставили сбиться съ пути вѣнценосца, бывшаго когда-то настоящимъ королемъ, счастливымъ и вполнѣ достойнымъ джентельменомъ, какъ по рожденію, такъ и по склонностямъ, которыми надѣлила его природа. Вы совсѣмъ исказили, обезобразили его нравъ. Ваша преступная праздность была отчасти виною разрыва между нимъ и королевой; вы обрекли на одиночество царственное ложе прекрасной королевы и заставили поблекнуть ея ланиты, благодаря слезамъ, вызваннымъ изъ ея глазъ вашими черными обидами… Меня самого, — человѣка высокопоставленнаго по рожденію, близкаго по крови родственника короля, къ которому онъ былъ искренно расположенъ до того дня, когда вы своими происками съумѣли заставить Ричарда несправедливо измѣнить отношенія ко мнѣ, — вы вынудили склонить голову передъ вашими оскорбленіями, облегчать удрученную грудь вздохами англичанина подъ заволоченнымъ тучами чужестраннымъ небомъ, питаться горькимъ хлѣбомъ изгнанія тогда какъ сами вы тѣмъ временемъ роскошно питались насчетъ заграбленнаго у меня имущества, уничтожали мои парки, вырубали мои лѣса; въ окнахъ моихъ замковъ вы въ дребезги разбивали стекла, съ изображеніемъ моего родового герба, стирали мои девизы, не оставляя никакихъ слѣдовъ моихъ правъ на знатность, кромѣ уваженія знавшихъ меня людей и кромѣ вращавшейся въ моихъ жилахъ крови, свидѣтельствующей, что я все-таки джентельменъ. За это и за многое еще большее, въ два раза большее, вы приговорены къ смерти. Отведите ихъ къ палачу; пусть онъ ихъ обезглавитъ.
Боши. Даже смертельный ударъ пріятнѣе мнѣ, чѣмъ Англіи присутствіе Болинброка. Прощайте, лорды.
Гринъ. Меня утѣшаетъ только та мысль, что небеса примутъ наши души и муками ада воздадутъ нашему обидчику.
Болинброкъ. Лордъ Норсомберлендъ, потрудитесь распорядиться, чтобы съ ними покончили скорѣе (Норсомберлэндъ и другіе уходятъ; за ними уводятъ осужденныхъ). Дядя, вы говорите, что королева у васъ въ замкѣ? Ради Бога, обращайтесь съ нею какъ можно съ большимъ уваженіемъ. Передайте ей, что я шлю ей свой почтительнѣйшій привѣть. Позаботьтесь, чтобы слова мои были ей переданы непремѣнно.
Герцогъ Іоркскій. Я съ однимъ приближеннымъ мнѣ джентельменомъ уже отправилъ ей письмо, въ которомъ подробно распространяюсь о твоихъ чувствахъ привязанности къ ней и уваженія.
Болинброкъ. Благодарю тебя, милый дядя. Идемте, милорды, чтобы сразиться съ Глендауромъ и съ его сообщниками. Сначала сдѣлаемъ дѣло, а потомъ попируемъ (Уходятъ).
СЦЕНА ІІ.
правитьКороль Ричардъ. Вы говорите, что это замокъ Берклоули?
Омерль. Такъ-точно, государь. Какъ нравится вашему величеству воздухъ этой страны, послѣ недавней качки на волнахъ разъяреннаго моря?
Король Ричардъ. Какъ-же можетъ онъ не нравиться? Я плачу отъ радости, что мнѣ удалось снова очутиться въ своемъ королевствѣ, стоять на родной землѣ. Дорогая земля, хотя крамольники взрываютъ твою грудь копытами своихъ коней, я все-таки движеніемъ руки шлю тебѣ привѣтъ. словно мать, надолго разлученная съ роднымъ дѣтищемъ, разомъ и плачетъ, и улыбается ему при свиданіи, и я, рыдая и улыбаясь, привѣтствую и ласкаю тебя своими царственными руками! О, безцѣнная земля, не корми враговъ твоего государя; отказывай въ насыщеніи ихъ жадному позыву на пищу! Усыпь, напротивъ, ихъ путь пауками, высасывающими изъ тебя смертельный твой ядъ! Сдѣлай такъ, чтобы твои пресмыкающіяся жабы изъязвляли вѣроломныя ноги моихъ враговъ, топчущія тебя своими никѣмъ не призванными пятами! Ее давай имъ пожинать ничего, кромѣ жалящей крапивы, а если они захотятъ сорвать цвѣтокъ на твоей груди, молю тебя, заставь спрятавшуюся ехидну охранять этотъ цвѣтокъ, чтобы она однимъ прикосновеніемъ своего раздвоеннаго языка наносила смерть врагамъ твоего повелителя! Не насмѣхайтесь, лорды, надъ моими словами, какъ надъ безумными заклинаніями! Скорѣе въ этой безчувственной землѣ возникнетъ состраданіе, а эти камни превратятся въ вооруженныхъ воиновъ, чѣмъ ихъ прирожденный король покорится гнусному оружію, управляемому мятежною рукой!
Епископъ. Не бойтесь ничего, государь! У той силы, которая возвела васъ на королевскій престолъ, все-таки, несмотря ни на что, хватитъ могущества, чтобы защитить своего помазанника. Передъ людьми, кого небо взыскало своими щедротами, слѣдуетъ преклоняться, а не возставать противъ нихъ. Иначе, когда небо желаетъ, но мы не желаемъ, окажется, что мы грубо отталкиваемъ его дары, а вмѣстѣ съ тѣмъ помощь и спасеніе, предлагаемыя намъ Провидѣніемъ.
Омерль. Онъ хочетъ сказать, государь, что мы слишкомъ безпечно смотримъ на то, какъ силы Болинброка, благодаря нашей бездѣятельности, съ каждымъ днемъ увеличиваются и въ денежномъ отношеніи, и въ пріобрѣтеніи новыхъ приверженцевъ.
Король Ричардъ. Кузенъ, ты хоть кого способенъ привести въ уныніе! Развѣ ты не знаешь, что въ тѣ часы, когда всеозаряющее око неба прячется за край земного шара, чтобы освѣщать другой міръ, воры и разбойники разсыпаются повсюду, и, невидимые, обагренные кровью, производятъ убійства и насилія. Однакоже, какъ только это свѣтило, выходя изъ подъ земного шара, начинаетъ съ востока обливать своимъ пламенемъ гордыя вершины сосенъ и направлять свои лучи въ глубину пещеръ, гдѣ таятся убійства, предательства и другія злодѣянія, преступники, не имѣя на своихъ плечахъ темнаго плаща ночи, остаются неприкрытыми, обнаженными и трепещущими сами передъ собою. Поэтому, когда онъ, Болинброкъ, воръ и измѣнникъ, обрушившійся на насъ подъ прикрытіемъ ночи, пока мы были далеко, у видитъ, что мы, какъ солнце, являющееся съ востока, снова вступили на свой престолъ, сознаніе измѣны заставитъ вспыхнуть на его лицѣ краску стыда, и, не будучи въ силахъ вынести сіяніе дня, онъ ужаснется самого себя и задрожитъ при видѣ своихъ злодѣйствъ. Всѣ воды грознаго и бурнаго моря не въ состояніи смыть священнаго елея съ чела помазанника Божія! Дыханіе смертныхъ не въ состояніи низвергнуть намѣстника, избраннаго Творцомъ! Въ отпоръ каждому человѣку, завербованному вѣроломною сталью Болинброка противъ нашего золотого королевскаго вѣнца, Господь, защищая своего Ричарда, противупоставитъ лучезарнаго ангела, вызваннаго изъ рядовъ небеснаго сонма. Итакъ, если въ бою примутъ участіе ангелы, людямъ придется только сдаться, потому что небо всегда стоитъ за истинное право! (Входитъ Сольсбюри). Добро пожаловать, милордъ! Какъ далеко отсюда стоитъ твое войско?
Сольсбюри. Какъ разъ, великодушный государь, на разстояніи вотъ этой слабой руки. Мой языкъ находится подъ вліяніемъ унынія, а это дозволяетъ мнѣ произносить только слова отчаянія. Боюсь, благородный мой лордъ, что одинъ день промедленія окуталъ облаками то благополучіе, которымъ вы до сихъ поръ пользовались на землѣ. О, заставьте время обратиться вспять, верните вчерашній день, и къ вашимъ услугамъ окажется двѣнадцать тысячъ вооруженныхъ воиновъ… Но сегодня, да сегодня, изъ-за одного несчастнаго дня промедленія, вы лишаетесь и радостей, и приверженцевъ, и престола, потому что уэльссцы, повѣривъ слухамъ, будто вы умерли, или разсѣялись, или бѣжали къ Болинброку.
Омерль. Мужайтесь, государь! Зачѣмъ такъ блѣднѣть?
Король Ричардъ. Одну минуту тому назадъ, кровь двадцати тысячъ человѣкъ играла на моемъ лицѣ, а теперь эти люди бѣжали! Развѣ нѣтъ основанія, чтобы мертвенная блѣдность покрыла мое лицо до тѣхъ поръ, дока къ нему не прильетъ такое же количество крови? Каждая душа, желающая сохранить жизнь, бѣжитъ отъ меня, потому что судьба своею тяжестью сокрушила мою гордыню.
Омерль. Придите въ себя, государь! Вспомните, кто вы.
Король Ричардъ. Да, я дѣйствительно забылся… Развѣ я не король? Проснись-же, безпечно уснувшее величіе! Развѣ имя короля не стоитъ сорока тысячъ другихъ именъ? Воспрянь-же, воспрянь мое имя! Ничтожный подданный вздумалъ нападать на твое безмѣрное величіе. Не устремляйте взглядовъ въ землю, вы, любимцы короля! Развѣ мы не стоимъ на высотѣ величія? Пусть настолько-же высоко парятъ и наши мысли! Я знаю, что значительнаго количества войска, находящагося подъ руками у нашего дяди Іорка, вполнѣ достаточно, чтобы обезпечить нашъ успѣхъ. Однако, кто это еще идетъ сюда?
Скрупъ. Да пошлетъ небо моему государю болѣе здоровья и счастія, чѣмъ въ состояніи принести ему мой языкъ. настроенный заботами на печальный ладъ!
Король Ричардъ. Мои уши готовы тебя выслушать; онѣ такъ-же, какъ и сердце, готовы на все. Самое худшее, что ты можешь сообщить мнѣ, вѣроятно, только касается какой-нибудь земной утраты. Не погибло-ли мое королевство? Говори прямо! Если такъ, оно всегда было для меня источникомъ однѣхъ заботъ, а развѣ избавленіе отъ заботъ заставляетъ насъ терять хоть что-нибудь? Не стремится-ли Болинброкъ стать выше насъ? Когда такъ, онъ выше насъ все-таки не станетъ. Если онъ намѣренъ служить Богу, и мы намѣрены дѣлать тоже, поэтому мы и тутъ останемся равными. Иди не взбунтовались-ли наши подданные? если такъ, что-же намъ дѣлать, когда они рѣшились нарушить обѣтъ вѣрности и Богу, и намъ? Возвѣщай мнѣ, кричи, что идутъ горе, разрушеніе, утраты, всеобщее паденіе, всеобщая гибель! Самымъ худшимъ все-таки остается смерть, а ея день неизбѣжно придетъ ранѣе или позже.
Скрупъ. Я очень радъ, что вы, ваше величество, съ такою твердостью приготовились услыхать нерадостныя вѣсти о сцѣпленіи всевозможныхъ невзгодъ. Словно серебристыя волны рѣки, неудержимо затопляющія въ ненастный бурный день свои берега, какъ будто весь міръ готовъ излиться въ слезахъ, такъ и безпощадная злоба Болинброка выходитъ изъ всякихъ границъ, переполняя вашу перепуганную страну жестоко сверкающею сталью и сердцами болѣе жестокими, чѣмъ сама сталь. Даже сѣдыя бороды, лишенные волосъ черепа, и тѣ вооружаются противъ вашего величества, а мальчишки, еще говорящіе женскими голосами, стараются придавать мужественный звукъ своей рѣчи и, напрягая свои неокрѣпшія, еще почти женскія мышцы, которымъ, очевидно, неловко въ тяжеломъ вооруженіи, тоже порываются возстать противъ вашего царственнаго вѣнца. Мало этого: — даже духовныя лица упражняются въ натягиваніи тетивы самострѣловъ, сдѣланныхъ изъ вдвойнѣ губительнаго тисоваго дерева, и направляютъ стрѣлы противъ вашей державы. Самыя пряхи и тѣ, вооружившись ржавыми сѣчками, идутъ противъ вашего престола. Возстали всѣ, и старые, и молодые, такъ-что все идетъ еще хуже, чѣмъ я могу пересказать.
Король Ричардъ. Слишкомъ, слишкомъ хорошо передаешь ты этотъ печальный разсказъ! Гдѣ-же графъ Уильтширъ? Гдѣ Бэготъ? Что сталось съ Боши, и гдѣ Гринъ? Какъ допустили они, чтобы опасный непріятель измѣрялъ наши владѣнія такими ничѣмъ не стѣсняемыми шагами. Если мы одержимъ верхъ, имъ придется головою отвѣчать за свое нерадѣніе. Ручаюсь, что они заключили миръ съ Болинброкомъ!
Скрупъ. Да, государь, они дѣйствительно заключили съ нимъ полный миръ.
Король Ричардъ. О, злодѣи, ехидны, окаянные, не достойные искупленія! Они псы, готовые по первому приказанію ползать передъ кѣмъ угодно! Они змѣи, пригрѣтыя кровью моего сердца и теперь жалящія меня въ самое это сердце! Каждый изъ нихъ тоже, что Іуда, и при томъ каждый втрое хуже настоящаго Іуды! Какъ могли они заключить такой миръ? Пусть устрашающій адъ обрушится войною противъ ихъ душъ, запятнавшихъ себя такою гнусною измѣною!
Скрупъ. Вижу я, какъ скоро нѣжнѣйшая привязанность подъ вліяніемъ обстоятельствъ переходитъ въ самую ожесточенную, смертельную ненависть. Сними проклятіе съ ихъ душъ: — мирный договоръ скрѣпили они головами, а не руками. Тѣмъ, кого вы проклинаете, смерть нанесла рѣшительный ударъ, и они уже давно лежатъ въ сырой землѣ, схороненные въ глубокой могилѣ.
Король Ричардъ. Какъ? Боши, Гринъ и графъ Уильтширъ умерли?
Скрупъ. Всѣ они казнены въ Бристолѣ.
Омерль. А гдѣ-же, гдѣ мой отецъ? Гдѣ герцогъ съ своими войсками?
Король Ричардъ. Гдѣ-бы онъ ни былъ, это все равно. Пусть никто не смѣетъ мнѣ говорить ни слова о надеждѣ. Будемъ толковатъ о могилахъ, о червяхъ, о надгробныхъ надписяхъ! Превратимъ прахъ въ бумагу и при помощи дождя, льющагося изъ нашихъ глазъ, начертаемъ свое горе на лонѣ земли! Изберемъ душеприкащиковъ и сообщимъ имъ послѣднюю нашу волю. Однако, нѣтъ! Что въ силахъ мы завѣщать землѣ, кромѣ нашихъ зарытыхъ въ ней останковъ? Наши помѣстія, наша жизнь, все принадлежитъ Болинброку, и мы ничего не можемъ считать своимъ, исключая смерти и той небольшой горсти земли, которой суждено засыпать наши кости?.. Прошу васъ, сядемъ на землю и станемъ передавать другъ другу росказни о кончинѣ королей. Одни изъ нихъ низвергнуты были съ престола; другіе убиты на войнѣ; третьихъ преслѣдовали призраки тѣхъ, кого они низвергли, еще другіе были отравлены женами, задушены во время сна, и большинство погибло неестественною смертью, потому что на золотомъ обручѣ, вѣнчающемъ смертное чело королей, смерть сидитъ, какъ на престолѣ. У нея свой дворъ. Она, шутница, издѣваясь надъ могуществомъ королей, насмѣхаясь надъ ихъ пышностью, даритъ имъ возможность на протяженіи одного дыханія, одного мгновенія разыграть изъ себя несокрушимыхъ властелиновъ, имѣющихъ власть устрашать и однимъ взглядомъ убивать кого угодно. Она-же однимъ взглядомъ внушаетъ королямъ и себялюбіе, и тщеславіе, а также мысль, будто наша плоть служитъ для нашей жизни такимъ-же несокрушимымъ оплотомъ, какъ непроницаемая мѣдная броня. Потомъ, позабавившись надъ нами, она кончаетъ тѣмъ, что уколомъ крошечной булавки сокрушаетъ эту броню, и тогда — прощай, король! Прикройте свои головы! не насмѣхайтесь надъ плотью и кровью торжественными заявленіями уваженія! Отложите всторону почтеніе, преданія, церемонное исполненіе обязанностей, потому что вы все время сильно во мнѣ ошибались. Какъ и вы, я живу тоже хлѣбомъ, испытываю нужду, чувствую страданія, ощущаю необходимость въ друзьяхъ. Поэтому, когда во мнѣ проявляются такія рабскія наклонности, какъ можете вы считать меня королемъ?
Скрупъ. Государь, люди мудрые никогда, сложа руки, не жалуются на постигшую ихъ бѣду; они тотчасъ-же стараются уничтожить каждый поводъ къ жалобамъ. Трусость только подавляетъ силу, поэтому страхъ передъ непріятелемъ придаетъ ему, непріятелю, новую мощь, усиливаемую новою слабостью, и оказывается, что мы при помощи своего неразумія въ сущности воюемъ противъ себя-же самихъ. Чего-же худшаго бояться въ битвѣ, кромѣ возможности быть убитымъ? Умереть на полѣ битвы — значитъ сокрушить смерть смертью, тогда какъ умереть, страшась смерти, значитъ своимъ рабскимъ страхомъ воздать ей неподходящую дань.
Омерль. У моего отца есть войско; спросите, государь, гдѣ онъ находится. Поймите, что одинъ человѣкъ можетъ иногда замѣнить цѣлое войско.
Король Ричардъ. Твой упрекъ совершенно основателенъ. Надменный Болинброкъ, иду къ тебѣ навстрѣчу, чтобы при помощи наносимыхъ другъ другу ударовъ подвергнуть одинъ другого страшному суду. Вернуть то, что принадлежитъ намъ, совсѣмъ не будетъ трудно. Скажи, Скрупъ, гдѣ нашъ дядя съ своимъ войскомъ? Какъ ни мраченъ твой взглядъ, отвѣть что-нибудь утѣшительное.
Скрупъ. По утреннему виду неба заключаютъ, каковъ будетъ самый день; мрачное выраженіе моего лица можетъ заранѣе объяснить тебѣ, что мой языкъ въ состояніи отвѣтить только самое худшее. Я, словно палачъ, длю мученія пытки, доводя ее до самыхъ ужасныхъ ея предѣловъ! Однако, надо-же, наконецъ, высказаться. Вашъ дядя Іоркъ перешелъ на сторону Болинброка; всѣ ваши замки на сѣверѣ сдались; на югѣ вся знать подняла оружіе за вашего двоюроднаго брата.
Король Ричардъ. Ты высказалъ довольно! (Омерлю). Будь проклятъ ты, кузенъ, за то, что отвлекъ меня отъ успокоительнаго пути безнадежности, на которомъ я уже стоялъ! Въ чемъ-же теперь искать утѣшенія? Что скажешь ты теперь, какое еще предложишь утѣшеніе? Клянусь небомъ, я до конца жизни буду ненавидѣть каждаго, кто дерзнетъ утѣшать меня хотъ однимъ словомъ! Отправимтесь въ замокъ Флинтъ; тамъ я испущу послѣдній вздохъ. Король, сдѣлавшись рабомъ несчастія, обязанъ повиноваться несчастію по королевски. Распустите и остальное состоящее при мнѣ войско; пусть воздѣлываютъ землю, сулящую имъ урожай! Имъ дожидать отъ меня болѣе нечего; да не позволитъ себѣ никто попытки измѣнить мой образъ мыслей! Всякій совѣтъ окажется безполезнымъ.
Омерль. Еще одно только слово, государь!
Король Ричардъ. Тотъ, кто оскорбитъ меня льстивостью своей рѣчи, нанесетъ мнѣ двойное оскорбленіе! Распустите всѣхъ, кто еще слѣдуетъ за мною! Пусть себѣ уходятъ, пусть изъ мрака, окутывающаго Ричарда, переходятъ къ свѣту, издаваемому Болинброкомъ (Уходятъ).
СЦЕНА III.
правитьБолинброкъ. Изъ этихъ извѣстій мы узнаемъ, что уэльссцы разсѣялись, а Сольсбюри отправился къ королю, недавно съ немногими изъ своихъ приверженцевъ высадившемуся на этотъ берегъ.
Норсомберлендъ. Вѣсть эта, ваша свѣтлость, какъ нельзя болѣе прекрасна и пріятна. Ричардъ вѣрно гдѣ-нибудь здѣсь поблизости пріютилъ усталую свою голову.
Герцогъ Іоркскій. Лорду Норсомберленду слѣдовало-бы сказать: — «Король Ричардъ». О, какъ, значитъ, тяжелы времена, когда самому помазаннику Божію, королю, приходится искать пріюта для своей головы!
Норсомберлендъ. Вы, ваша свѣтлость, не такъ меня поняли, титулъ я опустилъ только ради краткости.
Герцогъ Іоркскій. Было время, когда онъ за подобную краткость поступилъ-бы съ вами еще короче; за такое своеволіе, пришедшее вамъ въ голову, онъ тоже на цѣлую голову сократилъ-бы вашъ ростъ.
Болинброкъ. Добрѣйшій дядя, не истолковывай его словъ въ превратномъ смыслѣ.
Герцогъ Іоркскій. А ты, любезный племянникъ, смотри, не впади въ ошибку, вкривь и вкось истолковывая чужія слова. Не забывай, что у тебя надъ головою небо.
Болинброкъ. Я это знаю, дядя, и нисколько не противлюсь его волѣ. Однако, кто это еще идетъ сюда? (Входитъ Пэрси). А, здорово, Герри! Неужто этотъ замокъ не соглашается сдаться?
Пэрси. Свѣтлѣйшій принцъ, замокъ вооруженъ противъ вашего вторженія по-королевски.
Болинброкъ. По-королевски? Развѣ король тамъ?
Пэрси. Да, государь, тамъ. Король Ричардъ пріютился внутри окружности этихъ стѣнъ, изъ глины и камня. При немъ находятся лорды Омерль и Сольсбюри, сэръ Стэфенъ Скрупъ и еще какое-то важное духовное лицо, но кто это лицо? — не знаю.
Норсомберлендъ. Вѣроятно, епископъ Карляйльскій.
Болинброкъ (Норсомберленду). Благородный лордъ, направьтесь къ твердымъ ребрамъ стариннаго этого замка. 3вуками мѣдныхъ трубъ дайте знать сокрушенному слуху обитателей этого замка, что вы вызываете кого-нибудь для переговоровъ, а затѣмъ передайте мое посланіе въ слѣдующемъ видѣ. Скажите: "Генри Болинброкъ, преклоняя оба колѣна, цѣлуетъ руку у короля Ричарда и отъ чистаго сердца предлагаетъ ему свое вѣрноподданничество такъ-же, какъ неизмѣнную свою преданность. Явился Болинброкъ сюда затѣмъ, чтобы повергнуть къ стопамъ его величества и свое оружіе, и свое могущество, лишь-бы государь добровольно отмѣнилъ распоряженіе о его изгнаніи и вернулъ ему, какъ его права, такъ и его имущество, въ полной ихъ цѣлости. Если этого не будетъ сдѣлано, Болинброкъ воспользуется преимуществами, которыя предоставляетъ ему его сила, и прибьетъ лѣтнюю пыль кровавымъ дождемъ, который хлынетъ изъ ранъ убитыхъ англичанъ, хотя тому-же Болинброку было-бы крайне противно залить такимъ багрянымъ ливнемъ свѣжую зелень равнинъ и луговъ прекраснаго королевства короля Ричарда; это онъ и надѣется доказать своимъ почтительнымъ и покорнымъ колѣнопреклоненіемъ. Объявите ему все это, а мы тѣмъ временемъ двинемъ свои войска впередъ по травяному ковру этой равнины (Норсомберлендъ отравляется къ замку, передъ нимъ идетъ трубачъ). Идемте, не давая гремѣть угрожающимъ барабанамъ, пока съ шаткихъ зубцовъ этихъ стѣнъ не получится отвѣта на наши крайне умѣренныя требованія. Моя встрѣча съ королемъ Ричардомъ не должна быть менѣе ужасна, чѣмъ встрѣча двухъ такихъ враждующихъ стихій, какъ огонь и вода, когда отъ ихъ громового столкновенія раздираются отуманенныя ланиты небесъ. Пусть онъ будетъ огнемъ, я останусь податливою водою. Пусть онъ ярится, какъ ему угодно, я разольюсь обильнымъ дождемъ на землю, да, на землю, но не на него. Итакъ, впередъ! Обратите вниманіе на то, какое лицо будетъ у короля Ричарда.
Герцогъ Іоркскій. Смотрите, смотрите, самъ король Ричардъ входить на укрѣпленія, словно красное отъ гнѣва солнце, когда оно появляется въ огненныхъ воротахъ востока, негодуя на то, что завистливыя тучи силятся омрачить его блескъ и заслонить собою его свѣтлому теченію путь къ закату. Тѣмъ не менѣе, онъ все-таки держитъ себя, какъ подобаетъ королю! Смотрите, какъ ярко въ его глазахъ, словно у орла, сверкаетъ же привыкшее покоряться кому-бы то ни было царственное величіе! Какъ жаль, какъ глубоко жаль, что такой блескъ долженъ омрачиться горькою обидой?
Король Ричардъ (Норсомберленду). Мы изумлены. Мы стояли, долго ожидая, что ты, какъ подобаетъ вѣрноподданному, трепетно преклонишь передъ нами свое дрожащее колѣно, такъ какъ мы полагали, что ты имѣешь дѣло съ законнымъ своимъ государемъ. Если мы твой король, какъ осмѣливаются твои колѣнные суставы забывать надлежащую свою обязанность въ присутствіи короля? Если мы не король, докажи, что рука Всевышняго отрѣшила насъ отъ ввѣреннаго намъ правленія, такъ какъ намъ хорошо извѣстно, что ни одна рука, состоящая изъ костей и плоти, не можетъ прикоснуться къ священной рукояткѣ нашего скипетра иначе, какъ при помощи святотатства, воровства или незаконнаго захвата. Хотя ты и тебѣ подобные, кажется, воображаете, будто и всѣ такъ-же, какъ и вы, загубили свою душу гнуснѣйшею измѣной намъ и будто мы совсѣмъ лишены друзей, однако, это не такъ! Узнай, что единственный властелинъ мой, Всемогущій Богъ, вступаясь за насъ, скопляетъ въ тучахъ цѣлыя полчища всякихъ бѣдъ и заразъ, которыя станутъ безпощадно бичевать вашихъ еще не народившихся, еще не зачатыхъ дѣтей за то, что вы, наглые вассалы, дерзнули обратить свои преступныя руки противъ нашей головы и пытаетесь омрачить сіяніе нашей драгоцѣнной короны. Скажи Болинброку, — вотъ онъ, кажется, стоитъ тамъ неподалеку, — что каждый шагъ, который онъ дѣлаетъ по моей странѣ — черная и опасная измѣна. Онъ явился вскрыть багряное завѣщаніе обливающейся кровью войны, но ранѣе, чѣмъ ему удастся спокойно завладѣть вѣнцомъ, котораго онъ домогается, десятокъ тысячъ другихъ кровавыхъ вѣнцовъ осѣнятъ десятокъ тысячъ сыновнихъ головъ, оторванныхъ отъ груди матери, и не украсятъ цвѣтущаго лица Англіи. Дѣвственная блѣдность мира превратится въ багровый румянецъ негодованія, и вѣрная кровь англичанъ росою падетъ на зеленѣющія пастбища родной страны.
Норсомберлендъ. Избави Царь небесъ, чтобы покой нашего короля и повелителя нарушился междоусобицей, недостойною настоящихъ гражданъ. Знайте-же: — вашъ трижды благородный кузенъ — Герри Болинброкъ покорно лобызаетъ руку вашего величества. Онъ клянется всѣми чтимымъ памятникомъ, воздвигнутымъ надъ прахомъ вашего царственнаго дѣда; клянется царственною знатностью и вашей крови и его собственной, черпающими свои потоки изъ одного и того-же августѣйшаго источника, клянется погребнною рукою войнолюбиваго Гаунта, какъ и собственною доброй славой, собственною честью, а въ одной этой клятвѣ заключаются всевозможные другіе слова и обѣты, — что явился онъ сюда съ единственною цѣлью получить обратно свои родовыя имущества и колѣнопреклоненно вымолить, чтобы его изгнанію немедленно положенъ былъ конецъ. Если королю угодно будетъ изъявить на это свое согласіе, Болинброкъ сейчасъ-же предоставитъ своему блестящему оружію мирно покрываться ржавчиной, отправитъ своихъ окованныхъ желѣзомъ коней въ стойла, а сердце свое обречетъ на вѣрную службу вашему величеству. Да, онъ клянется, что все это такъ-же вѣрно, какъ то, что онъ принцъ, и я, какъ джентельменъ, вполнѣ ему вѣрю.
Король Ричардъ. Слушай, Норсомберлендъ, сообщи ему слѣдующій отвѣтъ короля: — Мы рады видѣть нашего благороднаго кузена и готовы безпрекословно исполнить его справедливыя требованія. Со всею свойственною тебѣ любезностью передай ему дружескій нашъ привѣтъ. (Онъ обращается къ Омерлю). Кузенъ, не правда-ли, что мы такою уступчивостью, такою ласковою рѣчью позорно унижаемъ себя? Не вернуть-ли Норсомберленда? Не послать-ли измѣннику вызовъ на бой, чтобы умереть, сражаясь?
Омерль. Нѣтъ, государь, пока время не обогатить насъ друзьями, а друзья не снабдятъ оружіемъ, станемъ воевать при помощи ласковыхъ словъ.
Король Ричардъ. О, Боже мой, Боже! Тотъ самый языкъ мой, который такъ неумолимо приговорилъ этого человѣка къ грозному изгнанію, теперь ласковыми словами отмѣняетъ свой приговоръ. О, зачѣмъ я не такъ великъ, какъ велика моя скорбь, или зачѣмъ я хоть сколько-нибудь не ниже того имени, которымъ называюсь?!. О, если-бы я могъ забыть, чѣмъ я былъ ранѣе, или не помнить, чѣмъ предстоитъ мнѣ быть далѣе! Ты возмущаешься, гордое сердце? (Разстегиваетъ верхнее платье). Предоставляю тебѣ полную свободу биться, какъ тебѣ угодно, когда во власти враговъ убить и тебя, и меня!
Омерль. Норсомберлендъ возвращается отъ Болинброка.
Король Ричардъ. Что дѣлать теперь королю? Если ему слѣдуетъ покориться, онъ это сдѣлаетъ. Если ему предстоитъ быть свергнутымъ съ престола, онъ согласится и на это. Если ему придется лишиться титула короля, Богъ съ нимъ, съ этимъ титуломъ! Я промѣняю свои драгоцѣнности на четки, пышный дворецъ на келью отшельника, роскошныя свои одежды на рубище нищаго, великолѣпные кубки на деревянный жбанъ, свой скипетръ на странническій посохъ паломника, своихъ подданныхъ на двѣ рѣзныя иконы, а свое обширное королевство на тѣсную могилу, совсѣмъ маленькую, совсѣмъ безвѣстную! Или нѣтъ! Лучше пусть меня похоронятъ на большой королевской дорогѣ, ведущей куда-нибудь на торговую площадь, чтобы подданные ежечасно попирали ногами голову бывшаго своего государя. Попираютъ-же они мое сердце, пока я еще живъ; почему-же имъ не попирать моего праха, когда меня схоронятъ? Мягкосердечный кузенъ мой Омерль, ты плачешь! Превратимъ наши постыдныя слезы въ самую скверную непогоду; ими и вздохами нашими прибьемъ къ землѣ обильные всходы и народимъ голодъ въ этой крамольной странѣ! Или, насмѣхаясь надъ своими несчастіями, употребимъ въ дѣло проливаемыя слезы: — заставимъ ихъ, напримѣръ, капать все на одно и тоже мѣсто, пока онѣ не пророютъ для насъ въ землѣ двѣ могилы, а когда мы уляжемся въ эти могилы, пусть надъ нами напишутъ: — «Здѣсь покоются два родственника, выкопавшіе себѣ могилы собственными плачущими глазами». Развѣ горе не послужило-бы намъ тогда на пользу? Но хорошо, хорошо! Я вижу, что болтаю вздоръ, и что ты надо мною смѣешься. Ну, могущественный принцъ, лордъ Норсомберлендъ, что говоритъ король Болинброкъ? Угодно-ли его величеству позволить Ричарду жить до тѣхъ поръ, пока смерть не явится сама за Ричардомъ? Ты отвѣчаешь поклономъ; изъ этого слѣдуетъ, что Болинброкъ говоритъ «да».
Норсомберлендъ. Государь, онъ для переговоровъ ожидаеть васъ на нижнемъ дворѣ; благоволите-же сойти внизъ.
Король Ричардъ. Сойду, сойду внизъ, какъ блистательный Фаэтонъ, не съумѣвшій справиться съ необузданными конями (Норсомберлендь возвращается къ Болинброку). На нижній дворъ! Да, должно быть, дѣйствительно низокъ тотъ дворь, гдѣ низкими становятся короли, соглашающіеся унижаться, являясь на зовъ измѣнниковъ, и ихъ милуютъ! Итакъ, приказано сойти внизъ, на нижній дворъ? Долой съ высокаго двора на нижній! Долой король! потому что ночныя совы кричать тамъ, гдѣ должны-бы раздаваться пѣсни жаворонковъ, высоко парящихъ въ поднебесьи (Спускаются съ укрѣпленій).
Болинброкъ. Что-же говоритъ его величество?
Норсомберлендъ. Скорбь и сердечное горе заставляютъ его, словно помѣшаннаго, говорить всякій вздоръ. Вотъ и онъ.
Болинброкъ. Стойте поодаль и оказывайте его величеству должное уваженіе (Преклоняетъ колѣно). Добрѣйшій государь…
Король Ричардъ. Любезнѣйшій кузенъ, ты унижаешь свое царственное колѣно, доставляя гнусной землѣ возможность гордиться его поцѣлуемъ. Мнѣ было-бы несравненно пріятнѣе сердцемъ чувствовать твою любовь, чѣмъ огорченными глазами смотрѣть на твое колѣнопреклоненіе. Встань, кузенъ, встань! Колѣни твои согнуты, но я знаю, что твои помыслы выпрямляются (указывая на свою голову), по крайней мѣрѣ, хоть до такой высоты.
Болинброкъ. Государь, явился я сюда только за своею собственностью.
Король Ричардъ. И собственность, и я самъ — все твое.
Болинброкъ. Будьте моимъ хоть настолько, насколько окажется того достойной моя вѣрная служба.
Король Ричардъ. Тѣ, кому извѣстны вѣрнѣйшіе пути для достиженія желаемаго, разумѣется, достойны права владѣть достигаемымъ. Дай мнѣ руку, дядя. Вытри-же до суха свои глаза. Полно! слезы доказываютъ любовь, но врачующей силы у нихъ нѣтъ. Кузенъ, я слишкомъ молодъ, чтобы быть твоимъ отцемъ, хотя ты и достигъ возраста, дозволяющаго тебѣ сдѣлаться моимъ наслѣдникомъ. Я готовъ отдать тебѣ все, чего-бы ты не пожелалъ, и отдамъ съ полной готовностью. Мы поневолѣ должны дѣлать то, чему не въ силахъ сопротивляться. Ѣдемъ въ Лондонъ, не такъ-ли, кузенъ?
Болинброкъ. Ѣдемте, добрѣйшій государь.
Король Ричардъ. Когда такъ, и я не могу отвѣтить отказомъ. (Уходятъ при звукахъ трубъ).
СЦЕНА IV.
правитьКоролева. Какую-же забаву придумаемъ мы здѣсь, въ саду, чтобы разсѣять тревожныя думы и заботы?
1-я дама. Если угодно государынѣ, мы поиграемъ въ шары.
Королева. Эта игра будетъ безпрестанно напоминать мнѣ, что міръ полонъ препятствій, и что мое счастіе стремительно катится подъ гору.
1-я дама. Или давайте танцовать!
Королева. Съумѣютъ-ли мои ноги сохранить размѣръ въ веселости, когда сердце мое не знаетъ мѣры въ горѣ? Нѣтъ, милая моя, не нужно танцевъ. Придумайте какую-нибудь другую забаву.
1-я дама. Я, пожалуй, стану разсказывать сказки?
Королева. Веселыя или печальныя?
1-я дама. И тѣ, и другія.
Королева. Нѣтъ, не нужно ни тѣхъ, ни другихъ, милая моя дѣвушка. Сказки веселыя мнѣ, совершенно утратившей веселость, еще сильнѣе станутъ напоминать о горѣ; печальныя же сказки, когда моя душа и безъ того переполнена печалью, еще живѣе заставятъ чувствовать утрату радости. Незачѣмъ увеличивать сумму скорбей, когда я и безъ того надѣлена ими въ изобиліи, а сокрушеніемъ не вернешь того, что у меня отнято.
1-я дама. Не спѣть-ли мнѣ что-нибудь?
Королева. Счастлива ты, если у тебя есть отъ чего распѣвать, но мнѣ было-бы пріятнѣе видѣть, что ты плачешь.
1-я дама. Государыня, я готова и плакать, если это можетъ облегчить ваше горе.
Королева. Если бы слезы могли принесть мнѣ облегченіе, я плакала-бы сама и не попросила бы у тебя взаймы ни одной слезинки. Однако, смотри! сюда идутъ садовники. Спрячемся въ тѣни этихъ деревьевъ (Входитъ садовникъ и двое его помощниковъ). Я готова прозакладывать свое горе противъ сотни булавокъ, что эти люди непремѣнно заведутъ разговоръ про общественныя дѣла, какъ дѣлаютъ всѣ, когда ожидаютъ государственнаго переворота. Горю предшествуютъ горькія предзнаменованія. (Королева и обѣ дамы отходятъ всторону).
Садовникъ. Ступай, подвяжи тѣ болтающіеся абрикосы, что, словно непокорныя дѣти, только служатъ бременемъ для родителей, заставляя ихъ надламываться, благодаря слишкомъ большой своей тяжести. Подопри чѣмъ-нибудь пригибающіяся къ землѣ вѣтви. — А ты, какъ палачъ, отруби головы побѣгамъ, слишкомъ скоро переростающимъ другихъ и не въ мѣру возвышающимся надъ прочими; это не можетъ быть терпимо въ такой странѣ, какъ наша, гдѣ всѣ должны быть равны. Возложивъ эти обязанности на васъ, самъ я примусь вырывать сорныя травы, безплодно высасывающія изъ земли питательные соки въ ущербъ цѣлебнымъ цвѣтамъ.
1-й помощникъ. Зачѣмъ намъ, какъ бы въ примѣръ мощному нашему государству, поддерживать за этимъ частоколомъ законы, порядокъ и всеобщее согласіе, когда все государство, этотъ чудный вертоградъ, вмѣсто стѣнъ обнесенный моремъ, сплошь поросло плевелами, заглушающими самые красивые цвѣты, когда фруктовыя деревья оставляются на произволъ судьбы, когда заборы его обваливаются, рабатки находятся въ полномъ запустѣніи, а цѣлебныя травы истачиваются гусеницами?
Садовникъ. Молчи! Для того, кто не обращалъ вниманія на всѣ безобразія, творившіяся весною, теперь уже настало время осенняго паденія листьевъ. Сорныя травы, разросшіяся подъ сѣнью его вѣтвей и, казалось, поддерживавшія его, тогда какъ онѣ на самомъ дѣлѣ его только губили, теперь окончательно вырваны съ корнемъ Болинброкомъ. Я говорю о графѣ Уильтширѣ, о Боши и о Гринѣ.
1-й помощникъ. Какъ! Развѣ ихъ болѣе уже нѣтъ въ живыхъ?
Садовникъ. Да, казнены всѣ трое, а Болинброкъ завладѣлъ королемъ-расточителемъ. Какъ жаль, что Ричардъ не такъ относился къ своему королевству, какъ мы къ этому саду не старался воздѣлывать его и украшать. Когда настаетъ для этого время, мы на корѣ, которая для фруктовыхъ деревьевъ тоже, что кожа, дѣлаемъ надрѣзы, чтобы слишкомъ большое обиліе соковъ, — а они для дерева тоже, что для человѣка кровь, — вмѣсто пользы не принесло вреда. Еслибы онъ поступалъ такъ-же съ сильными міра и съ честолюбцами, они могли-бы жить, чтобы приносить, а онъ, чтобы вкушать плоды исполненнаго долга. Мы отсѣкаемъ всѣ излишнія вѣтви, чтобы дать больше простора вѣтвямъ плодоноснымъ. Да, если бы король поступалъ такъ-же, какъ мы, онъ до сихъ поръ сохранилъ-бы на головѣ корону, кажется, сорванную съ него навѣки, благодаря его нерадивой тратѣ времени, его праздности и его безпутству.
1-й помощникъ. Такъ ты думаешь, что его въ самомъ дѣлѣ свергнутъ съ престола?
Садовникъ. Онъ уже укрощенъ и теперь, а нѣтъ никакого сомнѣнія, что скоро его сократятъ окончательно. Прошедшею ночью старый другъ добраго герцога Іоркскаго подучилъ письма съ очень мрачными вѣстями.
Королева (Выступая впередъ). Мнѣ во чтобы то ни стало необходимо высказаться, иначе горе задушитъ меня! Ты, призракъ ветхаго Адама, обязанный воздѣлывать этотъ садъ, скажи, какъ смѣешь ты своимъ грубымъ языкомъ сообщать такія отвратительныя извѣстія? Какая Ева, какой змій подстрекнули тебя повторять еще разъ исторію паденія человѣка? Почему пророчишь ты, что король Ричардъ будетъ низвергнуть съ престола? Какъ смѣешь ты, будучи самъ немного лучше, чѣмъ комъ земли, предугадывать его паденіе? Отвѣчай мнѣ, гдѣ, когда и какъ дошли до тебя эти ужасающія вѣсти? Говори-же, негодяй!
Садовникъ. Простите меня, государыня! Мнѣ, право, и самому не весело сообщать подобныя вѣсти; однако, все, что я говорю, совершенная правда. Король Ричардъ находится въ могучихъ рукахъ Болинброка. Обѣ ихъ судьбы взвѣшены: — на чашкѣ вѣсовъ вашего мужа находится только онъ самъ да еще нѣсколько обуянныхъ тщеславіемъ личностей, дѣлающихъ его еще легковѣснѣе; но въ чашкѣ великаго Болинброка, помимо его самого, находятся всѣ пэры Англіи, благодаря этому-то придатку, онъ и перетягиваетъ короля Ричарда. Отправьтесь скорѣе въ Лондонъ, и тамъ вы убѣдитесь, что я говорю то, что уже извѣстно всѣмъ и каждому.
Королева. О, торопливая бѣда, какъ легка ты на ногу! Но развѣ твои извѣстія не касаются меня ближе всѣхъ? — а между тѣмъ я узнаю ихъ послѣдняя! О, понимаю! Ты только затѣмъ предподнесла мнѣ свои сообщенія позже, чѣмъ всѣмъ другимъ, чтобы въ груди моей долѣе, чѣмъ у другихъ, сохранялась боль отъ нанесеннаго тобою удара! Ѣдемте, дорогія мои леди! Ѣдемте въ Лондонъ, чтобы взглянуть на злополучнаго короля Лондона! Неужто я только затѣмъ и родилась на свѣтъ, чтобы украшать своею скорбью торжество великаго Болинброка?.. Слушай, садовникъ! Чтобы наказать тебя за то, что ты сообщилъ мнѣ такое страшное извѣстіе, я желаю, чтобы растенія, которыя ты прививаешь, никогда не дали цвѣта! (Уходитъ съ обѣими дамами).
Садовникъ. Бѣдная королева! Если бы это могло избавить тебя отъ еще большихъ бѣдъ, я охотно согласился-бы, чтобы твое проклятіе моему искусству не пропало даромъ. Вотъ на это мѣсто изъ глазъ ея капнула слеза; здѣсь я посажу кустъ руты, горькой травы благодати, и она — символъ скорби — скоро взойдетъ здѣсь въ память о плакавшей королевѣ (Уходитъ).
СЦЕНА I.
правитьБолинброкъ. Подведите Бэгота сюда ближе. Теперь, Бэготь, высказывай свободно все то, что у тебя на умѣ. Говори все, что тебѣ извѣстно о смерти благороднаго Глостэра. Отвѣчай, кто вмѣстѣ съ королемъ замыслилъ и кто привелъ въ исполненіе кровавое преступленіе, безвременно погубившее благороднаго герцога?
Бэготъ. Если такъ, дайте мнѣ очную ставку съ Омерлемъ.
Болинброкъ. Кузенъ, подойдите сюда и взгляните на этого человѣка.
Бэготъ. Милордъ Омерль, я знаю, что вашъ смѣлый языкъ погнушается отпереться отъ того, что было имъ произнесено когда-то. Въ мрачное время, когда замышлялось убійство Глостэра, я слышалъ, какъ вы сказали; — "Должно-быть, у меня рука дѣйствительно очень длинная, когда она отсюда, отъ мирно покоющагося англійскаго двора, можетъ достигнуть до Кале и коснуться головы моего дяди. Около того-же самаго времени я слышалъ, какъ вы среди другихъ разговоровъ сказали, что вы скорѣе отказались-бы отъ подарка въ сто тысячъ кронъ, чѣмъ согласились на возвращеніе Болинброка въ Англію. Къ этому вы еще добавили, что смерть вашего кузена была-бы большимъ благополучіемъ для этой страны.
Омерль. Принцы и благородные лорды, что могу я отвѣчать этому гнусному человѣку? Неужто мнѣ прилично покрыть позоромъ мои такъ ярко сіяющія звѣзды, ставъ на одну доску съ этимъ клеветникомъ, чтобы подвергнуть его должной карѣ? Придется, однако, или сдѣлать это, или допустить, чтобы обвиненіе, возводимое на меня его клевещущими устами, пятнало мое прославленное имя… Вотъ тебѣ мой залогъ, та ручная печать смерти, которая обрекаетъ тебя на жертву ада. Я заявляю, что ты лжешь, и кровью твоего сердца докажу, что ты лжецъ, хотя ты слишкомъ низокъ, чтобы марать ею мой царственный мечъ!
Болинброкъ. Остановись, Бэготъ! Не поднимай его залога.
Омерль. Какъ былъ-бы я счастливъ, если-бы я получилъ вызовъ отъ самаго знатнаго изъ присутствующихъ здѣсь, кромѣ одного!
Фитцуотэръ. Если мужеству твоему желательно, чтобы на твой гнѣвъ отвѣчали равносильнымъ гнѣвомъ, вотъ тебѣ, Омерль, мой залогъ взамѣнъ твоего. Клянусь этилъ лучезарнымъ солнцемъ, дозволяющимъ мнѣ видѣть то мѣсто, гдѣ ты стоишь, что самъ я слышалъ, какъ ты, даже какъ-бы хвалясь своимъ поступкомъ, утверждалъ, будто ты виновникъ смерти благороднаго Глостэра. Если станешь въ этомъ отпираться, ты солжешь не одинъ, а двадцать разъ, и остріе моего меча заставитъ твою ложь вернуться въ то сердце, которое ее измыслило!
Омерль. Трусъ, не дожить тебѣ до этого дна!
Фитцуотэръ. Клянусь душой, я желалъ-бы, чтобы этотъ часъ насталъ теперь-же!
Омерль. Ты, Фитцуотэръ, обреченъ за эти слова аду!
Пэрси. Лжешь, Омерль! Честь его въ этомъ отношеніи настолько-же чиста, насколько ты виноватъ кругомъ! А въ доказательство, что это дѣйствительно такъ, я бросаю тебѣ перчатку и стану поддерживать свое обвиненіе до послѣдняго твоего издыханія! Подними-же мой залогъ, если хватитъ на это смѣлости!
Омерль. Если я этого не сдѣлаю, пусть отсохнетъ моя рука, пусть никогда мой мститель мечъ не взовьется надъ сверкающимъ шлемомъ моего врага!
Лордъ. Я заставлю землю быть свидѣтельницей того-же, клятвопреступникъ Омерль! и столько разъ буду повторять: лжешь, лжешь, лжешь! сколько можно прокричать его отъ одного восхода солнца до другого! Вотъ залогъ моей чести! Подвергни его испытанію, если дерзнешь!
Омерль. Кому-же еще угодно вызывать меня на бой? Я бросаю перчатку всѣмъ, кто противъ меня! У меня въ груди тысяча силъ, чтобы справиться съ двадцатью тысячами такихъ, какъ вы!
Сорри. Милордъ Фитцуотэръ, я отлично помню ту минуту, когда вы разговаривали съ Омерлемъ.
Фитцуотэръ. Совершенно вѣрно, милордъ; вы находились тутъ-же. Поэтому вы можете засвидѣтельствовать, насколько правдиво мое показаніе.
Сорри. Оно настолько-же лживо, насколько правдивы сами небеса.
Фитцуотэръ. Сорри, ты лжешь!
Сорри. Безчестный мальчишка! Это обличеніе меня во лжи до тѣхъ поръ станетъ тяготить мой мечъ, пока онъ не отвѣтитъ на него блистательнымъ мщеніемъ, пока, изобрѣтатель лживыхъ обличеній, и ты самъ съ своимъ обличеніемъ не будешь такъ-же спокойно спать подъ землею, какъ черепъ твоего отца. Въ доказательство этого вотъ тебѣ залогъ моей чести! Если хватитъ мужества, подвергни его испытанію!
Фитцуотеръ. Какъ ты усердно шпоришь и безъ того уже разгоряченную лошадь! Если я дерзаю ѣсть, пить, спать, дышать и жить, я, разумѣется, дерзну встрѣтиться съ Сорри лицомъ къ лицу хоть-бы въ пустынѣ! стану плевать на него, повторяя ему: — лжешь, лжешь, лжешь! Вотъ этимъ я обязуюсь подвергнуть тебя достойному наказанію! Омерля я обвиняю не безъ основанія, и это такъ-же вѣрно, какъ я ожидаю счастья въ этомъ еще новомъ для меня мірѣ. Ко всему сказанному я добавлю, что слышалъ отъ изгнаннаго Норфолька будто ты, Омерль, подослалъ въ Кале двухъ своихъ прислужниковъ, чтобы умертвить благороднаго герцога Глостэра.
Омерль. Пусть какой-нибудь честный христіанинъ довѣритъ мнѣ залогъ, который я, утверждая, что Норфолькъ солгалъ, могъ-бы бросить ему для защиты своей чести, въ томъ случаѣ, если ему суждено когда либо вернуться въ Англію
Болинброкъ. Всѣ эти пререканія останутся нерѣшенными, а всѣ внѣшніе знаки вызововъ подъ залогомъ, пока Норфолькъ не будетъ вызванъ сюда обратно, и хотя онъ мнѣ и врагъ, его вызовутъ непремѣнно; вмѣстѣ съ тѣмъ ему вернутъ всѣ его прежнія права и все имущество. Когда онъ вернется, мы дадимъ ему очную ставку съ Омерлемъ.
Епископъ. Славный этотъ день не наступитъ никогда. Долго сражался изгнанный Норфолькъ за Христа-Спасителя, долго развивались на поляхъ колыбели христіанства его знамена съ изображеніемъ животворящаго креста; долго боролся онъ противъ такихъ черныхъ нехристей, какъ турки и сарацины. Утомленный военными подвигами, онъ удалился въ Италію и тамъ, въ Венеціи, отдалъ свои бренные останки землѣ этой прекрасной страны, а чистую душу верховному своему вождю — Христу, подъ знаменами Котораго онъ сражался такъ долго.
Болинброкъ. Какъ, епископъ! неужто Норфолькъ дѣйствительно умеръ?
Епископъ. Это, милордъ, также вѣрно, какъ то, что я живу.
Болинброкъ. Да почіетъ съ миромъ его сладкая душа на лонѣ добраго, стараго Авраама. Слушайте, враждующіе лорды! — Всѣ ваши перчатки останутся здѣсь подъ залогомъ, пока мы не назначимъ дня для испытанія, кто правъ и кто неправъ.
Герцогъ Іоркскій. Великій герцогъ Ланкастрсщй, являюсь я къ тебѣ отъ развѣнчаннаго Ричарда, охотно признающаго тебя своимъ наслѣдникомъ и передающаго въ твои руки свой царственный скипетръ. Вступи-же на престолъ, переходящій къ тебѣ отъ него, и да здравствуетъ король Генрихъ, этого имени четвертый!
Болинброкъ. Во имя Бога вступаю я на этотъ царственный престолъ!
Епископъ. Господь этого не допуститъ! Мои слова могутъ прійтись не по вкусу находящемуся здѣсь царственному собранію; тѣмъ не менѣе мнѣ слѣдуетъ высказать правду. Еслибы по милости Божіей въ этомъ блестящемъ собраніи нашелся хоть одинъ человѣкъ настолько честный, чтобы безъ лицепріятія судить благороднаго Ричарда, истинное благородство заставило-бы его воздержаться отъ такого чудовищнаго беззаконія. Развѣ подданнымъ дано право судить государей и изрекать имъ приговоры, а между тѣмъ кто изъ присутствующихъ здѣсь не подданный Ричарда? Даже и воровъ, какъ-бы ни была очевидна ихъ вина, не присуждаютъ къ наказанію, не выслушавъ ихъ предварительно. Развѣ олицетворитель на землѣ Бога, избранный Имъ представитедь, правитель, вождь, вѣнчанный Его помазанникъ можетъ быть судимъ устами стоящихъ несравненно ниже его и къ тому-же его подданныхъ, а самъ онъ отсутствовать? О, не приведи Богъ, чтобы въ христіанской странѣ люди съ понятіями о чести оказались настолько переполненными ненависти, чтобы рѣшиться на такое черное, гнусное дѣло? Я обращаюсь къ подданнымъ, какъ подданный, которому самъ Всевышній внушилъ отвагу вступиться за своего короля. Присутствующій здѣсь лордъ Гирфордъ, котораго вы теперь называете королемъ, безбожный измѣнникъ передъ Ричардомъ, который былъ королемъ и для заносчиваго Гирфорда. Если вы возложите ему на голову царственный вѣнецъ, вотъ что я вамъ предсказываю: — кровь Англіи утучнитъ ея поля, и это чудовищное дѣяніе станетъ вызывать стоны у самыхъ отдаленныхъ поколѣній. Миръ удалится на покой къ туркамъ и къ другимъ нехристямъ; на мѣсто мира появится буйная война, а среди ея схватокъ братъ будетъ возставать на брата, друзья на друзей. Безпорядки, страхъ, ужасъ и крамола воцарятся въ нашей странѣ, и она получитъ названіе «поля Голгоѳы, поля череповъ убитыхъ на войнѣ». Если вы допустите, чтобы члены одного и того-же царственнаго дома возставали одинъ противъ другого, вы дадите этимъ народиться такой губительной междоусобицѣ, какой никогда еще не видывала наша обреченная на проклятіе земля. Не дѣлайте, не допускайте этого; предотвратите бѣду, чтобы васъ впослѣдствіи не проклинали несчастныя дѣти вашихъ дѣтей!
Норсомберлендъ. Сэръ, вы разсуждаете превосходно, тѣмъ не менѣе мы за ваши труды все-таки беремъ васъ подъ стражу, обвиняя вашу милость въ государственной измѣнѣ. Милордъ, аббатъ Уэстминстэрскій, мы поручаемъ его строжайшему вашему надзору, пока не будетъ назначенъ день суда. Согласны вы, лорды, исполнить желаніе общинъ?
Болинброкъ. Приведите сюда Ричарда, чтобы онъ отрекся отъ престола на глазахъ у всѣхъ. Такою предосторожностью мы оградимъ себя отъ всякихъ нареканій, отъ всякихъ подозрѣній.
Герцогъ Іоркскій. Я приведу его самъ (Уходитъ).
Болинброкъ. Вы, лорды, взятые нами подъ стражу, представьте поручителей, что вы явитесь непремѣнно, когда мы васъ потребуемъ къ отвѣту (Епископу). Мы мало чѣмъ обязаны вашей любви и совсѣмъ не разсчитываемъ на вашу помощь.
Король Ричардъ. О, зачѣмъ вы ранѣе привели меня къ королю, чѣмъ я успѣлъ одолѣть тѣ царственныя мысли, благодаря которымъ я все еще воображалъ себя королемъ! Я едва еще успѣлъ научиться вкрадчивости, умѣнію льстить, кланяться и сгибать колѣни; предоставьте время горю научить меня такой полной покорности. Мнѣ хорошо памятны черты этихъ людей. Они были моими подданными и такъ еще недавно кричали мнѣ: — «Да здравствуетъ король!» то-есть, почти тоже, что Іуда кричалъ Христу, но изъ двѣнадцати человѣкъ измѣнилъ Христу только одинъ, а я среди двѣнадцати тысячъ человѣкъ не вижу ни одного, кто остался-бы мнѣ вѣренъ… «Да здравствуетъ король»!… Неужто никто не скажетъ на это «Аминь», и я долженъ разомъ выполнять обязанность и священника, и причетника? Если такъ, я самъ скажу «аминь». Хотя я болѣе не король, я все-таки восклицаю: — «Да здравствуетъ король», а говорю «аминь» на тотъ случай, если небесамъ все еще угодно до конца считать меня королемъ. За какимъ дѣломъ вытребовали меня сюда?
Герцогъ Іоркскій. Чтобы ты лично исполнилъ собственное свое желаніе, чтобы ты, утомленный государственными заботами, по собственному почину и по доброй волѣ передалъ Генриху Болинброку и бразды правленія, и корону.
Ричардъ. Подайте мнѣ корону! Вотъ тебѣ корона, кузенъ; она твоя. Ее съ одной стороны держу я, съ другой ты. Теперь этотъ золотой вѣнецъ является чѣмъ-то вродѣ глубокаго колодца, въ который поочередно спускаются двѣ бадьи. Та, которая пуста, постоянно пляшетъ въ воздухѣ; той-же, которая находится внизу, хотя ея и не видно, но она наполнена водою. Та невидимая бадья — я самъ, вмѣсто воды, переполненный слезами, упившійся горемъ; та-же, что побѣдоносно качается вверху, изображаетъ тебя.
Болинброкъ. Я думаю, что вы отказывались отъ короны добровольно.
Ричардъ. Да, отъ своей короны я отказался добровольно, но мое горе все-таки остается моимъ. Ты можешь располагать и моими регаліями, и моимъ государствомъ, но располагать моимъ горемъ не въ твоей власти; въ этомъ отношеніи я по-прежнему остаюсь королемъ.
Болинброкъ. Часть своихъ заботъ ты вмѣстѣ съ короною взваливаешь на меня.
Ричардъ. Твои заботы хоть и увеличились, но мои отъ этого не исчезли и даже не убавились. Моя забота въ томъ, что я утратилъ прежнія заботы; твоя забота — пріобрѣтеніе заботъ, доставляемыхъ тебѣ заботой новой. Заботы, которыя я отдаю тебѣ, не разстанутся со мною и послѣ того, какъ я отдамъ ихъ тебѣ. Хотя онѣ неразлучны съ короной, онѣ все-таки останутся при мнѣ.
Болинброкъ. Согласны вы уступить мнѣ корону?
Ричардъ. И да, и нѣтъ; и нѣтъ, и да. Такъ какъ мнѣ суждено быть ничѣмъ, мнѣ, — нечего дѣлать! — приходится предоставить тебѣ сдѣлаться тѣмъ, чѣмъ я былъ до сихъ поръ. Теперь обрати вниманіе, какъ я примусь раззорять себя. Я отдаю тяжелый этотъ вѣнецъ, сжимавшій мнѣ голову, отъ ненужнаго этого скипетра освобождаю руки, а изъ своего сердца исторгаю гордость верховной власти. Своими слезами я смываю слѣды священнаго помазанія. Своею собственною рукою я срываю съ себя корону; собственнымъ голосомъ я отрекаюсь отъ священнаго своего сана; собственнымъ дыханіемъ избавляю отъ исполненія данныхъ мнѣ подъ присягою клятвъ и обѣтовъ; отказываюсь отъ всякой царственной пышности, отъ своихъ замковъ, помѣстій и доходовъ; я отрекаюсь отъ всѣхъ подписанныхъ мною актовъ, постановленій и указовъ. Да проститъ Господь всѣхъ нарушившихъ относительно меня свои обѣты, но да сохранитъ онъ въ цѣлости всѣ данные тебѣ. Я, у кого ничего не осталось, не огорчаюсь болѣе ничѣмъ, и пусть Создатель сохранитъ за тобою все, что досталось тебѣ. Да пошлетъ тебѣ судьба долгіе годы счастія на престолѣ Ричарда, и да пошлетъ Ричарду полное успокоеніе въ тѣсной норѣ, засыпанной землею! Да хранитъ Господь короля Генриха и да пошлетъ ему долгіе дни счастія! — вотъ та мольба, съ какою обращается къ небесамъ развѣнчанный Ричардъ. Что остается дѣлать еще?
Норсомберлендъ. Вамъ остается прочесть еще вотъ эту бумагу. Въ ней заключается сознаніе всѣхъ проступковъ противъ выгодъ и благосостоянія государства, какъ лично вашихъ, такъ и вашихъ приближенныхъ. Это публичное покаяніе необходимо для того, чтобы всѣ знали, что вы свергнуты съ престола не безъ основанія.
Ричардъ. Развѣ это необходимо? Неужто я обязанъ лично распутать узелъ прежнихъ моихъ безумствъ? Скажи, любезный Норсомберлендъ, если-бы сдѣланъ былъ полный перечень твоихъ безумствъ, развѣ тебѣ не было-бы совѣсти прочесть признаніе въ нихъ передъ такимъ блестящимъ собраніемъ. Если-бы тебѣ пришлось это сдѣлать, ты нашелъ-бы одинъ гнусный параграфъ, въ которомъ рѣчь идетъ о сверженіи съ престола нѣкоего короля, и о такомъ грубомъ нарушеніи обѣта вѣрности, которое накладываетъ на тебя несмываемое пятно; а въ книгѣ небесъ такая измѣна считается грѣхомъ непрощаемымъ. Да, этотъ параграфъ нашелъ-бы и ты и всѣ вы, безстрастно смотрящіе на меня, затравленнаго страданіемъ. Хотя нѣкоторые изъ васъ смотрятъ на меня съ напускнымъ состраданіемъ, но и они, какъ Пилатъ, только умываютъ себѣ руки. Да, всѣ вы Пилаты, обрекшіе меня на мучительное распятіе, и воды цѣлаго океана не омоютъ васъ отъ такого грѣха.
Норсомберлендъ. Скорѣе, милордъ! Читайте бумагу.
Ричардъ. Слезы до того переполняютъ мои глаза, что я ничего не вижу. Однако, горько-соленая влага ослѣпляетъ ихъ не настолько, чтобы они не могли разсмотрѣть здѣсь цѣлое скопище измѣнниковъ и предателей! Если-же мнѣ случится обратить взоръ на самого себя, я и тогда увижу передъ собою такого-же предателя, какъ и всѣ остальные, потому что я далъ душевное согласіе на ограбленіе пышной особы короля, опозорилъ славу, царственное величіе обратилъ въ рабство, самого властелина обратилъ въ подданнаго, помазанника Божьяго — въ чернорабочаго неуча.
Норсомберлендъ. Государь…
Ричардъ. Нѣтъ, высокомѣрный и дерзкій обидчикъ, ни для тебя и ни для кого другого я теперь не государь. У меня болѣе нѣтъ ни званія, ни сана; за мною не сохранилось даже и того имени, которое дается при крещеніи; все у меня беззаконно отнято, все похищено. Но, развѣ въ самомъ дѣлѣ не горе для человѣка — прожить столько холодныхъ зимъ и теперь даже не знать, какъ его зовутъ? О, зачѣмъ я не въ насмѣшку вылѣпленное изъ снѣга подобіе короля и подвергаемое лучамъ солнца Болинброка, чтобы оно, растаявъ, превратилось въ дождевыя капли!.. Добрый король! Великій король, хотя и не достигшій полнаго величія доброты! если мое слово еще имѣетъ какое-нибудь значеніе въ Англіи, пусть принесутъ сюда зеркало, чтобы я могъ взглянуть, какое у меня лицо съ тѣхъ поръ какъ я, сдѣлавшись несостоятельнымъ, лишенъ престола.
Болинброкъ. Пусть кто-нибудь изъ васъ принесетъ зеркало (Одинъ изъ свиты уходитъ).
Норсомберлендъ. А вы, пока его не принесутъ, прочтите эту бумагу.
Ричардъ. Врагъ рода человѣческаго, ты начинаешь мучить меня ранѣе, чѣмъ я успѣлъ попасть въ адъ!
Болинброкъ. Норсомберлендъ, не настаивай больше на этомъ.
Норсомверлендъ. Если такъ, представители общинъ не будутъ удовлетворены.
Ричардъ. Нѣтъ, будутъ! Я прочту имъ все, что нужно когда увижу книгу, въ которую внесены всѣ мои проступки и эта книга — я самъ! (Приносятъ зеркало). Подай, я прочту по немъ… Какъ? морщины еще не врѣзались глубже? Неужто несчастіе, нанесшее столько ударовъ этому лицу, не оставило на немъ болѣе замѣтныхъ рубцовъ? О, льстивое зеркало, ты, подобно людямъ, окружавшимъ меня въ дни благополучія, продолжаешь нагло мнѣ лгать! Развѣ это лицо — дѣйствительно лицо того человѣка, который ежедневно подъ своимъ гостепріимнымъ кровомъ кормилъ болѣе десяти тысячь человѣкъ? Развѣ это то самое лицо, которое, подобно солнцу, заставляло щуриться каждаго, кто дерзалъ взглянуть на него? Неужто это то самое лицо, которое видало столько безобразій, но въ концѣ концовъ все-таки проглядѣло Болинброка? Бренное величіе еще сіяетъ на этомъ лицѣ, такомъ-же бренномъ, какъ и само это величіе, потому что… (Бросаетъ зеркало на полъ) Оно теперь разбито въ дребезги. Замѣть, безмолвствующій король, нравоученіе этого — ту быстроту, съ какою горе разрушило мое лицо.
Болинброкъ. Отраженіе вашего лица разрушено отраженіемъ вашего горя.
Король Ричардъ. Повтори то, что ты сказалъ. Отраженіемъ моего горя? Да, ты правъ: все мое горе у меня внутри, а всѣ наружныя его проявленія, всѣ эти жалобы — только отраженія незримаго горя, которое безмолвно кипятъ въ измученной душѣ. Самая суть его тамъ, въ груди, и я глубоко благодаренъ тебѣ, великодушный король, за то, что ты не только признаешь за мною право на скорбь, но и научаешь меня, какъ ей слѣдуетъ проявляться наружу. Я попрошу у тебя еще одной милости, а затѣмъ удалюсь, чтобы долѣе вамъ не надоѣдать. Могу-ли я на нее надѣяться?
Болйнброкъ. Въ чемъ дѣло, прекрасный мой кузенъ?
Ричардъ. Прекрасный мой кузенъ! Значитъ, теперь я сталъ выше, чѣмъ былъ, чѣмъ всѣ короли въ мирѣ? Когда я былъ королемъ, льстили мнѣ только мои подданные, а теперь, когда я самъ подданный, въ числѣ моихъ льстецовъ является даже король. Когда я стою такъ высоко, мнѣ незачѣмъ обращаться въ нищаго, просящаго милостыни.
Болинброкъ. Тѣмъ не менѣе, говорите.
Ричардъ. И ты ручаешься, что просьба моя будетъ исполнена?
Болинброкъ. Ручаюсь.
Ричардъ. Позволь мнѣ удалиться.
Болинброкъ. Куда?
Ричардъ. Куда хочешь, но гдѣ-бы я могъ тебя не видать.
Болинброкъ. Пусть нѣсколько человѣкъ изъ васъ проводятъ его въ Лондонскую Башню.
Ричардъ Проводятъ? Прекрасно! Всѣ вы, надѣющіеся возвыситься, благодаря паденію законнаго короля, отлично умѣете проводить, а еще лучше выпроваживать тѣхъ, кто вамъ мѣшаетъ (Ричардъ уходитъ въ сопровожденіи нѣсколькихъ лордовъ и стражи).
Болинброкъ. Мы торжественно назначаемъ наше коронованіе на будущую среду; будьте-же готовы, лорды.
Аббатъ. Мы присутствовали при весьма прискорбномъ зрѣлищѣ.
Епископъ. Самое худшее еще впереди. Не народившіяся еще дѣти и тѣ будутъ чувствовать, какъ больно ихъ царапаютъ шипы сегодняшняго дня.
Омерль. Преподобные служители церкви, скажите, нѣтъ ли какого-нибудь средства избавить государство отъ такого позорнаго пятна?
Аббатъ. Прежде чѣмъ я рѣшусь открыто высказать свою мысль, вы, лордъ Омерль, должны поклясться святымъ причастіемъ, что не только станете хранить наши намѣренія въ глубокой тайнѣ, но и безпрекословно исполнять все, что я рѣшу. На вашемъ нахмуренномъ челѣ я вижу неудовольствіе, въ сердцахъ у васъ — уныніе, а въ вашихъ глазахъ слезы. Отправимтесь ко мнѣ ужинать: я предложу на ваше усмотрѣніе одинъ планъ, благодаря которому мы еще можемъ увидать лучшіе дни (Уходятъ).
СЦЕНА I.
правитьКоролева. Король непремѣнно пройдетъ здѣсь, потому что нѣтъ другой дороги къ Башнѣ, построенной Юліемъ Цезаремъ на бѣду людей. Въ каменныя нѣдра этой Башни гордый Болинброкъ, какъ узника, заточаетъ моего супруга. Сядемъ здѣсь на землю и отдохнемъ, если отдыхъ мыслимъ для жены развѣнчаннаго короля (Входятъ Ричардъ и стража). Но тише! Смотрите или лучше не смотрите, какъ блекнетъ мой чудный цвѣтокъ… Или нѣтъ, вскиньте на него глаза, вглядитесь въ него хорошенько, чтобы ваше состраданіе, излившись росою, оживило мою увядающую розу слезами любви. А ты, живое подобіе той пустыни, гдѣ когда-то стояла древняя Троя, ты, образецъ чести; ты, могила короля Ричарда, ты, прекраснѣйшее изъ убѣжищъ, скажи, зачѣмъ въ тебя вселилось безсердечное, безпощадное горе, когда притономъ для торжества служитъ харчевня?
Ричардъ. Несравненная жена, нѣтъ, не вступай, не вступай въ союзъ съ горемъ, чтобы ускорить мой конецъ! Научись, добрая душа, воображать, будто все прежнее наше счастіе было только лучезарнымъ сномъ, отъ котораго мы пробудились, и теперь дѣйствительность заставляетъ насъ убѣдиться, что я, дорогая моя, и суровое горе братски связаны между собою и что этотъ союзъ не разорвется до самой смерти. Вернись скорѣе во Францію и заточись тамъ въ какую-нибудь благочестивую обитель, чтобы мы святою жизнью заслужили вѣнецъ въ другомъ мірѣ, который мы утратили здѣсь, суетно отдаваясь пустотѣ житейскихъ наслажденій.
Королева. Какъ? Неужто мой Ричардъ могъ такъ сильно измѣниться? Неужто въ немъ ослабѣли не только плоть, но и духъ? Неужто Болинброкъ лишилъ тебя и умственныхъ твоихъ силъ? Неужто онъ проникъ даже въ твое сердце? Умирающій левъ все-таки протягиваетъ лапу и съ ожесточеніемъ наноситъ раны землѣ, если близь нѣтъ никого, кого онъ могъ-бы сокрушить, а ты неужто, подобно школьнику, готовъ безропотно подвергнуться наказанію, цѣловать розгу и съ гнусной покорностью пресмыкаться передъ чужою злобою, когда ты левъ, когда ты царь надъ животными?
Ричардъ. Да, я въ самомъ дѣдѣ былъ царемъ надъ животными. Если-бы судьба дала мнѣ въ подданные не однихъ животныхъ, я до сихъ поръ царилъ-бы надъ людьми. Добрая моя развѣнчанная королева, приготовься къ отъѣзду во Францію, вообрази, будто я уже умеръ, иди будто я лежу на смертномъ одрѣ, и ты въ послѣдній разъ навѣки прощаешься со мною. Сидя у камелька въ длинные и скучные часы зимняго вечера, окружай себя добрыми пожилыми людьми, и пусть она разсказываютъ тебѣ про лучшія, давно минувшія времена; но затѣмъ ранѣе, чѣмъ распрощаться съ ними, въ благодарность за ихъ разсказы, передавай имъ печальную повѣсть моего низверженія, чтобы они отошли ко сну со слезами на глазахъ. Даже сами безчувственныя головни, тронутыя жалобнымъ звукомъ твоего голоса, зальютъ слезами сочувствія пылающій огонь, а затѣмъ или подернутся сѣрымъ пепломъ, иди превратятся въ черныя уголья, словно облекшись въ трауръ по низвергнутомъ съ престола законномъ королѣ.
Норсомберлендъ. Болинброкъ измѣнилъ свое рѣшеніе, милордъ; вы отправитесь не въ башню, а въ Помфрэтъ. Есть у меня, миледи, порученіе и къ вамъ. Вы должны немедленно уѣхать во Францію.
Ричардъ. Ты, Норсомберлендъ, послужишь ступенью идущему въ гору Болинброку, чтобы взобраться на мой престолъ, но едва успѣетъ время постарѣть на нѣсколько часовъ, какъ изъ назрѣвшаго нарыва чернаго преступленія потечетъ тлетворный, порождающій заразу гной. Если онъ даже раздѣлитъ съ тобою владѣніе государства, отдастъ тебѣ половину его, тебѣ все-таки будетъ казаться, будто и этого для тебя мало, такъ какъ онъ возможностью владѣть всѣмъ государствомъ обязанъ тебѣ, а онъ постоянно будетъ видѣть въ тебѣ человѣка, знающаго средства, какъ на мѣсто законныхъ государей, возводить на престолъ незаконныхъ. Ты-же въ свою очередь готовъ будешь при первой размолвкѣ заставить его внизъ головою полетѣть съ высоты предательски захваченнаго трона. Дружба между двумя злыми людьми превращается въ страхъ; страхъ переходитъ въ ненависть, — ненависть-же одного изъ двоихъ, а, быть можетъ, и обоихъ разомъ, — неминуемо приведетъ къ грозной опасности и къ заслуженной смерти.
Норсомберлендъ. Пустъ, если такъ, вина падетъ на мою голову и тѣмъ покончится все. Проститесь-же и разстаньтесь поскорѣе, такъ какъ разлука эта для васъ неизбѣжна.
Ричардъ. Значитъ, я теперь разведенъ вдвойнѣ! Вы, злые люди, силою расторгаете два брака: — во-первыхъ, мой бракъ съ короною Англіи, а затѣмъ — съ женщиною, на которой я былъ женатъ (Королевѣ). Дай мнѣ разорвать поцѣлуемъ связывавшія насъ узы. Нѣтъ, поцѣлуемъ ихъ не разорвешь, потому, что онъ-то и скрѣпилъ нашъ союзъ. Разлучи-же насъ, Норсомберлендъ! Меня отправь на сѣверъ, гдѣ суровый и морозный воздухъ заставляетъ дрожать и коченѣть отъ холода, а жену мою во Францію, откуда она, и окруженная пышностью, явилась къ намъ, словно сіяющій, изукрашенный май, и куда возвращается отсюда, мрачная какъ день «Всѣхъ Святыхъ», самый короткій день въ году.
Королева. Неужто мы должны проститься, разстаться навсегда?
Ричардъ. Да, ненаглядная; мы должны оторвать руку отъ руки, сердце отъ сердца.
Королева. Изгоните насъ обоихъ; пустъ и король уѣдетъ со мною во Францію!
Норсомберлендъ. Это послужило-бы на пользу вашей любви, но не государству.
Королева. Если нельзя этого, дайте мнѣ, куда-бы его ни сослали, отправиться съ нимъ!
Ричардъ. Двѣ обливающіяся слезами скорби превращаются въ одну: плачь обо мнѣ во Франціи, а я стану оплакивать тебя здѣсь. Лучше быть далеко другъ отъ друга, чѣмъ близко, не имѣя возможности соединиться. Поѣзжай; сопровождай вздохомъ каждый шагъ на своемъ пути, а я каждый шагъ буду сопровождать стономъ.
Королева. Такъ-какъ мой путь длиннѣе твоего, мнѣ и скорбѣть придется долѣе.
Ричардъ. А такъ-какъ мой путь короче, я при каждомъ шагѣ буду стонать дважды, и этотъ удлиненный отчаяніемъ путь покажется мнѣ вдвое мучительнѣе. Но, полно, полно! сократимъ наше ухаживаніе за грустью; вступая съ нею въ бракъ, мы должны знать, что ей не предвидится близкаго конца. Пусть наши уста сольются въ поцѣлуѣ, а затѣмъ простимся молчаливо. Я отдаю тебѣ свое сердце, а твое беру себѣ (Цѣлуются).
Королева. Нѣтъ, отдай мнѣ мое назадъ! Съ моей стороны было-бы очень дурно взять твое сердце, чтобы его разорвать! (Цѣлуются еще разъ). Теперь, когда я снова завладѣла своимъ сердцемъ, ступай, чтобы я, рыдая, могла скорѣе разорвать его, разбить!
Ричардъ. Ненужной медлительностью мы только раздражаемъ свою скорбь… Прощай еще разъ; пусть наше горе доскажетъ остальное (Уходитъ).
СЦЕНА II.
правитьГерцогиня. Дорогой супругъ мой, слезы помѣшали тебѣ докончить разсказъ о въѣздѣ нашихъ племянниковъ въ Лондонъ, но ты все-таки обѣщалъ досказать остальное позже.
Іоркъ. На чемъ я остановился?
Герцогиня. На той печальной минутѣ, безцѣнный мой повелитель, когда руки грубыхъ, невоспитанныхъ людей изъ оконъ бросали въ Ричарда соромъ и всякими нечистотами.
Іоркъ. Итакъ, я говорилъ, что герцогъ, то-есть, великій Болинброкъ, сидя на великолѣпномъ конѣ, казалось, хорошо понимавшемъ, кто тотъ могучій всадникъ, кому онъ повинуется, ѣхалъ медленнымъ, но величавымъ шагомъ, межъ тѣмъ какъ вся толпа, словно одинъ человѣкъ, кричала: «Да здравствуетъ Болинброкъ! Да хранитъ его Господь!» Глядя на это зрѣлище, ты, право, подумала-бы, что сами окна получили способность говорить; изъ нихъ такое множество жадныхъ взглядовъ, какъ старыхъ, такъ и молодыхъ, стремилось увидать лицо своего любимца, что казалось, будто самыя увѣшанныя росписаннымъ полотномъ стѣны были живыми, и всѣ громко кричали: — «Добро пожаловать, Болинброкъ, да хранитъ тебя Христосъ!» а онъ, поворачиваясь лицомъ то въ ту, то въ другую сторону и склоняя свою непокрытую голову ниже, чѣмъ гордо изогнутая шея его коня, повторялъ: — «Благодарю васъ, дорогіе соотечественники, благодарю!» То же самое повторялось и на дальнѣйшемъ пути.
Герцогиня. А какой видъ имѣлъ въ это время несчастный Ричардъ, тоже ѣхавшій на конѣ?
Іоркъ. Какъ зрители въ театрѣ послѣ ухода со сцены любямаго актера начинаютъ крайне небрежно относиться къ тому, кто явился на смѣну любимцу, находя то, что онъ говоритъ, излишней и скучной болтовней, такъ или даже еще болѣе презрительно толпа смотрѣла на Ричарда. Ни одинъ человѣкъ не встрѣтилъ радостнымъ возгласомъ его возвращенія домой; только соръ сыпался на его священную голову, а онъ съ кроткой покорностью стряхивалъ съ себя этотъ соръ. На скорбномъ лицѣ происходила борьба между слезами и улыбками, свидѣтельствовавшими о такомъ сильномъ внутренномъ горѣ и такой глубокой покорности судьбѣ, что сердца зрителей растаяли-бы поневолѣ, и даже въ самыхъ безжалостныхъ варварахъ вспыхнуло-бы чувство состраданія, если-бы Господь, ради какихъ-нибудь высшихъ цѣлей, не превратилъ человѣческія сердца въ сталь. Но всѣ подобныя явленія находятся въ десницѣ Создателя, передъ неисповѣдимой волей котораго должны преклоняться наши помыслы. Мы присягнули на подданство Болинброку, и я отнынѣ считаю его своимъ настоящимъ королемъ и повелителемъ.
Герцогеня. Вотъ и нашъ сынъ Омерль.
Іоркъ. Былъ онъ Омерлемъ, но за преданность Ричарду лишенъ этого титула, и тебѣ придется называть его просто Рутлендомъ. Я поручился передъ парламентомъ, что онъ и новому королю будетъ служить вѣрою и правдою.
Герцогиня. Здравствуй, дорогой сынъ. Скажи, кто тѣ фіалки, которыя украшаютъ собою зеленую мураву новой весны?
Омерль. Не знаю, миледи, да и не особенно желаю знать. Господу извѣстно, что мнѣ рѣшительно все равно быть въ ихъ числѣ или не быть.
Іоркъ. Прекрасно! Веди себя, сообразуясь съ новой весной, чтобы тебя не подкосили ранѣе, чѣмъ наступитъ расцвѣтъ. Что новаго въ Оксфордѣ? Турниры и торжества все еще продолжаются?
Омерль. Да, милордъ, насколько мнѣ извѣстно, продолжаются.
Іоркъ. Я знаю, что и ты собираешься туда-же.
Омерль. Если Господь не воспротивится моему намѣренію, собираюсь туда и я.
Іоркъ. Что это за печать виситъ у тебя изъ-за борта камзола? Отчего ты поблѣднѣлъ? Покажи мнѣ бумагу.
Омерль. Не стоитъ, милордъ; это такъ… пустяки.
Іоркъ. Когда въ ней нѣтъ ничего особеннаго, значитъ ее можно показывать кому угодно. Я хочу познакомиться съ тѣмъ, что въ ней написано.
Омерль. Прошу вашу свѣтлость извинить меня. Какъ ни ничтожно содержаніе бумаги, но есть причины, по которымъ мнѣ не хотѣлось бы, чтобы ее видѣли.
Іоркъ. А у меня есть причины, сэръ, по которымъ я непремѣнно хочу ее видѣть. Я боюсь… боюсь, что…
Герцогиня. Чего-же тебѣ бояться? Это, вѣроятно, не болѣе какъ долговое обязательство на имя портного за новые наряды, приготовленные для недавнихъ празднествъ.
Іоркъ. Ты говоришь — обязательство? Зачѣмъ-же ему хранить при себѣ обязательство, данное имъ на имя другого? Ты, жена, кажется, совсѣмъ сошла съ ума?.. Сынъ, покажи бумагу.
Омерль. Умоляю васъ, простите меня! Я не могу вамъ ее показать.
Іоркъ. Нѣтъ, я поставлю на своемъ: — хочу ее видѣть и увижу! (Схватываетъ бумагу и читаетъ). Измѣна! гнусная измѣна! Мерзавецъ, предатель, рабъ!
Герцогиня. Что это значитъ, благородный мой лордъ?
Іоркъ. Эй, кто тамъ есть? (Входитъ слуга). Скорѣе осѣдлать мнѣ коня! О, небесное милосердіе. какая гнусная измѣна!
Герцогиня. Въ чемъ-же дѣло, милордъ?
Іоркъ. Подай мнѣ сапоги и осѣдлай лошадь (Слуга уходитъ). Клянусь жизнью, честью, я донесу на измѣнника!
Герцогиня. Что-же такое случилось?
Іоркъ. Молчи, глупая женщина! I
Герцогиня. Не стану я молчать! Сынъ, скажи, въ чемъ дѣло?
Омерль. Успокойтесь, добрая матушка! Все это пустяки, за которые мнѣ, однако, придется поплатиться жизнью.
Герцогиня. Жизнью?
Іоркъ. Скорѣй-же сапоги! Я ѣду къ королю (Слуга возвращается съ сапогами).
Герцогиня. Прогони его, Омерль! Бѣдный мой мальчикъ, ты совсѣмъ растерялся (Слугѣ). Вонъ отсюда, негодяй, и никогда не смѣй показываться мнѣ на глаза!
Іоркъ. Говорятъ тебѣ, подай мнѣ сапоги!
Герцогиня. Для чего, дорогой герцогъ? Что ты намѣренъ сдѣлать? Ужели ты не скроешь проступка родного сына? Развѣ у насъ есть еще сыновья, или хоть надежда имѣть еще другихъ? Развѣ время не поглотило моей способности къ плодородію? а ты въ мои-то годы хочешь оторвать отъ моей груди единственнаго моего сына, лишить меня послѣдней радости, даже самаго имени матери! Развѣ онъ мало на тебя похожъ? Развѣ онъ не твой сынъ?
Іоркъ. А ты, безумная женщина, неужто хотѣла-бы, чтобы я промолчалъ о существованіи гнуснѣйшаго заговора? Двѣнадцать человѣкъ заговорщиковъ, причастившись святыхъ таинъ, дали другъ другу письменныя обязательства убить короля въ Оксфордѣ.
Герцогиня. Онъ не будетъ участвовать въ заговорѣ; мы его отсюда не выпустимъ! Тогда какое дѣло, существуетъ-ли заговоръ или нѣтъ?
Іоркъ. Прочь, глупая женщина! Будь онъ мнѣ сыномъ двадцать разъ, я все-таки донесъ-бы на него.
Герцогиня. Если-бы ты вынесъ изъ-за него то, что выстрадала я, въ тебѣ оказалось-бы поболѣе жалости. О, теперь я понимаю, что взбрело тебѣ на мысль: — ты подозрѣваешь, будто я нарушила вѣрность твоему ложу, и будто онъ пригулокъ, а не законный твой сынъ! Дорогой мой Іоркъ, безцѣнный мужъ, онъ уродился весь въ тебя. Онъ не похожъ ни на меня, ни на кого-либо изъ моихъ родственниковъ, а видишь, я все-таки его люблю!
Іоркъ. Прочь отъ меня, надоѣдливая женщина! (Уходитъ).
Герцогиня. Бѣги за нимъ, Омерль; сядь на одну изъ его лошадей, скачи во вѣсь духъ, обгони его, прежде него явись къ королю и вымоли себѣ прощеніе ранѣе, чѣмъ отецъ успѣетъ на тебя донести! Я тоже отправлюсь къ королю и ручаюсь что не запоздаю; какъ я ни стара, а прибуду на мѣсто не позже герцога Іоркскаго. Я до тѣхъ поръ не поднимусь съ земли, пока Болинброкъ не проститъ тебя! Итакъ, въ путь. Скорѣй! (Уходятъ).
СЦЕНА III.
правитьБолинброкъ. Не можетъ-ли кто-нибудь сказать мнѣ, гдѣ пропадаетъ мой безпутный сынъ? Вотъ уже три мѣсяца, какъ я его не видалъ. Если мнѣ послано наказаніе свыше, то именно въ лицѣ этого сына. О, благородные лорды, какъ былъ-бы я благодаренъ, если-бы его могли отыскать! Справьтесь о немъ въ Лондонѣ, ищите его во всѣхъ харчевняхъ, такъ какъ я слышалъ, будто онъ ежедневно посѣщаетъ эти заведенія въ обществѣ самыхъ негодныхъ товарищей, въ числѣ которыхъ будто бы есть и такіе, что прячутся по узкимъ переулкамъ, бьютъ нашу стражу и обираютъ прохожихъ. А онъ, женоподобный, но уже развращенный юноша, считаетъ дѣломъ чести покровительствовать этой разнузданной сволочи.
Пэрси. Государь, я встрѣтилъ принца дня два тому назадъ и говорилъ ему о турнирахъ въ Оксфордѣ.
Болинброкъ. Что отвѣтилъ на это безпутный?
Пэрси. Онъ отвѣтилъ, что отправится въ публичный домъ, сорветъ перчатку съ руки непотребнѣйшей женщины и будетъ носить эту перчатку при себѣ на счастіе. Онъ утверждаетъ, что при ея помощи выбьетъ изъ сѣдла любого, даже самаго непобѣдимаго бойца.
Болинброкъ. Онъ настолько-же безразсуденъ, насколько испорченъ нравственно. Однако, несмотря на оба эти недостатка, я все-таки вижу въ немъ хорошіе проблески, могущіе вселить надежду на его исправленіе къ лучшему, когда онъ хоть немного станетъ старше годами. Кто-же это, однако, идетъ?
Омерль. Гдѣ король?
Болинброкъ. Что это значитъ, кузенъ? Почему ты въ такихъ попыхахъ, и откуда у тебя такое выраженіе въ глазахъ?
Омерль. Да хранитъ Господь ваше величество! Умоляю, васъ, государь, позвольте поговорить съ вами съ глаза на глазъ.
Болинброкъ. Удалитесь всѣ и оставьте насъ наединѣ (Пэрси и другіе лорды уходятъ). Теперь, кузенъ, скажи, въ чемъ дѣло?
Омерль (Падая на колѣни) Пусть мои колѣни пустятъ корни и вростутъ въ землю, пусть языкъ внутри моего зѣва приростетъ къ небу, если я рѣшусь встать или объяснить въ чемъ дѣло ранѣе, чѣмъ вы меня простите.
Болинброкъ. Что-же, то, въ чемъ ты просишь прощенія, только еще задумано или уже совершено? Въ первомъ случаѣ, какъ-бы ни было гнусно твое преступленіе, я, чтобы пріобрѣсть дальнѣйшее твое расположеніе, тебя прощаю.
Омерль. Позвольте мнѣ запереть дверь на ключъ, чтобы кто-нибудь не вошелъ ранѣе, чѣмъ я окончу исповѣдь.
Болинброкъ. Какъ хочешь (Омерль запираетъ дверь).
Іоркъ (За сценой). Берегитесь, государь! Позаботьтесь о своей безопасности! Съ вами разговариваетъ измѣнникъ!
Болинброкъ. Негодяй, я лишу тебя средства вредить мнѣ! (Обнажаетъ мечъ).
Омерль. Удержи свою мстительную руку! У тебя нѣтъ основанія меня остерегаться.
Іоркъ (За сценой). Ради своей безопасности, не въ мѣру неосторожный король, отопри скорѣе дверь! Неужто изъ-за любви къ тебѣ я долженъ забыть всякое уваженіе? Отопри или я выломаю дверь!
Болинброкъ. Въ чемъ дѣло, дядя? Переведи духъ и говори. Объясни, въ чемъ состоитъ и какъ близка опаснось, чтобы мы могли встрѣтиться съ нею во всеоружіи?
Іоркъ. Прочти эту бумагу, такъ-какъ отъ поспѣшности съ какою я стремился сюда, я не въ силахъ разсказывать.
Омерль. Пока читаешь, государь, не забывай объ обѣщаніи, данномъ мнѣ еще ранѣе. Не обращай вниманія да то, что тамъ значится моя подпись; сердце мое не было въ союзѣ съ рукою,
Іоркъ. Нѣтъ, злодѣй, этотъ союзъ существовалъ ранѣе чѣмъ ты подписалъ бумагу. Она хранилась на груди у измѣнника, откуда я ее и вырвалъ: источникъ его раскаянія — страхъ, а не любовь къ тебѣ! Забудь къ нему всякое снисхожденіе, чтобы оно не превратилось въ змѣю и не ужалило тебя въ сердце!
Болинброкъ. Гнусный, дерзкій, чудовищный заговоръ! О, вѣрный отецъ предателя-сына. О, серебристый родникъ, свѣтлый и чистый, изъ котораго вытекъ этотъ ручей, направившій свой путь по грязному руслу, осквернившему его прозрачность! Избытокъ присущаго тебѣ добра привелъ къ дурнымъ послѣдствіямъ, и вотъ этотъ неистощимый въ тебѣ запасъ доброты побуждаетъ меня простить твоего заблудшаго сына.
Іоркъ. Такъ неужто хорошія мои качества должны служить своднями для его пороковъ, и онъ станетъ своимъ позоромъ пятнать мою честь, разбрасывая ее, словно расточитель-сынъ, проматывающій золото, скопленное бережливымъ отцомъ? Моя честь можетъ только или восторжествовать надъ его позоромъ, или этотъ позоръ сдѣлается позоромъ и моей жизни!.. Щадя его, ты убиваешь меня; избавляя его отъ смерти, ты позволяешь жить измѣннику и убиваешь честнаго человѣка,
Герцогиня (За сценой). Государь, государь, именемъ Бога молю васъ, позвольте мнѣ войти!
Болинброкъ. Кто это обращается съ мольбою такимъ рѣзкимъ, пронзительнымъ голосомъ?
Герцогиня. Это я, великій государь, женщина и твоя тетка! Дай мнѣ поговорить съ тобою! Пожалѣй меня и отопри дверь! Къ тебѣ съ нищенскою мольбою обращается существо, которое никогда до сихъ поръ не нищенствовало!
Болинброкъ. Сцена перемѣнилась; вмѣсто прежней серьезной, начинается другая изъ «Короля и нищей». Опасный мой кузенъ, впусти свою мать. Я знаю, она явилась просить прощенія за гнусный грѣхъ сына.
Іоркъ. Чьей мольбѣ ты-бы ни уступилъ, знай, что твое помилованіе народитъ только бездну новыхъ преступленій, дастъ имъ возможность преуспѣвать! Отсѣки зараженный гніеніемъ членъ, и ты спасешь все тѣло; оставь гніеніе безъ вниманія, и все тѣло тоже подвергнется заразѣ!
Герцогиня. О, государь, не вѣрь этому жестокосердому человѣку! Любовь, не умѣющая любить самое себя, не въ силахъ любить и другихъ!
Іоркъ. Зачѣмъ пришла ты сюда, сумасшедшая женщина? Ужь не хочешь-ли ты своими старыми сосцами еще покормить этого измѣнника?
Герцогиня. Терпѣніе, милый Іоркъ! Выслушай меня, добрѣйшій государь! (Падаетъ на колѣни).
Болинброкъ. Встаньте, добрая тетушка!
Герцогиня. Нѣтъ, молю тебя, не приказывай еще мнѣ вставать! Нѣтъ, я до тѣхъ поръ не встану съ колѣнъ, до тѣхъ поръ не буду смотрѣть на свѣтъ, на который глядятъ счастливые, пока ты не даруешь, не возвратишь мнѣ моей радости, пока ты не простишь моего Рутленда, провинившагося моего сына!
Омерль. Я тоже преклоняю колѣни и присоединяюсь къ мольбѣ моей матери!
Іоркъ (Тоже становясь на колѣни). И я, преклонивъ вѣрныя свои колѣни, молю тебя противъ обоихъ! Не жди добра, если ты ихъ помилуешь!
Герцогиня. Ужель ты думаешь, что онъ говоритъ отъ души? Взгляни на его лицо: — въ его глазахъ нѣтъ ни слезинки, всѣ его мольбы — одно притворство. Слова его только на устахъ, а наши прямо рвутся изъ глубины души! Мольбы его вялы; онъ самъ какъ будто желаетъ отказа; мы-же молимъ всѣмъ сердцемъ, всею душою, всѣмъ своимъ существомъ! Я знаю, усталыя его колѣни охотно-бы выпрямились, а мы готовы преклонять свои до тѣхъ поръ, пока они не вростутъ въ землю. Его моленія полны лживаго лицемѣрія, а наши — истиннаго усердія и глубокой искренности. Наши мольбы взываютъ къ тебѣ громче, чѣмъ его; пусть же онѣ вызовутъ то милосердіе, которое должно служить наградой сердечной мольбѣ!
Болинброкъ. Встаньте, добрая тетушка.
Герцогиня. Не говори, чтобы я встала! Нѣтъ, прежде прости, а потомъ я уже встану сама! Если-бы я была твоею кормилицей, научающею твой языкъ говорить, первое слово, которое ты-бы вымолвилъ, было-бы слово «прощаю»! Никогда ничего не желала я такъ страстно, какъ услыхать это слово! Государь, произнеси слово «прощаю»! Пусть вымолвить его тебя заставитъ состраданье! Само слово не длинно, но какъ оно ни коротко, въ немъ болѣе сладости, чѣмъ краткости! Ни одно другое слово такъ не идетъ къ устамъ короля, какъ это!
Іоркъ. Отвѣтьте ей по-французски, государь! Скажите: «pardonnez moi».
Герцогиня. Неужто ты учишь извиненіемъ замѣнять прощеніе? Ахъ, недобрый мой мужъ, жестокосердый мой властелинъ, ты научаешь одному и тому-же слову придавать совершенно противуположный смыслъ! Ахъ, произнеси слово на родномъ нашемъ языкѣ; французской насмѣшливой изворотливости мы не понимаемъ! Я вижу, твои глаза готовы дать мнѣ благопріятный отвѣтъ; пусть къ намъ придетъ на помощь твой языкъ! Или пусть слухъ придетъ на помощь твоему сострадательному сердцу, чтобы оно, слыша наши горькіе стоны и наши мольбы, настолько прониклось чувствомъ жалости, что рѣшилось-бы изречь слово прощенія
Болинброкъ. Добрая тетушка, встаньте!
Герцогиня. Я не прошу позволенія встать! Единственная милость, о которой я молю, — помилованіе!
Болинброкъ. Пусть Господь и меня помилуетъ такъ-же какъ я милую вашего сына.
Герцогиня. О, какого счастливаго исхода достигло колѣнопреклоненіе! Однако, страхъ все еще сжимаетъ мнѣ сердце! Вымолви-же это слово еще разъ! Дважды вымолвить слово прощенія же значитъ удвоить прощеніе. Второе слово только подтверждаетъ первое.
Болинборкъ. Я его милую отъ всей души.
Герцогиня. Ты земной Богъ!
Болинброкъ. Что касается нашего вѣрнаго шурина, и этого аббата, а такъ-же и всей остальной шайки заговорщиковъ, наша кара будетъ преслѣдовать ихъ по пятамъ. Добрый дядя, пошли войско и въ Оксфордъ, и всюду, гдѣ находятся измѣнники. Клянусь, что они недолго проживутъ на свѣтѣ послѣ того, какъ попадутся мнѣ въ руки; лишь-бы только узнать, гдѣ они находятся!.. Прощайте, дядя; прощай, кузенъ. Твоя матушка ходатайствовала за тебя успѣшно; будь отнынѣ мнѣ вѣренъ.
Герцогиня. Идемъ, мой сынъ; да превратитъ тебя Господь въ новаго человѣка! (Уходятъ).
СЦЕНА IV.
правитьЭкстонъ. Слышалъ ты, какія слова произнесъ король? «Неужто не найдется ни одного друга, который избавилъ-бы меня отъ вѣчно живущаго во мнѣ страха»?… Кажется, такъ?
Слуга. Онъ выразился въ самыхъ этихъ словахъ.
Экстонъ. «Неужто нѣтъ у меня ни одного друга?» сказалъ онъ и даже повторилъ эти слова два раза. Развѣ не такъ?
Слуга. Совершенно такъ.
Экстонъ Произнося эти слова, онъ вскользь взглянулъ на меня, какъ будто говора: — «Желалъ-бы я, чтобы этимъ другомъ, способнымъ избавить меня отъ страха, былъ ты». Онъ, разумѣется, намекалъ на короля, находящагося въ Помфрэтѣ. Пойдемъ отсюда. Я другъ короля Генриха и сокрушу его врага! (Уходятъ).
СЦЕНА V.
правитьКороль Ричардъ. Я все это время старался найти, какое сходство между тою тюрьмою, гдѣ я живу, и цѣлымъ міромъ, но до сихъ поръ найти не могу, потому что міръ многолюденъ, а здѣсь, кромѣ меня, нѣтъ никого; однако, я все-таки этого добьюсь. Я заставлю свою душу быть самкою моего мозга; мозгъ при этомъ явится отцомъ, и отъ совокупности ихъ усилій явится цѣлое поколѣніе постоянно зарождающихся мыслей. Вотъ этотъ маленькій мірокъ населится этими мыслями, а онѣ окажутся такими-же причудливыми, какъ и въ настоящемъ большемъ мірѣ, такъ-какъ ни одного изъ нихъ ничѣмъ нельзя будетъ удовлетворить. Самыя возвышенныя изъ нихъ, то-есть, тѣ, которыя касаются божественныхъ предметовъ, перемѣшиваются съ сомнѣніями, и самому Священному Писанію противупоставляютъ его-же слова, какъ, напримѣръ: — «Идите ко мнѣ всѣ малые», а затѣмъ: — «Попасть въ царство небесное такъ-же трудно, какъ верблюду пройти въ узкое, игольное ушко». Мыслямъ, порождаемымъ честолюбіемъ, необходимы какія-то несбыточныя чудеса, и вотъ онѣ стараются придумать способъ, какъ своими слабыми ногтями проложить себѣ дорогу сквозь каменистыя бока міра или даже сквозь полуразрушенныя стѣны гнусной моей темницы, а такъ-какъ это имъ не по силамъ, онѣ умираютъ, сокрушенныя собственною гордостью. Мысли, стремящіяся къ самоуслажденію, ублажаютъ себя тѣмъ, что онѣ не первые, но и не послѣдніе рабы счастія. Подобно глупымъ нищимъ, посаженнымъ въ колодки, онѣ, чтобы заглушить свой стыдъ, утѣшаютъ себя тѣмъ, что многіе уже подвергались и будутъ еще подвергаться той-же участи. Такъ-то онѣ свое несчастіе переносятъ на спины другихъ, подвергавшихся тому-же наказанію, и это доставляетъ имъ своего рода облегченіе… Вотъ и я одинъ разыгрываю теперь изъ себя множество лицъ, изъ которыхъ нѣтъ ни одного довольнаго своимъ положеніемъ. Иногда я воображаю себя королемъ; меня начинаетъ мучить мысль объ измѣнѣ, и я принимаюсь жалѣть, зачѣмъ я не нищій, и вотъ я дѣлаюсь нищимъ. Затѣмъ, близкое знакомство съ гнетомъ нужды доказываетъ мнѣ, что гораздо лучше быть королемъ, и вотъ я опять король, но тотчасъ меня свергаетъ съ престола Болинброкъ, и тутъ же я дѣлаюсь ничѣмъ. Но чѣмъ бы я ни былъ, ни я, ни другіе люди этого человѣчества не найдутъ здѣсь удовлетворенія, покуда не достигнутъ высшаго блага — уничтоженія (Звуки музыки). Откуда это доносится музыка? О, прошу васъ, соблюдайте тактъ! Вѣдь и сладчайшая музыка становится невыносимой, когда, не соблюдая мѣры, играютъ не въ тактъ. Тоже самое и въ музыкѣ человѣческой жизни: у меня для музыки былъ такой утонченный, чуткій слухъ, что я подмѣчалъ ничтожнѣйшій разладъ въ звукахъ слегка разстроенной струны, а когда необходимо было замѣтить разладъ въ музыкѣ моей страны, чутья этого у меня не хватило, и мой слухъ не въ силахъ былъ во время уловить рѣжущей ухо разноголосицы между моей властью и моимъ временемъ. Я понапрасну тратилъ время, а теперь оно вымѣщаетъ это на мнѣ, такъ-какъ оно превратило меня въ часы. Мои мысли — минуты, каждую секунду которыхъ обозначаютъ мои вздохи, мои пальцы, неустанно утирающія слезы, словно послушные движенію маятника, замѣняютъ часовыя стрѣлки, указывая эти секунды на невидимомъ циферблатѣ моихъ глазъ, а раздирающіе душу стоны замѣняютъ колоколъ, отбивающій въ моемъ сердцѣ одинъ часъ за другимъ. Итакъ, вздохи, слезы, стоны указываютъ минуты, часы, вообще теченіе времени, но мое время уносится быстро гордымъ и радостнымъ торжествомъ Болинброка, тогда-какъ я самъ разыгрываю изъ себя болвана, стучащаго молоткомъ, когда наступаетъ время бить часамъ! О, эта музыка доводитъ меня до умоизступленія! Хоть-бы она поскорѣе перестала. Говорятъ, будто музыка возвращаетъ сумасшедшимъ разсудокъ; за то человѣка, не лишеннаго разсудка, она можетъ довести до сумасшествія! Тѣмъ не менѣе, великое спасибо той доброй душѣ, которая старается развлечь меня этими звуками, потому что такая заботливость служитъ доказательствомъ любви, а любовь къ Ричарду весьма рѣдкая жемчужина въ этомъ мірѣ, гдѣ все властно царитъ ненависть.
Конюхъ. Привѣтъ вамъ, царственно благородный принцъ.
Ричардъ. Благодарю, мой благородный пэръ. Впрочемъ самаго дешеваго изъ насъ не оцѣнятъ и въ десять гротовъ. Кто ты такой и какъ попалъ ты сюда, куда никто не ходитъ кромѣ угрюмой собаки, приносящей мнѣ пищу, чтобы долѣе поддерживать существованіе моего злополучія?
Конюхъ. Государь, я служилъ у тебя на конюшнѣ, когда ты былъ еще королемъ. Проѣзжая мимо этого замка въ Іоркъ я, разумѣется, не безъ труда выпросилъ позволеніе еще разъ взглянуть на лицо бывшаго моего царственнаго повелителя. О, какъ больно защемило мое сердце, когда, въ день коронованія новаго короля, я увидалъ Болинброка ѣдущимъ по улицамъ Лондона на великолѣпномъ варварійскомъ конѣ, на которомъ ты выѣзжалъ такъ часто, и котораго я такъ заботливо объѣздилъ.
Ричардъ. А! онъ ѣхалъ на моемъ варварійцѣ? Скажи мнѣ, любезный другъ, какъ шелъ подъ королемъ мой любимый конь?
Конюхъ. Онъ выступалъ гордо, словно гнушаясь землей.
Ричардъ. Это животное, которое я чуть не каждый день кормилъ изъ своихъ царственныхъ рукъ хлѣбомъ, гордилось, что на его спинѣ сидѣлъ Болинброкъ, гордилось, что новый король треплетъ его по шеѣ! И что-же, мой варваріецъ ни разу не споткнулся? Когда каждую гордыню ожидаетъ паденіе, какъ могло случиться, что мой конь не грохнулся на землю и не сломилъ шеи гордецу, только по праву захвата усѣвшемуся у него на спинѣ? Нѣтъ, нѣтъ, прости, добрый мой конь! Возможно-ли негодовать на тебя за то, что ты созданъ для того, чтобы человѣкъ тебя сѣдлалъ, чтобы ты возилъ его на себѣ? Я же былъ рожденъ не лошадью, а между тѣмъ на меня, какъ на осла взвалили громадную тяжесть, меня пришпорили и ведутъ въ поводу по приказанію Болинброка.
Тюремщикъ (конюху). Прочь съ дороги, любезный! Долѣе оставаться здѣсь тебѣ нельзя.
Ричардъ. Если ты любишь меня, уходи! Пора!
Конюхъ. Сердце доскажетъ то, чего не посмѣлъ досказать м®ь языкъ (Уходитъ).
Тюремщикъ. Неугодно-ли вамъ будетъ покушать, милордъ.
Ричардъ. Отвѣдай прежде самъ, какъ всегда.
Тюремщикъ. Нѣтъ, милордъ, не смѣю. Сэръ Пирсъ Экстонъ, недавно прибывшій сюда отъ короля, запретилъ мнѣ это дѣлать.
Ричардъ. Къ чорту и Генриха Ланкастра, и тебя! Терпѣніе мое изсякло; мнѣ надоѣло повиноваться! (Бьетъ его).
Тюремщикъ. Помогите! Помогите!
Ричардъ. Что это значитъ? Что нужно смерти, когда она нападаетъ на меня съ такимъ ожесточеніемъ?.. А ты, негодяй, собственною рукою доставляешь оружіе для своей смерти! (Вырываетъ мечъ у одного изъ служителей и убиваетъ послѣдняго). Ступай, пополни собою пустое мѣсто въ аду! (Убиваетъ другого служителя; вслѣдъ за тѣмъ Экстонъ наноситъ смертельный ударъ ему самому). Тотъ, чья рука доводитъ меня до головокруженія, вѣчно да горитъ въ неугасаемомъ огнѣ! Экстонъ, твоя свирѣпая рука запятнала королевскою кровью землю твоего короля! Лети, моя душа, возносись выше! жилище отведено тебѣ подъ небесами, тогда-какъ грубая моя плоть опускается все ниже къ землѣ, чтобы на ней умереть! (Умираетъ).
Экстонъ. Въ тебѣ столько-же мужества, какъ и королевской крови; благодаря мнѣ и кровь, и мужество истощились! Желалъ бы я, чтобы мой поступокъ былъ признанъ хорошимъ, потому что теперь тотъ же демонъ, который нашептывалъ мнѣ, что я поступаю хорошо, начинаетъ убѣждать меня, что мой поступокъ занесенъ въ списокъ адскихъ дѣяній. Доставлю этого умершаго короля королю живому. Другихъ пусть унесутъ и предадутъ погребенію (Уходятъ).
СЦЕНА VI.
правитьБолинброкъ. Дорогой дядя Іоркъ, вотъ послѣднія полученныя нами извѣстія: — мятежники сожгли въ Глостэрширѣ нашъ городъ Чичестэръ; но взяты-ли они въ плѣнъ или убиты, намъ неизвѣстно (Входитъ Норсомберлендъ). Добро пожаловать, милордъ. Что новаго?
Норсомверлендъ. Прежде всего желаю твоему королевству всякаго благополучія. Затѣмъ вотъ первая моя новость: — я отправилъ въ Лондонъ головы Сольсбюри, Спенсэра, Блонта и Кента. Подробности о взятіи ихъ въ плѣнъ ты узнаешь изъ этой бумаги (Подаетъ королю бумагу).
Болинброкъ. Отъ души благодаримъ тебя, любезный Пэрси, за услуги; за свои труды ты получишь вознагражденіе, достойное твоихъ высокихъ качествъ.
Фитцуотэръ. Государь, я отправилъ изъ Оксфорда въ Лондонъ головы Брокаса и сэра Бэнета Сили, двухъ отъявленнѣйшихъ и опаснѣйшихъ мятежниковъ, замышлявшихъ убить васъ въ Оксфордѣ.
Болинброкъ. И твои старанія, Фитцуотэръ, не будутъ забыты. Твои доблести мнѣ хорошо извѣстны.
Пэрси. Главный заговорщикъ, Аббатъ Уэстминстэрскій, подъ вліяніемъ укоровъ совѣсти и мрачной тоски, предалъ свое тѣло землѣ. Но за то вотъ Карляйль. Онъ живъ! — живъ для того, чтобы выслушать твой королевскій приговоръ и понесть за свою гордыню должную кару.
Болинброкъ. Вотъ твой приговоръ, Карляйль — избери себѣ какое нибудь тайное убѣжище, какую-нибудь обитель, гдѣ благочестіе соблюдалось бы строже, чѣмъ соблюдалъ его ты, и живи тамъ съ миромъ, живи тихо, и тогда ты умрешь избавленнымъ отъ какихъ-бы то ни было преслѣдованій, потому что, хотя ты и былъ постоянно моимъ врагомъ, но я всегда замѣчалъ въ тебѣ яркіе проблески высокой чести.
Экстонъ. Великій государь, въ этомъ гробу я приношу тебѣ тревожившій тебя, но теперь умершій страхъ. Здѣсь лежитъ величайшій изъ твоихъ враговъ — Ричардъ Бордосскій; его-то я и принесъ тебѣ.
Болинброкъ. Экстонъ, я тебя не благодарю, потому что ты роковою своею рукою совершилъ такое дѣяніе, которое падетъ на мою голову и на все это славное государство.
Экстонъ. Я совершилъ это дѣяніе вслѣдствіе словъ, государь, слышанныхъ мною отъ васъ-же самихъ.
Болинброкъ. Еще не значитъ, что тотъ, кто нуждается въ ядѣ, любитъ его, поэтому и я тебя не люблю. Хотя я и желалъ Ричарду смерти, убійцы мнѣ ненавистны, а убитые становятся мнѣ милы. Вмѣсто награды, довольствуйся укорами совѣсти, но не жди отъ меня ни одобренія, никакихъ-бы то ни было королевскихъ милостей. Вмѣстѣ съ Каиномъ броди во мракѣ ночи и никогда не смѣй показывать своего лица при свѣтѣ дня, при сіяніи лучезарнаго солнца! Завѣряю васъ честью, милорды: — я глубоко скорблю, что мое едва зарождающееся величіе уже забрызгано кровью. Присоедините свою печаль къ моей печали и немедленно облекитесь въ черныя одежды скорби. Чтобы смыть съ своей преступной руки эту кровь, я предприму походъ въ Святую Землю. Идите за мною, уныло понуря голову, и почтите слезами безвременно погибшаго человѣка, покоящагося въ этомъ гробу (Уходятъ).
Первоначально «Ричардъ II» былъ изданъ въ отдѣльномъ in-quarto въ 1597 году, подъ слѣдующимъ заглавіемъ «The Tragedie of King the second. As it hath beene publikly acted by the right honourable the Lord Chamberlaine his seruants». Въ этомъ изданіи недостаетъ нѣкоторыхъ подробностей, которыя однако вошли въ слѣдующія изданія. «Ричардъ II» напечатанъ въ этомъ послѣднемъ видѣ въ in-folio 1623 года. Ни по отношенію къ тексту, ни по отношенію ко времени созданія трагедіи не существуетъ никакихъ недоразумѣній. Нѣтъ ни малѣйшаго сомнѣнія, что «Ричардъ II» былъ написанъ вслѣдъ за «Королемъ Іоанномъ», въ томъ-же 1596 году.
Съ «Ричардомъ II» тѣсно связано одно изъ самыхъ трагическихъ событій англійской исторіи XVI вѣка. Робертъ Девере, графъ Эссексъ былъ любимцемъ королевы Елисаветы и другомъ Шекспира. Молодой Эссексъ былъ благороденъ, откровененъ, храбръ, красивъ, но легкомысленъ и горячъ. Однажды въ спорѣ съ королевой о томъ, какъ слѣдуетъ управлять Ирландіей, онъ забылся до того, что повернулся къ королевѣ спиной съ оскорбительными словами. Это вывело королеву изъ себя; она вскочила и дала ему пощечину, говоря, чтобы онъ убирался къ черту. Графъ схватился за шпагу и, когда великій адмиралъ удержалъ его за руку, онъ бросился въ сильнѣйшей ярости изъ комнаты, говоря, что такого оскорбленія онъ не снесъ бы даже отъ отца королевы, не только что отъ короля въ юбкѣ. Такого рода размолвки случались довольно часто между королевой Елисаветой и молодымъ Эссексомъ; но всѣ онѣ скоро кончались и опять наступало примиреніе. Управляя Ирландіей, Эссексъ, какъ видно по всему, дѣйствовалъ безтактно и не обращалъ никакого вниманія на инструкціи королевы. Вопреки приказамъ королевы, онъ оставилъ Ирландію и вернулся въ Лондонъ безъ всякой видимой причины. Его судили дисциплинарнымъ судомъ, который приговорилъ его къ лишенію всѣхъ должностей, занимаемыхъ имъ. По освобожденіи изъ подъ ареста графъ жилъ въ своемъ дворцѣ въ Лондонѣ и, казалось, отказался отъ всякой политической роли; но въ дѣйствительности, желая возстановить свое прежнее вліяніе при дворѣ и удалить отъ королевы главнѣйшихъ его враговъ — Роберта Сесиля, сэра Вальтера Рэлея и лорда Грея, онъ вошелъ въ тайныя сношенія съ королемъ шотландскимъ и въ концѣ концовъ составилъ нелѣпый планъ съ своими друзьями ворваться въ королевскій дворецъ и разогнать всѣхъ своихъ враговъ. И дѣйствительно, 8 февраля 1601 года, онъ, въ сопровожденіи графовъ Ротленда и Соутгэмптона и человѣкъ восьмидесяти дворянъ, бросился изъ своего дома, чтобы напасть на дворецъ. Оказалось, однако, что дворецъ хорошо защищенъ; на улицахъ къ графу никто не присоединился и начавшіеся безпорядки, — нѣчто въ родѣ уличнаго бунта, — были скоро подавлены. Эссексъ возвратился къ себѣ, рѣшившись защищаться въ своемъ дворцѣ. Но когда великій адмиралъ съ значительнымъ отрядомъ солдатъ окружилъ дворецъ, Эссексъ предпочелъ сдаться. Судъ изъ двадцати пяти пэровъ призналъ его виновнымъ и приговорилъ къ смертной казни. Послѣ довольно продолжительнаго колебанія, королева утвердила приговоръ 26 февраля 1601 года. Эссексъ былъ казненъ.
Во время процесса Эссекса, котораго обвинялъ его бывшій другъ, лордъ Бэконъ, знаменитый философъ, выяснилась одна любопытная подробность. Одинъ изъ заговорщиковъ, сэръ Джилли Меррикъ, наканунѣ мятежа отправился въ театръ «Глобусъ» и предложилъ Филлипсу, одному изъ актеровъ, который принялъ его отъ лица всей труппы, сыграть на другой день историческую пьесу подъ заглавіемъ: «Ричардъ II», пьесу «въ которой находится сцена низложенія и умерщвленія короля Ричарда II», — The depozing and killing kyng Richard. Вотъ подлинныя слова обвинительнаго акта, написаннаго Бэкономъ: «Кромѣ того, въ доказательство, что онъ (Меррикъ) зналъ о заговорѣ, свидѣтельскимъ показаніемъ установленъ фактъ, что за день до мятежа, Меррикъ, вмѣстѣ съ другими заговорщиками, которые потомъ принимали участіе въ бунтѣ, приказалъ играть на театрѣ въ ихъ присутствіи драму „Низложеніе короля Ричарда II“. Это представленіе не было случайно, но заказано Меррикомъ. А когда одинъ изъ актеровъ сказалъ ему, что пьеса устарѣла и что, слѣдовательно, нѣтъ надежды разсчитывать на хорошій сборъ, то Меррикъ далъ добавочную сумму въ сорокъ шиллинговъ, вслѣдствіе чего пьеса и была сыграна». Заговорщики, очевидно, разсчитывали на то, что представленіе такой пьесы, какъ «Ричардъ II», подѣйствуетъ возбуждающимъ образомъ на населеніе. Но спрашивается, о какомъ «Ричардѣ II» идетъ здѣсь рѣчь? О пьесѣ-ли Шекспира, или о пьесѣ какого-нибудь другого автора? Дѣло въ томъ, что въ двухъ первыхъ изданіяхъ in-quarto шекспировской драмы, нѣтъ сцены низложенія короля въ парламентѣ; эта сцена появилась только въ третьемъ in-quarto 1608 года, т. е. черезъ пять лѣтъ послѣ смерти Елисаветы, когда и самый процессъ Эссекса былъ забытъ. Съ другой стороны, намъ извѣстно изъ дневника нѣкоего доктора Формана, что онъ видѣлъ въ 1611 году въ театрѣ «Глобусъ», пьесу на сюжетъ «Ричарда II», которая, по его описанію, охватывала гораздо большій періодъ времени, чѣмъ шекспировская драма. Тѣмъ не менѣе, изъ самаго описанія доктора Формана можно вывести заключеніе, что эта пьеса была написана значительно позднѣе послѣ пьесы Шекспира, съ цѣлью, вѣроятно, изобразить тѣ событія царствованія, которыя не нашли себѣ мѣста въ шекспировской пьесѣ. Наконецъ, самый отвѣтъ Меррику актера Филлипса о томъ, что пьеса «устарѣла» (old and out of use), по мнѣнію нѣкоторыхъ критиковъ, подтверждаетъ мнѣніе, что въ разговорѣ Меррика съ Филлипсомъ дѣло касалось не шекспировской драмы; но на это можно замѣтить, что Филлипсъ, говоря объ «устарѣлости» пьесы, хотѣлъ этимъ сказать только то, что, благодаря появившимся уже двумъ частямъ «Генриха IV», представляющимъ гораздо больше театральнаго эффекта, «Ричардъ II» долженъ былъ быть отодвинутъ на второй планъ. Во всякомъ случаѣ, y насъ нѣтъ никакихъ серьезныхъ поводовъ предполагать, что пьеса, игранная наканунѣ мятежа не есть драма Шекспира.
Стр. 176. (Дѣйствующія лица). Прозвище Болинброкъ было дано Генриху IV по мѣсту его рожденія, Bolingbroke Castle, въ графствѣ Линкольнъ. Этотъ замокъ былъ разрушенъ въ 1815 году.
Стр. 182. Изображеніе льва находится въ королевскомъ горбѣ Англіи; изображеніе леопарда — въ гербѣ Норфолька.
Стр. 183. Дворецъ герцоговъ и графовъ Ланкаетерскихъ находился на лѣвомъ берегу рѣки Темзы, около нынѣшняго Ватерлосскаго моста. Въ XIII вѣкѣ этотъ замокъ принадлежалъ Петру, графу Савойскому, дядѣ Элеоноры, жены Генриха III. Королева, унаслѣдовавшая этотъ замокъ послѣ смерти графа, оставила его своему второму сыну, Эдмонду, графу Ланкастерскому.
Стр. 184. Вотъ имена семи сыновей Эдуарда: 1) Эдвардъ Вудстокскій, названный Чернымъ Принцемъ, отецъ Ричарда II; 2) Вильямъ Готфильдскій; 3) Ліонель, герцогъ Кларенскій; 4) Джонъ Гаунтъ, отецъ Генриха IV; 5) Эдмондъ Лантдей, Герцогъ Іоркскій; 6) Вильямъ Виндзорскій; 7) Томасъ Вудстокскій, герцогъ Глостерскій, вотъ самый, который въ 1398 году былъ умерщвленъ по повелѣнію Ричарда II.
Стр. 199. Гаунтъ (Gaunt), по-англійски, означаетъ тонкій, худощавый, высохшій.
Стр. 201. «Въ этомъ двадцать второмъ году царствованія Ричарда, распространился слухъ, что король отдалъ королевство на откупъ (въ аренду) сэру Вильяму Скропу, сэру Джону Бюши, сэру Джону Баготу и сэру Генриху Грину». — Хроника Фабіана.
Стр. 204. Существовало повѣріе, что, благодаря заступничеству св. Патрика, никакой ядовитый звѣрь не могъ существовать въ Ирландіи.
Стр. 208. Герцогъ Герсфордскій былъ радушно принять при французскомъ дворѣ, во время своего изгнанія изъ Англіи. Была даже рѣчь о томъ, чтобы женить его на дочери герцога Беррійскаго, но Ричардъ II воспротивился осуществленію этого проекта.
Стр. 220. Голиншедъ сообщаетъ, что въ этомъ году по всей Англіи лавровыя деревья завяли и, вопреки предположеніямъ людей, снова зацвѣли, — «странное явленіе, которое считалось предвѣстникомъ какого-нибудь печальнаго событія».
Стр. 227. Double fatal yew (вдвойнѣ роковое тисовое дерево), — вслѣдствіе, во-первыхъ, вредныхъ свойствъ своихъ листьевъ и, во-вторыхъ, тѣмъ, что изъ этого дерева дѣлается лукъ, смертоносное оружіе.
Стр. 252. Julius Cesar’s ill-erected tower. Преданіе въ Англіи приписываетъ Юлію Цезарю постройку Лондонскаго Тауэра.
Стр. 254. Изабелла Французская, старшая дочь Карла VI, будучи восьми лѣтъ отъ роду вышла замужъ за короля англійскаго Ричарда II. Въ 1402 году она вторично вышла замужъ за герцога Орлеанскаго. Ея младшая сестра, Екатерина, позднѣе, была также англійской королевой, вышедши замужъ за Генриха V.
Стр. 254. Въ то время въ Англіи было въ обычаѣ, чтобы сейчасъ-же послѣ вѣнчанія, въ самой церкви, молодые цѣловались.
Стр. 263. Насмѣшка заключается въ словѣ beggar. Намекъ на балладу: «Король и Нищая».
Стр. 265. Этотъ двоюродный братъ былъ Джонъ, герцогъ Эксетрскій, братъ Ричарда II и мужъ леди Елисаветы, родной сестры Болинброка.