Ричард II (Шекспир; Кетчер)/ДО

Ричард II
авторъ Вильям Шекспир, пер. Николай Христофорович Кетчер

Оригинал: англійскій, опубл.: 1862. — Перевод опубл.: 1862. Источникъ: Драматическія сочиненія Шекспира. Переводъ съ Англійскаго Н. Кетчера, выправленный и пополненный по найденному Пэнъ-Колльеромъ старому экземпляру in-folio 1632 года. Изданіе К. Солдатенкова. Часть 1. Москва, 1862. az.lib.ru

РИЧАРДЪ II.

ДѢЙСТВУЮЩІЕ.

Король Ричардъ II.

Эдмондъ Ленгли, герцогъ Іоркскій.

Джонъ Гаунтъ, герцогъ Ланкастерскій.

Генрихъ, прозванный Болинброкомъ, герцогъ Герфордскій, сынъ Джона Гаунтъ, въ послѣдствіи король Генрихъ IV.

Герцогъ Омерль, сынъ герцога Іоркскаго.

Мовбрэй, герцогъ Норфолькскій.

Герцогъ Сёррей. Графъ Сольсбёри.

Графъ Беркди.

Бёши, Бэготъ, Гринъ — приверженцы Ричарда II.

Графъ Норсемберландъ.

Генрихъ Перси, сынъ его.

Лордъ Россъ.

Лордъ Виловби.

Лордъ Фицватеръ.

Епископъ Карлэйльскій.

Аббатъ Вестмистерскій.

Лордь-Маршалъ.

Сэръ Пирсъ Экстонъ.

Сэръ Стефенъ Скрупъ.

Капитанъ отряда Вэльсцевъ.

Королева, супруга Ричарда II.

Герцогиня Глостеръ.

Герцогиня Іоркъ.

Леди изъ свиты королевы.

Лорды, герольды, офицеры, солдаты, два садовника, тюремщикъ, гонецъ, конюшій и другіе служители. Дѣйствіе въ Англій и въ Вэльсѣ.

ДѢЙСТВІЕ I.

СЦЕНА 1.

Лондонъ. Комната во дворцѣ. Входятъ: Король Ричардъ со свитой, Джонъ Гаунтъ и съ нимъ другіе лорды.

К. РИЧ. Старый Джонъ Гаунтскій, почтенный лѣтами Ланкастеръ^[1], привезъ ты, согласно клятвѣ и поручительству, своего смѣлаго сына, Генриха Герфорда, чтобы онъ доказалъ теперь недавнее, жестокое обвиненіе Томаса Мовбрэй, герцога Норфолькскаго? Тогда мы не имѣли времени выслушать его.

ГАУНТ. Привезъ, мой повелитель.

К. РИЧ. Скажи далѣе: увѣрился ли ты, что онъ обвиняетъ герцога не по старой враждѣ, а по долгу, какъ вѣрный подданный, узнавшій объ измѣнѣ?

ГАУНТ. Сколько я могъ вывѣдать — отнюдь не по закоренѣлой враждѣ, а по очевидной опасности, которая грозитъ вашему величеству.

К. РИЧ. Такъ введите же ихъ. Мы хотимъ, чтобъ и обвинитель, и обвиненный стали лицомъ къ лицу, грознымъ челомъ противъ чела и говорили свободно. (Нp3;которые изъ свиты уходятъ.) Они оба раздражительны, запальчивы; а въ ярости глухи какъ море, быстры какъ огонь.

Нѣкоторые изъ свиты возвращаются съ Болинброкомъ и Норфолькомъ.

БОЛИН. Много, много лѣтъ^[2] счастливыхъ дней моему милостивому королю, моему возлюбленному повелителю!

НОРФ. И чтобъ каждый день былъ счастливѣе другаго, пока небо, завидуя землѣ, не придастъ твоей коронѣ безсмертія!

К. РИЧ. Благодарю обоихъ; но одинъ льститъ намъ, что доказываетъ самая причина вашего пріѣзда — обвиненіе въ государственной измѣнѣ. Братъ Герфордъ, что имѣешь ты сказать противъ Томаса Мовбрэй герцога Норфолькскаго?

БОЛИН. Во-первыхъ, да будетъ небо свидѣтелемъ правдивости моего слова! не по злобѣ и не по гнусной ненависти^[3], а по долгу вѣрнаго подданнаго, которому драгоцѣена безопасность моего государя, предсталъ я обвинителемъ предъ твои царственныя очи. — Теперь я обращаюсь къ тебѣ, Томасъ Мовбрэй, и вникни хорошенько въ мой привѣтъ тебѣ — что я скажу, то докажу на землѣ моимъ тѣломъ, или моя божественная душа отвѣтитъ за это на небѣ. Ты злодѣй и измѣнникъ, слишкомъ прекрасный, чтобъ быть имъ, и слишкомъ гадкій, чтобъ жить; потому что чѣмъ прекраснѣе, чѣмъ свѣтлѣе небо, тѣмъ безобразнѣе кажутся пролетающія по немъ облака. И, чтобъ еще сильнѣй заклеймить тебя позоромъ — я, еще разъ, затыкаю твою глотку гнуснымъ названіемъ измѣнника, и готовъ, если королю угодно, доказать, не сходя съ мѣста, правдивымъ мечемъ моимъ все, что сказалъ языкъ мой.

НОРФ. Не судите по моей холодной рѣчи о моемъ негодованіи. Не бабьей бранью, не рѣзкимъ крикомъ двухъ раздраженныхъ языковъ рѣшить такое дѣло. Кровь, которая должна охладѣть за него, пылаетъ; и все-таки я не могу похвалиться такимъ смиреннымъ терпѣніемъ, чтобъ могъ онѣмѣть совершенно, не сказать ни слова. Во-первыхъ, уваженіе къ вашему величеству не позволяетъ мнѣ опустить поводья и пришпоривать свободу моего слова; безъ него же оно не остановилось бы, пока не возвратило бы въ его глотку двойнаго названія измѣнника. Отстраните его царственное рожденіе; пусть онъ не будетъ родственникомъ моего повелителя — и я стану противъ его, наплюю ему въ глаза, назову подлымъ клеветникомъ и бездѣльникомъ. И чтобъ доказать это, я, даже давъ ему переда, настигъ бы его, хотя бы пришлось гнаться за нимъ пѣшкомъ на ледяныя вершины Альповъ и во всякое другое необитаемое мѣсто, куда еще не ступала нога Англичанина. Теперь же примите въ защиту моей вѣрности клятву всѣми моими надеждами, что онъ лжетъ безбожно.

БОЛИН. Блѣдный, дрожащій трусъ, вотъ, я бросаю тебѣ мой залогъ — отрекаюсь отъ родства съ королемъ, отъ моего царственнаго рожденія, на которое ссылается твоя трусость, а не уваженіе. Если тоска преступленія оставила тебѣ еще столько силы, чтобъ поднять залогъ моей чести — подними. По этому и всѣмъ возможнымъ обычаямъ рыцарства я готовъ доказать, въ единоборствѣ съ тобой, справедливость всего, что я сказалъ, и всего еще худшаго, что ты можешь замыслить.

НОРФ. Я поднимаю его; и клянусь мечемъ, которымъ посвятили меня въ рыцари, готовъ отвѣчать тебѣ по всѣмъ обычаямъ рыцарскаго испытанія. Сѣвъ на коня, да не сойду я съ него живой, если я измѣнникъ, или буду биться неправедно!

К. РИЧ. Въ чемъ же обвиняетъ вашъ братъ Мовбрэя? Вина его должна быть ужасна, чтобъ заставить насъ хоть только подумать о немъ дурное.

БОЛИН. Послушайте, я ручаюсь жизнью за справедливость того, что скажу. Мовбрэй получилъ заимобразно восемь тысячъ ноблей^[4] для войскъ вашего величества, и удержалъ ихъ на свои беззаконныя надобности, какъ гнусный измѣнникъ и подлый бездѣльникъ. Кромѣ того, я говорю, и готовъ доказать мечемъ, здѣсь или гдѣ бы то ни было, до отдаленнѣйшихъ предѣловъ, которые когда-либо открывалъ глазъ Англичанина, что коварный Мовбрэй источникъ и начало всѣхъ измѣнъ, которыя въ теченіи осьмнадцати лѣтъ замышлялись и обнаруживались въ этомъ государствѣ. Далѣе я говорю, я также докажу его гнусной жизнью, что онъ замыслилъ смерть герцога Глостера, возбудилъ легковѣрныхъ противниковъ его, и такимъ образомъ, какъ подлый трусъ, источилъ его невинную душу потоками крови. Кровь эта, какъ жертвенная кровь Авеля, вопіетъ ко мнѣ даже изъ нѣмыхъ нѣдръ земли, требуетъ правосудія, жестокаго возмездія; и, клянусь славой моихъ предковъ, я отомщу этой самой рукой или погибну.

К. РИЧ. Какъ высоко паритъ его рѣшимость! — Томасъ Норфолькъ, что скажешь ты на это?

НОРФ. О, государь, отврати лицо свое, прикажи ушамъ своимъ оглохнуть на мгновенье, пока я выскажу позоръ твоей крови, какъ Богъ и добрые люди гнушаются лжецомъ столь низкимъ.

К. РИЧ. Мовбрэй, и глаза я слухъ нашъ безпристрастны. Будь онъ родной братъ мнѣ, мало этого, наслѣдникъ престола, а онъ только сынъ брата моего отца — клянусь уваженіемъ, которымъ обязаны моему скипетру, и это близкое родство съ нашей священной кровью нисколько не защитило бы его, не подкупило бы непреклонной твердости правдивой души моей. Онъ нашъ подданный, Мовбрэй, такъ же какъ и ты; говори свободно и безбоязненно — я разрѣшаю.

НОРФ. Когда такъ, Болинброкъ, пусть же мое: ты лжешь! пройдетъ сквозь твою лживую глотку до самаго сердца. Три части полученнаго мною для Кале я выдалъ, какъ слѣдовало, войску, а четвертую удержалъ по согласію его величества, потому что мой повелитель оставался у меня въ долгу по неуплаченному еще счету расходовъ моей поѣздки во Францію за его благородной супругой. Проглоти же эту ложь! — Что касается до смерти Глостера — я не убивалъ его; но, къ стыду моему, пренебрегъ въ этомъ случаѣ моей клятвенной обязанностью. — Что до васъ, благородный лордъ Ланкастеръ, почтенный отецъ моего врага, нѣкогда, я замышлялъ на вашу жизнь, и этотъ грѣхъ терзалъ мою скорбную душу; но передъ послѣднимъ причащеніемъ я покаялся, просилъ у вашей милости прощенія и, надѣюсь, получилъ его? Вотъ все, въ чемъ виноватъ я; остальное же выдумано злобой гнуснаго, подлаго, развратнаго измѣнника. Справедливость этого я готовъ защищать безбоязненно, и потому, въ свою очередь, бросаю мой залогъ къ ногамъ надменнаго клеветника, чтобъ доказать мою вѣрность и благородство лучшею кровью его сердца. Молю ваше величество назначить день нашего испытанія какъ можно скорѣе!

К. РИЧ. Послушайте меня, раздраженные лорды. Уничтожьте этотъ разливъ желчи безъ кровопусканья. Не бывши врачами, мы даемъ вамъ этотъ совѣтъ, потому что глубоко укоренившаяся злоба дѣлаетъ слишкомъ глубокія насѣчки. За будьте, простите, кончите и помиритесь; наши врачи говорятъ, что теперь не время кровопусканій^[5]. — Добрый дядя, пусть это кончится началомъ; мы успокоимъ герцога, а ты уговори сына.

ГАУНТ. Въ мои лѣта, такъ хорошо быть примирителемъ. — Сынъ, брось залогъ герцога Норфолька.

К. РИЧ. А ты, Норфолькъ, брось его залогъ.

ГАУНТ. Ну чтоже Генрихъ? Этого требуетъ повиновеніе; повторять кое требованіе мнѣ бы не хотѣлось.

К. РИЧ. Норфолькъ, брось его залогъ; мы требуемъ этого и ты долженъ.

НОРФ. Государь, и самъ бросаюсь къ ногамъ твоимъ. Ты можешь требовать моей жизни, но не безчестья. Моя жизнь принадлежитъ тебѣ по долгу; но моего чистаго имени, которое и послѣ смерти будетъ жить на моей могилѣ, я не могу отдать тебѣ на черный позоръ. Я обвиненъ, опозоренъ, обезчещенъ; душа пронзена ядовитымъ копьемъ клеветы, и этой раны не уврачуетъ никакой бальзамъ, кромѣ его сердечной крови, испарившей этотъ ядъ.

К. РИЧ. Надо преодолѣвать бѣшенство. Отдай мнѣ залогъ. его. Львы укрощаютъ и леопардовъ^[6]!

НОРФ. Но не перемѣняютъ ихъ пятенъ. Сними съ меня безчестье, и я отдамъ залогъ мой. Государь, незапятнанная честь чистѣйшее сокровище нашей земной жизни; безъ нея человѣкъ позлащенная грязь, раскрашенная глина. Духъ безбоязненный въ груди вѣрной — алмазъ въ ларцѣ, запертомъ десятью замками. Моя честь — жизнь моя; обѣ онѣ срослись въ одно: возьми мою честь, и жизнь моя покончена. И потому, государь, молю, позволь мнѣ стоять за честь, которой живу и за которую готовъ умереть.

К. РИЧ. Братъ, брось его залогъ; начни ты.

БОЛИН. Да избавитъ Всевышній мою душу отъ такого гнуснаго грѣха! Я унижусь предъ лицомъ моего отца? опозорю свой санъ блѣдной, нищенской боязнью этого презрѣннаго труса? Прежде чѣмъ мой языкъ поранитъ мою честь такимъ малодушіемъ, такой низкой уступкой, мои зубы откусятъ это рабское орудіе боязливаго отреченья и я выплюну его, окровавленный, въ лицо Мовбрэя — эту вывѣску всего гадкаго. (Гаунтъ уходитъ.)

К. РИЧ. Не просить рождены мы, а приказывать; и потому, не имѣя возможности сдружить васъ, повелѣваемъ, подъ опасеніемъ смертной казни, явиться въ Ковентри, въ день святаго Ламберта. Тамъ копье и мечъ рѣшатъ неукротимую вражду вашей закоснѣлой ненависти; мы не могли помирить васъ — судъ неба покажетъ намъ правоту побѣдителя. Лордъ-маршалъ, прикажите герольдамъ приготовить все къ единоборству.

СЦЕНА 2.

Лондонъ. Комната во дворцѣ герцога Ланкастерскаго. Входятъ: Гаунтъ и Герцогиня Глостеръ¹). ¹) Элеонора Богунъ, вдова Томаса Глостера, сына Эдуарда III.

ГАУНТ. Повѣрь, единокровность съ Глостеромъ возбуждаетъ меня противъ палачей его жизни сильнѣй всѣхъ твоихъ возгласовъ. Но вѣдь право возмездія попало въ тѣ самыя руки, которыя совершили преступленіе, котораго мы не можемъ наказать; предоставимъ же вашу тяжбу на волю неба — придетъ пора, и оно задождитъ грознымъ мщеніемъ на главы виновныхъ.

ГЕРЦ. И братство не возбуждаетъ тебя сильнѣе? Неужели и любовь не можетъ воспламенить твоей устарѣвшей крови? Семь сыновъ Эдуарда, въ томъ числѣ и ты, были семью фіалами его священной крови, семью прекрасными отпрысками одного корня. Нѣкоторые изъ этихъ отпрысковъ засохли сами собой, другіе срѣзаны судьбой; но Томасъ, мой повелитель, моя жизнь, мой Глостеръ — этотъ фіалъ, полный священной крови Эдуарда, этотъ цвѣтущій отпрыскъ его царственнаго корня, — разбитъ рукой зависти, и драгоцѣнная влага пролита, срубленъ кровавымъ топоромъ убійства, и всѣ юные листья завяли. — Ахъ, Гаунтъ! вѣдь его кровь была твоя кровь; ложе, утроба, духъ, тѣло, давшіе тебѣ жизнь, сдѣлали и его человѣкомъ; пусть ты еще живешь и дышешь, но ты убитъ въ немъ. Ты какъ-будто соглашаешься на смерть своего отца, взирая равнодушно на убійство бѣднаго брата — этого вѣрнаго подобія отца. Гаунтъ! не называй этого терпѣніемъ — это отчаяніе; перенося убійство брата, ты открываешь имъ дорогу къ твоей собственной жизни, учишь безчеловѣчныхъ палачей какъ умертвить тебя. То, что мы въ низшихъ величаемъ терпѣніемъ, въ высшихъ — блѣдная, холодная трусость. Что сказать мнѣ еще? ты обезопасишь свою собственную жизнь местью за убійство моего Глостера.

ГАУНТ. Эта тяжба принадлежитъ небу, потому что онъ умерщвленъ его намѣстникомъ, его помазаннымъ представителемъ. Пусть оно и наказываетъ, если смерть эта беззаконна; я же никогда не подниму разъяренной руки противъ его помазанника.

ГЕРЦ. Гдѣ же, кого же просить мнѣ?

ГАУНТ. Небо; оно опора и защита вдовъ.

ГЕРЦ. Хорошо, я прибѣгну къ нему. Прощай, прощай, старый Гаунтъ^[7]. Ты ѣдешь въ Ковентри смотрѣть битву племянника Герфорда съ злобнымъ Мовбрэемъ. О, пусть кровь моего мужа направитъ копье Герфорда прямо въ грудь палача Мовбрэя! Или, когда первая сшибка не посчастливится, пусть грѣхи Мовбрэя надломятъ своей тяжестью хребетъ его взмыленнаго коня и онъ сброситъ своего гнуснаго сѣдока, стремглавъ къ ногамъ Герфорда! Прощай, старый Гаунтъ; вѣрно женѣ твоего брата умереть, не разставаясь съ грустью — ея вѣрной подругой.

ГАУНТ. Прощай, сестра. Мнѣ надо ѣхать въ Ковентри. Пожелай мнѣ счастливаго пути, какъ я тебѣ желаю счастья.

ГЕРЦ. Еще слово. Скорбь, западая въ душу, гнететъ не безсмысленной пустотой, а тягостью. Я простилась съ тобой, не сказавъ еще ничего; потому что печаль не кончается, хотя я кажется, что ужь все кончено. Поклонись отъ меня брату Эдмонду Іоркскому. Кажется теперь все: — нѣтъ, не покидай же меня такъ скоро; погоди немного; можетъ-быть я вспомню еще что нибудь. Попроси его — о, да чтожь попрошу я? — попроси пріѣхать ко мнѣ поскорѣй въ Плэши. — Но, Боже мой! что же увидитъ тамъ бѣдный, старый Іоркъ? Пустыя комнаты, голыя стѣны^[8], обезлюдѣвшія передніи, ни кѣмъ не попираемыя ступени, и — вмѣсто привѣта, я встрѣчу его стѣнаніями. Нѣтъ, поклонясь только ему; пусть онъ лучше не пріѣзжаетъ ко мнѣ. Вѣдь онъ не найдетъ у меня ничего кромѣ горя; а оно и такъ живетъ вездѣ. Безутѣшная, безнадежная, пріѣду я домой, и умру^[9]; полные слезъ глаза мои говорятъ тебѣ послѣднее прости.

СЦЕНА 3.

Госфордское полѣ, близь Ковентри. Огороженное мѣсто для поединка и тронъ. Герольды и другіе въ ожиданіи. Входятъ: Лордъ-маршалъ¹) и Омерль²).

¹) Лордъ-маршалъ Англія былъ герцогъ Норфолькскій; но такъ какъ въ этомъ случаѣ онъ былъ однимъ изъ единоборцевъ, то его должность была передана Томасу Годанду, герцогу Сиррей.

²) Эдуардъ Омерль, старшій сынъ Лэнгли, пятаго сына Эдуарда III. Онъ сдѣланъ герцоговъ Омерль или Омаль въ 1397 году. Въ этотъ день онъ занималъ въ Ковентри должность верховнаго Констабля Англіи.

Л. МАР. Лордъ Омерль, вооружился ли Генрихъ Герфордъ?

ОМЕРЛ. Совсѣмъ, и жаждетъ выдти скорѣе на поприще.

Л. МАР. Герцогъ Норфолькъ, веселый и бодрый, ждетъ только трубы обвинителя.

ОМЕРЛ. Такъ дѣло только за его величествомъ.

Трубные звуки. Входитъ Король Ричардъ и садится на тронъ; Гаунтъ и другіе Лорды размѣщаются по своимъ мѣстамъ. За сценой раздается трубный звукъ, на который тотчасъ же отвѣчаетъ другой, также за сценой. Вслѣдъ за тѣмъ является Норфолькъ въ полномъ вооруженіи, предшествуемый герольдомъ.

К. РИЧ. Лордъ-маршалъ, спросите, за чѣмъ явился сюда этотъ воинъ въ полномъ вооруженіи; спросите его имя, я потомъ, согласно правиламъ, заставьте его поклясться, что дѣло его правое.

Л. МАР. Во имя Бога и короля, скажи, кто ты и зачѣмъ пришелъ сюда въ полномъ рыцарскомъ вооруженіи; противъ кого пришелъ ты и какая вина распри. Говори истину по долгу рыцарства и присяги, и да защититъ тебя небо и твое мужество.

НОРФ. Я Томасъ Мовбрей, герцогъ Норфолькскій, и пришелъ сюда по данной клятвѣ — отъ нарушенія которой да сохранитъ Боже всякаго рыцаря, — защищать мою честь и вѣрность Богу, моему королю и моему потомству, противъ герцога Герфордскаго, моего обвинителя, и чтобъ при помощи Бога и этой руки, доказать, защищая себя, что онъ измѣнникъ противъ моего Бога, моего короля и меня, и да защититъ меня небо въ правой битвѣ.

Трубы. Входитъ Болинброкъ въ полномъ вооруженіи, предшествуемый герольдомъ.

К. РИЧ. Лордъ-маршалъ, спросите этого вооруженнаго рыцаря, кто онъ и зачѣмъ явился сюда въ воинственныхъ доспѣхахъ, и за тѣмъ, какъ слѣдуетъ по нашему закону, потребуйте клятвы въ правотѣ его дѣла.

Л. МАР. Какъ твое имя, и зачѣмъ явился ты предъ лицо короля Ричарда на его царственное поприще? Противъ кого пришелъ ты, и въ чемъ твоя распря? Говори, какъ истинный рыцарь и да защититъ тебя небо.

БОЛИН. Я Генрихъ Герфордскій, Ланкастерскій и Дербиширскій, и явился сюда въ полномъ вооруженіи, чтобъ, съ помощію Бога и собственнаго мужества, доказать въ единоборствѣ съ Томасомъ Мовбрэемъ, герцогомъ Норфолькскимъ, что онъ подлый и опасный измѣнникъ противъ Бога, короля Ричарда и меня, и да защититъ меня небо въ правой битвѣ!

Л. МАР. Подъ опасеніемъ смертной казни, никогда не осмѣлится вступить на это поприще, кромѣ маршала и другихъ сановниковъ, обязанныхъ распоряжать битвой.

БОЛИН. Лордъ-маршалъ, позволь мнѣ поцѣловать руку моего государя и преклонить колѣна передъ его величествомъ; потому что Мовбрэй и я, подобны двумъ путникамъ, обрекшимъ себя на дальное и трудное странствованіе; позволь намъ торжественно проститься и съ нашими друзьями.

Л. МАР. Обвинитель почтительно привѣтствуетъ ваше величество и проситъ позволенія поцѣловать вашу руку и проститься.

К. РИЧ. Мы сойдемъ и обнимемъ его. Братъ Герфордъ, да даруетъ тебѣ Всевышній побѣду по мѣрѣ правоты твоей. Прощай, моя кровь; прольешь ты ее ныньче — мы можемъ плакать, но мстить за твою смерть не можемъ.

БОЛИН. О, нѣтъ! ни одинъ благородный глазъ да не унизится слезами обо мнѣ, если меня пронзитъ копье Мовбрэя. Я иду на битву съ нимъ съ увѣренностью сокола, когда онъ устремляется на пташку. — (Лордъ-маршалу.) Прощайте, благородный лордъ; прощай и ты, мой братъ, мой добрый лордъ Омерль; не больной, а юный, сильный, полный жизни вступаю я въ борьбу со смертью. Какъ за англійскими обѣдами, сладчайшее сберегается для конца, послѣдній привѣтъ (Гаунту) тебѣ, мой земный творецъ; духъ твоей юности возродился во мнѣ и одушевляетъ меня двойной силой схватить побѣду, летающую надъ головой моей. Укрѣпи мои доспѣхи твоими молитвами, закали твоимъ благословеніемъ остріе моего копья, чтобъ оно проникло сквозь вощаный панцырь Мовбрэя и чтобъ имя Джона Гаунта заблестѣло новой славой въ доблестяхъ сына.

ГАУНТ. Небо да даруетъ тебѣ успѣхъ въ твоемъ правомъ дѣлѣ. Будь быстръ какъ молнія, и пусть твои удары, съ дважды удвоенной силой, разразятся оглушающимъ громомъ по шлему твоего опаснаго противника. Возбуди свою юношескую кровь, будь мужественъ и живи!

БОЛИН. Моя невинность и святый Георгъ помогутъ!

НОРФ. Какъ бы ни рѣшило небо или счастье судьбу мою, я и останусь въ живыхъ и умру вѣрнымъ престолу короля Ричарда, какъ честный, прямой и благородный дворянинъ. Никогда еще плѣнникъ не сбрасывалъ цѣпей рабства, не привѣтствовалъ золотой, безусловной свободы съ такой радостью, съ какой мой ликующій духъ торжествуетъ это бранное пиршество съ моимъ противникомъ. — могущественный повелитель, и вы, мои товарищи, перы, примите изъ устъ моихъ искреннее желаніе, многихъ, многихъ счастливыхъ дней и лѣтъ. Я уду на битву радостно, весело, какъ на празднество. Дыханіе человѣка праваго всегда спокойно.

К. РИЧ. Прощай, благородный лордъ; я вижу, въ твоихъ глазахъ блестятъ и добродѣтель, и мужество. Лордъ-маршалъ, распорядитесь битвой и начинайте. (Король и лорды возвращаются на мѣста.)

Л. МАР. Генрихъ Герфордскій, Ланкастерскій и Дербиширскій, прими твое копье и да защититъ Господь правоту твою.

БОЛИН. Твердый надеждой, какъ башня, я восклицаю: аминь.

Л. МАР. (Одному изъ сановтковъ.) Подай это копье Toмасу, герцогу Норфолькскому.

1 ГЕР. Генрихъ Герфордскій, Ланкастерскій и Дербиширскій стоитъ здѣсь за Бога, своего государя и самого себя, подъ опасеніемъ оказаться лжецомъ и негодяемъ, если не докажетъ, что Томасъ Мовбрэй, герцогъ Норфолькскій, виновенъ въ измѣнѣ противъ Бога, короля и его, и потому смѣло вызываетъ его на битву.

2 ГЕР. Томасъ Мовбрэй, герцогъ Норфолькскій, стоитъ здѣсь подъ опасеніемъ оказаться лжецемъ и негодяемъ, если не защититъ себя и не докажетъ, что Генрихъ Герфордскій, Ланкастерскій и Дербиширскій виновенъ въ измѣнѣ противъ Бога, короля и его, и потому безбоязненно и нетерпѣливо ждетъ только знака къ битвѣ.

Л. МАР. Трубы, тушъ; противники впередъ. (Тушь.) Остановитесь, король бросилъ жезлъ свой.

К. РИЧ. Вели имъ снять шлемы, бросить копья и возвратиться на мѣста. — Отойдемъ въ сторону: пусть гремятъ трубы, пока мы не возвѣстимъ герцогамъ нашего рѣшенія. — (Продолжительный тушъ. Обращаясь къ противникамъ.) Подойдите къ намъ ближе и выслушайте что мы придумали съ нашимъ совѣтомъ. Чтобы земля нашего королевства не обагрилась драгоцѣнной кровью, которую сама вскормила, потому что ужасныя, междоусобныя раны, вспаханныя родственными мечами, ненавистны нашему взору; потому что мы полагаемъ, что только орлиный полетъ стремящихся къ небу гордыхъ, честолюбивыхъ помысловъ и зависть, которая разражается ненавистью ко всякому сопернику, побуждаютъ васъ нарушать миръ, покоившійся въ колыбели нашего государства тихимъ, спокойнымъ сномъ дитяти; и чтобы пробужденный громомъ барабановъ, рѣзкими звуками трубъ и трескомъ ярыхъ желѣзныхъ доспѣховъ, онъ не оставилъ нашихъ спокойныхъ предѣловъ и намъ не пришлось тонуть въ крови родственной, мы изгоняемъ васъ изъ нашего государства. Тебѣ, братъ Герфордъ, подъ опасеніемъ смертной казня, не привѣтствовать нашихъ прекрасныхъ владѣній, блуждать по чуждымъ стезямъ изгнанія, пока дважды пять лѣтъ не уберутъ нашихъ полей своей роскошью.

БОЛИН. Твоя воля будетъ исполнена. Мнѣ остается одно утѣшеньемъ, что тоже солнце, которое грѣетъ васъ здѣсь, будетъ свѣтить и мнѣ; что тѣ же золотые лучи, которые озаряютъ васъ, озарятъ и меня и озолотятъ мое изгнанье!

К. РИЧ. Норфолькъ, тебя ждетъ приговоръ еще тягостнѣший; хотя и не охотно, но я долженъ произнести его: лѣнивому ходу часовъ не опредѣлять твоего жестокаго безсрочнаго изгнанія; я произношу безнадежное: навсегда, подъ опасеніемъ смертной казни.

НОРФ. Жестокій приговоръ, мой повелитель, и совершенно неожиданный изъ устъ вашего величества. Я заслуживалъ лучшей награды, а не такой жестокой обиды, какъ это изгнаніе въ безпредѣльный міръ. Я долженъ теперь забыть мое родное англійское нарѣчіе, которому учился сорокъ лѣтъ; теперь языкъ мой безполезенъ мнѣ, какъ безструнная лютня или арфа, или какъ хорошій инструментъ, запертый въ ящикъ, или вынутый изъ ящика, но попавшій въ руки, которыя не умѣютъ играть на немъ. Ты заключилъ мой языкъ въ моемъ ртѣ, за двойной рѣшоткой зубовъ и губъ, и приставилъ тюремщикомъ глупое, безчувственное, безплодное невѣжество. Я ужь слишкомъ старъ, чтобъ ластиться къ кормилицѣ, вышелъ изъ лѣтъ, чтобъ быть ученикомъ; чтожь твой приговоръ какъ не нѣмая смерть, лишающая мой языкъ возможности жить роднымъ ему дыханіемъ?

К. РИЧ. Напрасно стараешься ты возбудить состраданіе; приговоръ нашъ произнесенъ — и всѣ жалобы безполезны.

НОРФ. Прости же свѣтъ моей отчизны; я оставляю тебя на жизнь въ печальномъ сумракѣ безконечной ночи. (Удаляется.)

К. РИЧ. Постой, возьми съ собой еще клятву. Положите ваши изгнанныя руки на нашъ царственный мечъ и клянитесь долгомъ, которымъ обязаны Богу, потому что часть его, которой обязаны намъ, изгоняется вмѣстѣ съ вами^[10]. Клянитесь, и да поможетъ вамъ небо сдержать клятву, — никогда не сдружаться и не встрѣчаться другъ съ другомъ въ изгнаніи; никогда не привѣтствовать другъ друга даже письменно; никогда не жалѣть и не стараться укротить бурю взаимной, на родинѣ возникшей ненависти; никогда не соединяться, не замышлять и не предпринимать никакого зла противъ насъ, нашего государства и нашихъ подданныхъ!

БОЛИН. Клянусь.

НОРФ. И я, хранить эту клятву.

БОЛИН. Норфолькъ, до сихъ поръ я говорилъ съ тобой, какъ со врагомъ. Еслибы король позволилъ, одна изъ нашихъ душъ блуждала бы уже теперь въ воздухѣ, изгнанная изъ бренной могилы нашего тѣла, какъ наши тѣла изгнаны изъ этого государства. Сознайся въ измѣнѣ прежде, чѣмъ удалишься; вѣдь тебѣ идти далеко, не бери съ собой тягостнаго бремени преступленія.

НОРФ. Нѣтъ, Болинброкъ; если я когда-нибудь былъ измѣнникомъ, пусть мое имя вычеркнется изъ книги жизни, пусть я буду изгнанъ и съ неба, какъ отсюда! Но что такое ты, знаютъ небо, ты и я; и, боюсь, что король раскается слишкомъ скоро. — Прости, государь. — Теперь мнѣ не возможно сбиться съ дороги; теперь цѣлый міръ мнѣ дорога, только не въ Англію! (Уходитъ.)

К. РИЧ. Дядя, я вижу въ зеркалѣ твоихъ глазъ, какъ скорбитъ твое сердце; твое печальное лицо сокращаетъ его изгнаніе четырьмя годами. (Боллигброку). Пройдутъ шесть морозныхъ зимъ, и ты можешь возвратиться на родину.

БОЛИН. Какъ много времени въ одномъ короткомъ словѣ! Четыре томительныхъ зимы и четыре веселыя весны кончаются однимъ словомъ; такъ мощно оно въ устахъ государя.

ГАУНТ. Благодарю, мой повелитель, что для меня ты сократилъ его изгнаніе четырьмя годами; но я, едва ли воспользуюсь твоей милостью. Прежде чѣмъ мѣсяцы обреченныхъ ему шести лѣтъ совершатъ свое теченіе, моя лампа, лишенная масла, мой свѣточъ, истощенный временемъ, погасится старостью и безконечной ночью. Мой огарокъ догоритъ, и слѣпая смерть не позволитъ мнѣ увидѣть сына.

К. РИЧ. Полно, дядя, ты проживешь еще много лѣтъ.

ГАУНТ. Нѣтъ, государь, ты не прибавишь ни одной минуты. Сократить мои дни мрачною печалью ты можешь; можешь лишить меня ночей, но не дашь ни одного утра. Ты можешь помочь времени избраздить меня старостью, но не остановишь углубленія и малѣйшей морщинки; твое слово, за одно со временемъ, можетъ умертвить меня, но мертвому не возвратитъ уже дыханія и все твое государство.

К. РИЧ. Твой сынъ изгнанъ по мудрому совѣту, отчасти твоимъ собственнымъ языкомъ утвержденному; а теперь ты, кажется, негодуешь на наше правосудіе.

ГАУНТ. Сладкое на вкусъ часто горько, когда проглотишь. Вы поставили меня судьей; но для меня было бы лучше, еслибъ вы заставили меня говорить какъ слѣдуетъ отцу. — Будь онъ чужой мнѣ, а не сынъ — я смотрѣлъ бы на его проступокъ снисходительнѣе. Я хотѣлъ избѣжать упрека въ пристрастіи и разрушилъ этимъ приговоромъ свою собственную жизнь. Ахъ! я все ждалъ, не скажетъ ли кто изъ васъ, что я слишкомъ строгъ къ себѣ; но вы дали волю языку моему, и я поневолѣ произнесъ приговоръ самому себѣ.

К. РИЧ. Прощай, братъ, — дядя, простись и ты съ нимъ; мы изгоняемъ его на шесть лѣтъ, и онъ долженъ удалиться. (Трубы. К. Ричардъ уходитъ со свитой.)

ОМЕРЛ. Братъ, прости; чего не льзя пересказать теперь, то разскажетъ письмо оттуда, гдѣ будешь жить.

Л. МАР. Я не прощаюсь съ вами, благородный лордъ: я провожаю васъ до морскаго берега.

ГАУНТ. Къ чему же бережешь ты слова, не отвѣчаешь на привѣтъ друзей?

БОЛИН. У меня ихъ слишкомъ мало на прощанье съ вами, тогда какъ ихъ надобно такъ много, чтобъ выразить все величіе печали моего сердца.

ГАУНТ. Тебя огорчаетъ временное удаленіе.

БОЛИН. Радость далеко, а грусть уже тутъ.

ГАУНТ. Что такое шесть зимъ? онѣ пронесутся скоро.

БОЛИН. Въ радости; но печаль удесетеряетъ каждый часъ.

ГАУНТ. Назови это добровольной поѣздкой для удовольствія.

БОЛИН. Какъ не называй, сердце все будетъ вздыхать, видѣть вынужденное странствованіе.

ГАУНТ. Смотри на это печальное, томительное странствованіе, какъ на фольгу, въ которую вставится драгоцѣнный алмазъ твоего возвращенья.

БОЛИН. Нѣтъ, скорѣй, каждый томительный шагъ будетъ напоминать мнѣ какъ далеко оставляю я за собой всѣ алмазы моей любви. Не предстоитъ ли мнѣ длинное ученичество въ странствованіи по чуждымъ стезямъ, и наконецъ, когда получу свободу, чѣмъ похвалиться, кромѣ того, что былъ поденщикомъ печали?

ГАУНТ. Для мудраго всѣ мѣста, озаряемыя окомъ неба, пристани счастья. Научи необходимость такому разсужденью; никакая добродѣтель не сравнится съ необходимостью. Вообрази, что не король изгналъ тебя, а ты короля. Горе налегаетъ сильнѣе, если замѣтитъ, что ему поддаются. Говори, что не король изгналъ тебя, а я послалъ искать славы; или представь себѣ, что въ нашемъ воздухѣ развилась всепожирающая зараза, и ты бѣжалъ искать странъ благодатнѣйшихъ. Увѣрь себя, что все милое душѣ твоей тамъ, куда ты идешь, а не тамъ, откуда удаляешься. Вообрази, что птицы — музыканты, попираемые тобою луга — усыпанный полъ пиршественной залы^[11], цвѣты — прекрасныя леди, а твое странствіе — упоительный танецъ. Брюзгливая скорбь грызетъ гораздо меньше того, кто смѣется надъ ней или не обращаетъ на нее большаго вниманія.

БОЛИН. Кто же сдержитъ огонь въ рукахъ, воображая о ледяномъ Кавказѣ? притупитъ жало голода мыслью о пиршествѣ? станетъ валяться голый по декабрскому снѣгу, мечтая о лѣтнемъ зноѣ? Нѣтъ! мысль о прекрасномъ дѣлаетъ дурное еще ощутительнѣй; свирѣпый зубъ скорби никогда не нагнаиваетъ такъ сильно, какъ когда кусаетъ, но не прокусываетъ болячки.

ГАУНТ. Идемъ, идемъ, мой сынъ! я выведу тебя на дорогу. — Будь я такъ же молодъ, я бы не сталъ такъ медлить въ подобномъ случаѣ.

БОЛИН. Прощай же, Англія; прощай, моя прекрасная мать, моя кормилица; прощай! Кудабъ ни завела меня судьба — я могу похвалиться, что и въ изгнаніи я все останусь вѣрнымъ Англичаниномъ.

СЦЕНА 4.

Тамъ же. Комната въ королевскомъ замкѣ. Входятъ: Король Ричардъ, Бэшотъ и Гринъ, въ одну дверь; Омерль въ другую.

К. РИЧ. Мы замѣтили. — Братъ Омерль, какъ далеко проводилъ ты великаго Герфорда?

ОМЕРЛ. Я проводилъ великаго Герфорда, если вы ужь такъ называете его, до большой дороги и тамъ оставилъ.

К. РИЧ. И много пролито прощальныхъ слезъ?

ОМЕРЛ. Нисколько; развѣ сѣверовосточный вѣтеръ, рѣзко дувшій въ наши лица и пробудившій спавшія слезы, случайно подарилъ какой-нибудь одной наше холодное разставанье.

К. РИЧ. Что сказалъ нашъ братъ, когда вы разставались?

ОМЕРЛ. Прощай; но мое сердце не хотѣло, чтобъ языкъ унизилъ это слово^[12] и научило меня притвориться такъ огорченнымъ, что слова, казалось, были погребены въ могилѣ моей печали. Конечно, еслибъ это слово могло продолжить часы, увеличить цѣлыми годами его короткое изгнаніе — о, тогда я наговорилъ бы ему цѣлую книгу этихъ прости; оно не могло этого сдѣлать, и я не сказалъ ему ни одного.

К. РИЧ. Братъ, онъ братъ намъ; но я сомнѣваюсь, придется ли ему увидать своихъ друзей, когда кончится изгнаніе. Мы сами, Бёши, Бэготъ и Гринъ замѣтили какъ онъ подлещался къ простолюдинамъ; какъ старался вкрасться въ ихъ сердца смиреннымъ, дружественнымъ обхожденіемъ; какое показывалъ уваженіе рабамъ; какъ подкупалъ бѣдныхъ ремесленниковъ льстивой улыбкой и безропотной покорностью своей судьбѣ, какъ-будто желалъ изгнать вмѣстѣ съ собой и ихъ любовь. Онъ снялъ беретъ передъ старухой, торговавшей устрицами. Два возчика пожелали ему счастливаго пути, и его гибкія колѣна согнулись^[13], и онъ сказалъ имъ: «благодарю, земляки! благодарю, мои добрые друзья!» точно какъ-будто наша Англія его наслѣдіе, а онъ единственная надежда нашихъ подданныхъ.

ГРИНЪ. Онъ удалился, а съ нимъ и его замыслы. Теперь, государь, пора подумать объ Ирландскихъ бунтовщикахъ; надо принять, какъ можно скорѣй, дѣятельнѣйшія мѣры, чтобъ нашей медленностью не дать имъ возможности отыскать новыя средства къ ихъ выгодѣ и ко вреду вашего величества.

К. РИЧ. Мы сами, собственной особой, отправляемся на эту войну. Но такъ-какъ, содержаніе большаго двора и наша чрезмѣрная щедрость порядочно пооблегчили наши сундуки, мы вынуждены отдать наше королевство на откупъ^[14]; это обезпечитъ наше настоящее предпріятіе. На случай же недостатка, мы оставимъ бланки^[15], и наши намѣстники впишутъ въ нихъ всѣхъ богачей на значительныя суммы, которыя и перешлютъ къ намъ, на наши нужды. Мы тотчасъ же отправляемся въ Ирландію.

Входитъ Бёши.

Что новаго, Бёши?

БЁШИ. Старый Гаунтъ вдругъ заболѣлъ сильно и прислалъ гонца съ просьбой, чтобъ ваше величество навѣстили его.

К. РИЧ. Гдѣ онъ теперь?

БЁШИ. Въ Эли-гаузѣ, мой повелитель^[16].

К. РИЧ. Да внушитъ Всевышній его врачу благую мысль спровадить его поскорѣй въ могилу! Начинка его сундуковъ одѣнетъ ваше войско на войну съ Ирландіей. Ѣдемте, лорды, къ нему всѣ вмѣстѣ. Дай Богъ, чтобы, не смотря на нашу поспѣшность, мы не поспѣли!

ДѢЙСТВІЕ II.

СЦЕНА 1.

Лондонъ. Комната въ Эли-гаузѣ. Гаунтъ на креслѣ, Герцогъ Іоркскій и другіе стоятъ около него.

ГАУНТ. Чтожь, пріѣдетъ ли король? Мнѣ бы хотѣлось кончить жизнь добрымъ совѣтомъ его безразсудной молодости.

ІОРКЪ. Не мучь себя, не утомляй груди; онъ не послушаетъ твоего совѣта.

ГАУНТ. Но вѣдь говорятъ, что рѣчь умирающаго вынуждаетъ вниманіе, какъ глубокая гармонія; когда ужь такъ не много остается словъ, они рѣдко высказываются безъ пользы, потому что слова того, кто говоритъ съ трудомъ переводя дыханіе, дышатъ истиной. Человѣка, которому скоро не говорить, слушаютъ скорѣй, чѣмъ того, кому еще льстятъ и юность и довольство; на кончину обращаютъ больше вниманія, чѣмъ на всю предшествовавшую жизнь. Закатъ солнца, послѣдніе аккорды музыки, какъ послѣдній кусокъ сладкаго — сладчайшіе послѣдки, врѣзываются въ память сильнѣй давно уже прошедшаго. Пусть Ричардъ не слушалъ совѣтовъ моей жизни: можетъ-быть, печальныя истины моей смерти проникнутъ въ его ухо.

ІОРКЪ. Нѣтъ, оно замкнуто другими, льстивыми звуками: хвалами его роскоши, сладострастными пѣснями, ядовитымъ напѣвамъ которыхъ такъ охотно внимаетъ юность; разсказами о модахъ гордой Италіи, за нравами которой нашъ неповоротливый народъ ковыляетъ съ низкой подражательностью обезьяны^[17]. Появится ли въ цѣломъ мірѣ хоть одна суета, которой бы ему тотчасъ не передали? И пусть она будетъ гнусна — ничего, была бы только нова. Чтоже сдѣлаетъ запоздалый совѣтъ тамъ, гдѣ воля возстаетъ противъ разсудка? Не руководи того, кто самъ себѣ избираетъ дорогу; ты и безъ того скоро лишишься дыханія, не расточай же его понапрасну.

ГАУНТ. Мнѣ кажется, что я вновь вдохновленный пророкъ и, умирая, предвѣщаю. Дикій, буйный пылъ его распутства не продолжителенъ, потому что сильный огонь перегараетъ скоро. Мелкіе дожди идутъ долго — сильныя бури кратковременны; кто слишкомъ спѣшитъ съ самаго начала, утомляется прежде времени; кто ѣстъ жадно, давится пищей; легкомысленное тщеславіе и ненасытное прожорство, истощивъ всѣ средства, пожираютъ самихъ себя. И этотъ царственный престолъ, этотъ вѣнценосный островъ, эта земля величія, эта отчизна Марса, этотъ другой Эдемъ, полурай, эта крѣпость, которую природа создала для самой себя въ защиту отъ заразъ и войнъ, — это счастливое поколѣніе мужей, этотъ маленькій міръ, этотъ драгоцѣнный камень, вставленный въ серебристое море, которое защищаетъ его, какъ стѣна, какъ ровъ замка отъ зависти государствъ не такъ счастливыхъ, — и эта благословенная земля, этотъ островъ, это королевство, эта Англія, эта кормилица, эта мать королей, страшныхъ своимъ племенемъ, знаменитыхъ рожденіемъ, прославившихся подвигами, службой христіанству и истиннымъ рыцарствомъ также далеко отъ домашняго крова, какъ находящійся въ упрямой Іудеѣ, гробъ Спасителя, сына благодатной Маріи, — и эта родина душъ великихъ, эта драгоцѣнная страна, драгоцѣнная своей знаменитостью въ цѣлой вселенной, отдана — о это убиваетъ меня, — отдана на откупъ, какъ помѣстье, какъ ничтожная мыза! Англія, объятая побѣдоноснымъ моремъ, Англія, скалистые берега которой отбиваютъ завистливый напоръ водянистаго Нептуна; опоясана теперь позоромъ, чернильными пятнами, крѣпостями изъ гнилаго пергамена! Англія, привыкшая завоевывать другія земли, завоевала теперь постыднѣйшимъ образомъ самое себя! О еслибы этотъ позоръ исчезъ вмѣстѣ съ моей жизнью, какъ счастливъ былъ бы мой близкій конецъ!

Входятъ: К. Ричардъ, Королева¹), Омерль, Бёши, Гринъ, Бэготъ, Россъ и Вилловби.

¹) Тутъ Шекспиръ отступилъ отъ исторической вѣрности. Анна, первая жена Ричарда, умерла еще до начала драмы; а Изабела, вторая жена его, была еще ребенкомъ, когда его умертвили.

ІОРК. Король пріѣхалъ; — будь снисходительнѣй къ его юности; вѣдь молодые, горячіе жеребята, бѣснуются еще болѣе когда ихъ понуждаютъ^[18].

КОРОЛ. Какъ здоровье, нашего благороднаго дяди, Ланкастера?

К. РИЧ. Ну, что хорошаго? Что съ нашимъ старымъ Гаунтомъ?

ГАУНТ. О, какъ пристало это имя къ моему положенію! Да, я въ самомъ дѣлѣ старый Гаунтъ, и изнуренный (gaunt), потому что старъ^[19]; скорбь постилась во мнѣ слишкомъ долго; а ктожь, воздерживаясь отъ пищи, не изхудаетъ (gaunt)? Я долго бодрствовалъ для спящей Англіи; бдѣніе родитъ худобу, а худоба тоже изнуренье (gaunt). Для меня строгій постъ и то, что откармливаетъ многихъ отцовъ — я разумѣю взгляды дѣтей; наложивъ на меня этотъ постъ, ты изнурилъ меня (made me gaunt). Я изхудалъ (gaunt) для могилы, тощъ (gaunt), какъ могила, и ея пустая утроба наслѣдуетъ однѣ кости.

К. РИЧ. Ну можетъ ли больной человѣкъ играть тамъ замысловато своимъ именемъ?

ГАУНТ. Это болѣзнь забавляется насмѣшками надъ собой. Съ тѣхъ поръ, какъ ты началъ хлопотать, чтобъ убить во мнѣ мое имя, въ угоду тебѣ, великій король, я смѣюсь надъ моимъ именемъ.

К. РИЧ. И умирающій будетъ угождать остающемуся въ живыхъ?

ГАУНТ. О, нѣтъ; остающіеся въ живыхъ угощаютъ умирающему.

К. РИЧ. Но ты умирающій, и сказалъ сейчасъ, что угождаешь мнѣ.

ГАУНТ. Нѣтъ, ты умираешь, хоть я и больнѣе тебя.

К. РИЧ. Я здоровъ, дышу легко и вижу, что ты боленъ.

ГАУНТ. Тотъ, кто создалъ меня, знаетъ, что я вижу, какъ ты боленъ; больной самъ, я вижу болѣзнь и въ себѣ, я въ тебѣ. Твой смертный одръ такъ же великъ, какъ твое королевство, въ которомъ ты страждешь потерей доброй славы, и ты, безпечный больной, повѣряешь свое помазанное тѣло врачамъ, которые именно и разстроили его. Тысячи льстецовъ сидятъ въ твоей коронѣ, хотя объемъ ея не больше твоей головы; заключенные въ такомъ маломъ пространствѣ, они разоряли твое государство. О, еслибы твой дѣдъ прозрѣлъ пророческимъ окомъ, какъ сынъ его сына уничтожитъ его сыновъ — онъ избавилъ бы тебя отъ позора, отрѣшивъ отъ наслѣдія еще до твоего восшествія на престолъ, на который ты вступилъ, чтобъ самому себя свергнуть. Племянникъ, еслибъ ты владѣлъ цѣлымъ міромъ, то и тогда опозорилъ бы себя, отдавъ эту страну на откупъ; но вмѣсто цѣлаго міра ты владѣешь только этой страной — и срамя ее такъ, ты срамишь себя еще болѣе. Теперь ты не король, а мызникъ Англіи. — Твоя законная власть раба закона, а ты —

К. РИЧ. А ты сумазбродный, слабоумный глупецъ! Полагаясь на право горячки, ты осмѣливаешься сгонять своими ледяными увѣщаніями краску съ нашего лица, возмущая гнѣвомъ нашу царственную кровь. Клянусь моимъ королевскимъ величіемъ, не будь ты братъ сына великаго Эдуарда, языкъ, движущійся такъ смѣло въ твоей головѣ, снесъ бы твою голову съ дерзкихъ плечъ!

ГАУНТ. О, не щади меня, сынъ моего брата Эдуарда, потому только, что я сынъ Эдуардова отца; ты, какъ пеликанъ, пустилъ уже его кровь и упился ею допьяна. Мой братъ Глостеръ, прямая, честная душа — да блаженствуетъ онъ между праведниками на небѣ, — первое и вѣрное доказательство, что тебѣ ничего проливать кровь Эдуарда. Соединись съ моей болѣзнью и пусть твое жестокосердіе, какъ сгорбленная старость, скоситъ цвѣтъ, давно уже увядшій. Живи въ позорѣ, и да не умретъ позоръ съ тобою. — Придетъ время, и эти слова будутъ твоими мучителями! — Проводите меня до постели, а тамъ и въ могилу. Пусть любятъ жизнь, кому еще улыбаются и любовь, и почести! (Служители уносятъ его.)

К. РИЧ. И пустъ умираютъ, кѣмъ овладѣли и старость и брюзгливость! Въ тебѣ и то и другое; и то и другое да будетъ достояніемъ могилы.

ІОРК. Прошу, ваше величество, припишите его слова брюзгливой болѣзни и старости. Клянусь жизнью, онъ любитъ васъ; вы дороги ему, какъ Генрихъ, герцогъ Герфордскій, еслибъ онъ былъ здѣсь.

К. РИЧ. Да, твоя правда; какова любовь Герфорда, такова и его, какова ихъ — такова и моя, и все да будетъ такъ, какъ есть.

Входитъ Норсомберландъ.

НОРС. Государь, старый Гаунтъ посылаетъ вамъ послѣдній привѣтъ.

К. РИЧ. Чтоже говоритъ онъ?

НОРС. Ничего; все сказано. Языкъ его теперь безструнный инструментъ; слово, жизнь и все утратилъ старый Ланкастеръ.

ІОРК. Пусть же Іоркъ первый за нимъ подвергнется такой утратѣ! Какъ ни бѣдна смерть, но она кончаетъ смертельныя скорби.

К. РИЧ. Спѣлѣйшій плодъ падаетъ первый, такъ и онъ. Онъ свершилъ свой путь — наше странствованіе только начинается; но довольно объ этомъ. — Теперь о войнѣ съ Ирландіей. Намъ необходимо уничтожить грубыхъ, неугомонныхъ мужлановъ, живущихъ какъ ядъ, тамъ, гдѣ, кромѣ ихъ, не можетъ жить ничто ядовитое^[20]. А такъ какъ это важное дѣло требуетъ большихъ издержекъ, то мы и конфискуемъ въ свою пользу серебряную посуду, деньги, доходы и всѣ пожитки нашего дяди Гаунта.

ІОРК. О, долго ли еще терпѣть мнѣ? Долго ли, покоряясь нѣжной обязанности, переносить несправедливости? Ни смерть Глостера, ни изгнаніе Герфорда, ни оскорбленіе Гаунта, ни тайныя страданія Англіи, ни помѣха браку бѣднаго Болинброка^[21], ни угнетѣніе меня самого, ничто ни разу еще не нахмурило моего терпѣливаго чела, не заставило покоситься на моего государя. Я послѣдній изъ сыновъ благороднаго Эдуарда; твой отецъ, принцъ Вельсскій, первый. На войнѣ и левъ не былъ страшнѣе, въ мирное время и кроткая овечка не была смиреннѣе этого царственнаго юноши. У тебя его лицо, когда онъ былъ въ твои лѣта; но его чело мрачилось враждой только къ французамъ, а не противъ друзей. Благородная рука его расточала только пріобрѣтенное имъ самимъ, но не трогала того, что завоевала длань его побѣдоноснаго отца. Руки его обагрялись не родственной кровью, а кровью враговъ его родственникамъ. О, Ричардъ! скорбь превозмогла Іорка; иначе онъ никогда не прибѣгнулъ бы къ этому сравненію.

К. РИЧ. Что это значитъ, дядя?

ІОРК. О, государь! прости мнѣ, если тебѣ будетъ угодно, или не прощай, если не угодно — я всѣмъ доволенъ. Ты хочешь завладѣть, присвоить себѣ права и достояніе изгнаннаго Герфорда. Но развѣ Гаунтъ не умеръ, а Герфордъ не въ живыхъ еще? развѣ Гаунтъ не былъ честенъ, а Герфордъ не вѣренъ? развѣ Гаунтъ не заслуживаетъ имѣть наслѣдника, а достойный сынъ не наслѣдникъ его? Если ты хочешь лишить Герфорда правъ его, лиши время его хартій, его обычныхъ правъ; сдѣлай, чтобъ завтра не слѣдовало за нынѣшнимъ днемъ; не будь самимъ собой — вѣдь ты король по тому же праву преемничества, наслѣдія. Клянусь Богомъ — и не дай Боже, чтобъ сбылись слова мои! — если ты завладѣешь такъ несправедливо правами Герфорда, уничтожишь жалованныя грамоты, по которымъ его повѣренные будутъ требовать передачи принадлежащаго ему лена, и если ты откажешь ему въ этомъ, ты навлечешь на свою голову тысячи бѣдствій, потеряешь любовь тысячи сердецъ, заставишь даже мое снисходительное терпѣніе думать, чего не позволяютъ думать ни честь, ни вѣрность подданаго.

К. РИЧ. Думай что хочешь. Мы беремъ въ свою пользу и посуду, и пожитки, и деньги, и всѣ его владѣнія.

ІОРК. Я не хочу быть при этомъ. Прощай, государь! Кто знаетъ что изъ этого выдетъ; но кому не извѣстно, что путемъ зла не доходятъ до добра. (Уходитъ.)

К. РИЧ. Бёши, ступай сейчасъ къ графу Вильширскому и скажи ему, чтобъ онъ немедленно явился къ намъ въ Эли-гаузъ, для описи. Завтра утромъ мы отправляемся въ Ирландію; я думаю, пора ужь. На время нашего отсутствія мы назначаемъ нашего дядю Іорка правителемъ Англіи, потому что онъ честенъ и всегда былъ намъ преданъ. — Идемъ, королева; завтра мы разстанемся. Будь же весела, мы недолго пробудемъ вмѣстѣ. (Трубы. Король, Королева, Бёши, Омерлъ, Гринъ и Бэготъ уходятъ.)

НОРС. Итакъ, лорды, герцогъ Ланкастерскій умеръ.

РОСС. И живъ, потому что теперь его сынъ — герцогъ.

ВИЛЛ. По званію, не по доходамъ.

НОРС. И потому, и по другому, еслибъ была справедливость.

РОСС. Сердце мое полно и должно разорваться отъ молчанья прежде, чѣмъ свободный языкъ облегчитъ его.

НОРС. Такъ говори — и пусть тотъ навсегда лишится языка, кто перескажетъ твои рѣчи, ко вреду тебѣ.

ВИЛЛ. Если ты хочешь сказать что-нибудь такое, что касается Герфорда, говори смѣло; я готовъ слушать все, что для него полезно.

РОСС. Я рѣшительно не могу принести ему никакой пользы, если вы не назовете полезнымъ состраданіе къ ограбленному, лишенному отцовскаго наслѣдія.

НОРС. Клянусь Богомъ, позоръ намъ, что сносимъ такія несправедливости съ царственнымъ принцемъ и со сколькими еще, не менѣе благородной крови, въ этой упадающей странъ. Король дѣйствуетъ не самъ; имъ управляютъ подлые льстецы, и что бы ни донесли они на каждаго изъ насъ, рѣшительно по одной только ненависти, онъ готовъ карать насъ, нашихъ женъ^[22], нашихъ дѣтей, нашихъ наслѣдниковъ.

РОСС. Онъ разорилъ народъ тяжелыми налогами и совсѣмъ лишился любви его; дворянство онъ обложилъ пенями за старыя распри и также потерялъ любовь его.

ВИЛЛ. И каждый день придумываются еще новые поборы въ формѣ займовъ, пожертвованій и Богъ знаетъ чего; чѣмъ же наконецъ все это кончится?

НОРС. И все это пожираютъ не войны — онъ не велъ ни одной; напротивъ, уступилъ позорными сдѣлками все, что завоевали его предки мечемъ. Онъ и въ мирное время тратитъ больше, чѣмъ они въ военное.

РОСС. Все королевство на откупѣ у лорда Вильширскаго.

ВИЛЛ. Король обанкрутился, какъ простолюдинъ.

НОРС. Надъ нимъ отяготѣли позоръ и разоренье.

РОСС. У него нѣтъ денегъ на войну съ Ирландіей, не смотря на всѣ тягостные налоги; ему надобно ограбить еще изгнаннаго герцога.

НОРС. Своего благороднаго родственника; о, выродившійся король! Однакожь, лорды, мы слышимъ свистъ бури, и не думаемъ искать крова; видимъ какъ сильно надуваетъ вѣтеръ наши паруса, и не собираемъ ихъ — безпечно близимся къ гибели.

РОСС. Мы видимъ грозящее намъ кораблекрушеніе, и потому что терпѣли вину его, гибель наша неизбѣжна.

НОРС. Напротивъ; я вижу какъ проглядываетъ жизнь сквозь безглазыя очницы смерти. Но я не смѣю высказать какъ близко наше спасеніе.

ВИЛЛ. Раздѣли съ нами твои помыслы, какъ мы раздѣлили съ тобой наши.

РОСС. Будь откровененъ, Норсомберландъ. Мы трое составляемъ одного, и потому, что бы ты ни сказалъ, слова твои — наши мысля^[23]; говори смѣло.

НОРС. Слушайте же. — Я получилъ изъ Бретаньской гавани Пор-ле-Бланъ извѣстіе, что Генрихъ Герфордъ, Регинальдъ лордъ Кобхэмъ, бѣжавшій недавно отъ графа Эксетера, братъ его, бывшій архіепископъ Кентербёрійскій, сэръ Томасъ Эрпингамъ, сэръ Джонъ Рамстонъ, сэръ Джомъ Норбери, сэръ Робертъ Ватертонъ и Френсисъ Койнтъ спѣшатъ сюда, снабженные, герцогомъ Бретаньскимъ, всѣми нужными средствами, на восьми большихъ корабляхъ, съ тремя тысячами войска, и думаютъ пристать къ нашимъ сѣвернымъ берегамъ въ непродолжительномъ времени. Можетъ-быть они пристали бы и раньше, но выжидаютъ отъѣзда короля въ Ирландію. Если вы хотите свергнуть съ себя рабское иго, снова оперить^[24] выщипанныя крылья нашей истощенной родины, выкупить изъ позорнаго залога обезчещенную корону, стереть пыль, покрывшую позолоту нашего скиптра, возвратить королевственности ея прежнее, настоящее значеніе — за мной въ Равенспургъ; боитесь — оставайтесь, но храните молчаніе; я ѣду одинъ.

РОСС. На коней, на коней! оставимъ сомнѣнія трусамъ.

ВИЛЛ. Я буду тамъ первый, если только выдержитъ моя лошадь.

СЦЕНА 2.

Лондонъ. Комната во дворцѣ. Входятъ: Королева, Бёши и Бэготъ.

БЁШИ. Вы слишкомъ грустите, ваше величество. Прощаясь съ королемъ, вы обѣщали не предаваться сокрушительной печали, быть веселой.

КОРОЛ. Обѣщала въ угоду королю; въ угоду себѣ — не могу. Конечно, я не вижу никакой причины, почему бы должна привѣтствовать такого гостя, какъ грусть, кромѣ развѣ той, что проводила драгоцѣннѣйшаго гостя, моего милаго Ричарда. Но мнѣ все кажется, будто ко мнѣ близится какая-то бѣда, еще не рожденная, но уже созрѣвшая въ нѣдрахъ счастья, и сердце трепещетъ чего-то; его тревожитъ что-то, кромѣ разлуки съ королемъ, моимъ повелителемъ.

БЁШИ. Каждая скорбь порождаетъ двадцать отраженій, которыя, совсѣмъ не бывши скорбью, принимаютъ однакожь видъ ея; глаза печали, охрусталенные ослѣпляющими слезами, дробятъ одинъ, нераздѣльный предметъ на множество. Какъ граненыя стекла^[25], когда смотришь на нихъ прямо, представляютъ что-то смутное, сбоку же даютъ возможность различать формы: такъ и ваше величество, взирая на отъѣздъ нашего повелителя не прямо, видите не самую грусть разлуки, а отраженія ея; взгляните прямо, и вы убѣдитесь, что все это только призрачные отблески. И потому, трижды прекрасная королева, оплакивайте только разлуку — другихъ причинъ грусти не видно; если же и видятся, то это только представленія омраченныхъ печалью глазъ, готовыхъ оплакивать и призрачныя скорби, какъ настоящія.

КОРОЛ. Все это можетъ быть и такъ, но въ глубинѣ души есть какое-то убѣжденіе въ противномъ. Какъ бы тамъ ни было, мнѣ грустно, до того грустно, что даже когда и не думаю объ этомъ^[26] — тягостное ничто пугаетъ и страшитъ меня.

БЁШИ. Это чистыя фантазіи, прекрасная повелительница.

КОРОЛ. Нѣтъ! Фантазіи родитъ всегда какая-нибудь предшествующая скорбь. Со мной совсѣмъ не такъ, — моей тоски ни что не порождало; но что-нибудь да есть же въ этомъ, пугающемъ меня ничто^[27]. Какъ бы по передачѣ перешло ко мнѣ это что-нибудь, но что оно такое — не знаю еще, не могу назвать; меня страшитъ безыменное горе.

Входить Гринъ.

ГРИН. Да хранитъ Всевышній ваше величество! — Я радъ, что нашелъ васъ здѣсь, благородные лорды. Надѣюсь, король не переправился еще въ Ирландію?

КОРОЛ. Для чего надѣешься ты этого? Лучше надѣяться, что онъ переправился, потому что предпріятіе его требуетъ поспѣшности, въ поспѣшности его надежда. Для чегожь надѣешься ты, что онъ не переправился?

ГРИН. Для того, чтобъ онъ, наша надежда, обратилъ назадъ свои войска и уничтожилъ надежду врага, который вступилъ уже въ его владѣнія. Изгнанный Болинброкъ возвратился самовольно и счастливо вышелъ на берегъ, съ поднятымъ оружіемъ, въ Равенспургѣ.

КОРОЛ. Боже, избави насъ отъ этого!

ГРИН. О, королева, это слишкомъ справедливо; но еще хуже та, что лордъ Норсомберландъ, его молодой сынъ Генрихъ Перси, лорды Россъ, Бомондъ и Вилловби бѣжали къ нему со всѣми своими сильными приверженцами.

БЁШИ. Зачѣмъ же не объявилъ ты Норсомберланда и прочихъ возмутителей измѣнниками?

ГРИН. Мы сдѣлали это, и за тѣмъ графъ Ворстеръ переломилъ свой жезлъ, отрекся отъ обязанности гофмейстера, и всѣ придворные служители бѣжали вмѣстѣ съ нимъ къ Болинброку.

КОРОЛ. Гринъ, ты повитуха моего горя, а Болинброкъ страшное дѣтище моей печали. Душа моя разродилась наконецъ своимъ чудищемъ, и надо мной, утомленной только что разрѣшившейся родильницей, скопляется горе за горемъ, печаль за печалью?

БЁШИ. Не отчаявайтесь, королева.

КОРОЛ. Ктожь запретитъ мнѣ отчаяваться? Я хочу отчаяваться, хочу враждовать съ лживой надеждой; она льстивая прихлебательница, заморживающая самую смерть. Въ крайности смерть хотѣла бы нечувствительно развязать узы жизни, а лживая надежда затягиваетъ ихъ.

Входитъ Іоркъ.

ГРИН. Вотъ герцогъ Іоркъ.

КОРОЛ. Въ воинственныхъ доспѣхахъ на дряхлой выѣ! Какъ полны заботливаго безпокойства взоры его! — Ради Бога, дядя, скажи что-нибудь утѣшительное.

ІОРК. Я оболгалъ бы собственную мысль, сказавъ что-нибудь подобное. Утѣшеніе на небѣ, а мы на землѣ, гдѣ не живетъ ничего, кромѣ крестовъ, заботъ и печалей. Твой мужъ отправился спасать отдаленныя владѣнія, а между тѣмъ другіе спѣшатъ обобрать его дома. Онъ оставилъ меня опорой королевства, а я такъ обезсиленъ старостью, что едва поддерживаю и самого себя. Наступаетъ часъ болѣзни, накликанный его чрезмѣрностями; теперь онъ испытаетъ друзей, льстившимъ ему.

Входитъ Служитель.

СЛУЖ. Мой повелитель, я не засталъ твоего сына; онъ уѣхалъ.

ІОРК. Уѣхалъ? — Чтожь! — пусть все идетъ какъ хочетъ! — Лорды бѣжали, граждане равнодушны и, боюсь, примутъ также сторону Герфорда. — (Служителю.) Скорѣй, скачи въ Плэши, къ моей сестрѣ, герцогинѣ Глостеръ; скажи, чтобъ она тотчасъ же прислала мнѣ тысячу фунтовъ стерлинговъ. Постой, возьми мой перстень.

СЛУЖ. Благородный лордъ, я забылъ сказать твоей милости, что, проѣзжая нынче мимо, я заѣхалъ — но остальнымъ я огорчу тебя.

ІОРК. Говори!

СЛУЖ. За часъ до моего пріѣзда герцогиня скончалась.

ІОРК. Боже милосердый! какой страшный приливъ бѣдствій разомъ хлынулъ на эту несчастную страну! Я не знаю что дѣлать. — клянусь Богомъ, мнѣ было бы лучше, еслибъ король ни за что снялъ съ меня голову, какъ съ моего брата^[28]! — Посланы ль гонцы въ Ирландію? — Гдѣ возьмемъ мы денегъ на эти войны? — Пойдемъ, сестра, извини — племянница, хотѣлъ я сказать. — (Служителю.) Спѣши домой, возьми нѣсколько телѣгъ и увези все оружіе, которое найдешь тамъ. (Служитель уходитъ.) — Лорды! не угодно ли вамъ собрать войско; — если я знаю, какъ, какимъ образомъ устроить дѣла, переданныя мнѣ въ такомъ разстройствѣ, не вѣрьте мнѣ никогда. Оба мои родственники. Одинъ мой государь — защищать его велитъ мнѣ и клятва и долгъ; другой опять близкій родственникъ, оскорбленный королемъ — родство и совѣсть заставляютъ вступиться и за него. Но что-нибудь да надожь дѣлать. — идемъ, племянница, я свезу тебя въ безопасное мѣсто. — Господа, соберите войска, и тотчасъ ко мнѣ, въ Беркли. Хотѣлось бы заѣхать въ Плэши, но время не позволяетъ. — Все въ такомъ безпорядкѣ, разстройствѣ! (Уходитъ съ Королевой.)

БЁШИ. Попутный вѣтеръ переноситъ вѣсти въ Ирландію; а оттуда ни одной. Войска, равносильнаго непріятельскому, мы ни какъ не сберемъ.

ГРИН. Кромѣ того, наша близость къ королю, по его любви къ намъ, близка къ ненависти тѣхъ, которые не любятъ его.

БЭГОТ. То-есть: непостояннаго народа, потому что его любовь къ кошелькахъ; кто опустошаетъ ихъ — наполняетъ его сердца непримиримой ненавистью.

БЁШИ. Это — общее обвиненіе короля.

БЭГОТ. А если у него есть смыслъ — и наше, потому что мы всегда были близки къ королю.

ГРИН. И потому я сейчасъ же отправляюсь въ Бристольскій замокъ. Графъ Вильширъ тамъ уже.

БЁШИ. И я съ вами. Чего ждать намъ отъ раздраженнаго народа? онъ, какъ собака, разорветъ насъ на части? — (Бэготу) А вы, съ нами?

Бэгот. Нѣтъ, я поѣду къ его величеству, въ Ирландію. — Прощайте; если предчувствіе сердца не вздоръ, мы никогда уже не увидимся.

БЁШИ. Это смотря по тому, какъ удастся Іорку отразить Болинброка.

ГРИН. Бѣдный, герцогъ! это все равно, что взяться пересчитать песокъ, выпить океанъ до суха; между тѣмъ какъ одинъ приметъ его сторону, тысячи оставятъ.

БЁШИ. Прощайте, и можетъ-быть навсегда.

ГРИН. Нѣтъ, мы еще увидимся.

Бэгот. Боюсь, никогда.

СЦЕНА 3.

Дикое мѣсто въ Глостирширѣ. Входятъ: Болинброкъ и Норсомберландъ cъ войскомъ.

БОЛИН. Скажите, лордъ, далеко ли еще до Беркли?

НОРС. Глостерширъ, благородный лордъ, совершенно мнѣ неизвѣстенъ. Эти дикіе, высокіе холмы, дурныя и неровныя дороги растягиваютъ мили и дѣлаютъ ихъ еще утомительнѣй; но ваша пріятная бесѣда, какъ сахаръ, усладила, сдѣлала для меня пріятной и эту несносную дорогу. Воображаю, какъ скученъ покажется переходъ отъ Равенспурга до Котскольда лордамъ Россу и Вилловби, лишеннымъ вашего общества, которое, повѣрьте, намного уменьшило для меня и скуку, и всѣ трудности. Конечно, и у нихъ есть утѣшеніе: надежда на удовольствіе, которымъ я уже наслаждаюсь; а надежда на наслажденіе почти такъ же пріятна, какъ и самое наслажденіе. Она сократитъ дорогу утомленнымъ лордамъ, какъ мнѣ самое наслажденіе вашей бесѣдой.

БОЛИН. Моя бесѣда, право, не имѣетъ такой цѣны, какъ ваши лестныя слова. Но кто это спѣшитъ къ намъ?

Входитъ Генрихъ Перси.

НОРС. Мой сынъ, молодой Генрихъ Перси. Во всякомъ случаѣ онъ отъ брата Ворстера. — Ну что, Генрихъ, какъ поживаетъ твой дядя?

ПЕРС. Я думалъ отъ васъ узнать объ его здоровьи.

НОРС. Какъ, развѣ онъ не при королевѣ?

ПЕРС. Нѣтъ, мой добрый лордъ; онъ оставилъ дворъ, переломилъ свой жезлъ^[29] и распустилъ служителей короля.

НОРС. Чтоже это значитъ? Въ послѣднее наше свиданіе онъ былъ такъ далекъ отъ этого.

ПЕРС. Потому что васъ объявили измѣнникомъ. Онъ поѣхалъ въ Равенспургъ, чтобъ предложить свои услуги герцогу Герфорду; меня же послалъ въ Беркли развѣдать какое собралъ войско герцогъ Іоркскій, съ приказаніемъ явиться затѣмъ въ Равенспургъ.

НОРС. Сынъ, неужели ты забылъ герцога Герфордскаго?

ПЕРС. Нѣтъ, мой добрый лордъ; какъ забыть, чего никогда не было въ памяти? Сколько мнѣ извѣстно, я еще никогда не видалъ его.

НОРС. Такъ познакомься — вотъ герцогъ.

ПЕРС. Благородный лордъ, я предлагаю вамъ мою службу, службу, конечно, еще незначительнаго, неопытнаго юноши, пока лѣта не разовьютъ и не дадутъ ему возможности служить вамъ дѣйствительнѣе, съ большей пользой.

БОЛИН. Благодарю, любезный Перси. Будь увѣренъ, что я счастливъ болѣе всего тѣмъ, что въ груди моей сердце, которое никогда не забываетъ добрыхъ друзей; мое счастье, возрастая съ твоей любовью, будетъ постоянно наградой твоей вѣрной любви. Мое сердце заключаетъ этотъ союзъ, а рука скрѣпляетъ.

НОРС. Далеко ли до Беркли, и что дѣлаетъ тамъ добрый, старый Іоркъ съ своимъ войскомъ?

ПЕРС. Замокъ вонъ за той рощей, и въ немъ, какъ я слышалъ, триста человѣкъ гарнизона, лорды — Іоркъ, Беркли и Сеймуръ, и кромѣ ихъ ни одного извѣстнаго имени.

Входятъ: Россъ и Вилловби.

НОРС. Вотъ лорды Россъ и Вилловби, въ крови отъ пришпориванья, красные, какъ огонь, отъ поспѣшности.

БОЛИН. Привѣтствую васъ, господа! Я знаю — ваша любовь ищетъ изгнаннаго измѣнника. Въ моемъ казнохранилищѣ лѣтъ теперь ничего, кромѣ неосязаемой благодарности; разбогатѣвъ, онъ наградитъ васъ достойнѣе за вашу любовь и участіе.

РОСС. Благородный лордъ, мы вознаграждены уже вашимъ присутствіемъ.

ВИЛЛ. И больше, чѣмъ стоятъ всѣ труды, которымъ подвергались, чтобъ соединиться съ вами.

БОЛИН. И все-таки благодарность — казнохранилище бѣднаго, и она будетъ порукой моей щедрости до тѣхъ поръ, пока мое юное счастіе не достигнетъ совершеннолѣтія. — Это кто?

Входитъ Беркли.

НОРС. Кажется, лордъ Беркли.

БЕРК. Я посланъ къ вамъ, лордъ Герфордъ.

БОЛИН. Лордъ, я отвѣчаю только на имя Ланкастера. За этимъ именемъ возвратился я въ Англію, и пока не услышу его изъ устъ вашихъ, не отвѣчу, что бы вы ни говорили.

БЕРКЛ. Лордъ, не перетолковывайте словъ моихъ; мнѣ и въ голову не приходило вычеркивать какое-либо изъ титлъ вашей чести^[30]. Я посланъ къ вамъ, лордъ — какого вамъ угодно названія — отъ доблестнаго правителя королевства, отъ герцога Іоркскаго, чтобъ узнать: что заставило васъ воспользоваться отсутствіемъ короля и нарушить миръ нашей родины самовольнымъ вторженіемъ, съ оружіемъ въ рукахъ?

Входитъ Іоркъ со свитой.

БОЛИН. Я не имѣю нужды отвѣчать ему черезъ васъ; его свѣтлость приближается собственной особой. — Мой благородный дядя! (Преклоняетъ передъ нимъ колѣна.)

ІОРК. Покажи мнѣ, что покорно твое сердце, а не колѣна, покорность которыхъ обманчива, лжива.

БОЛИН. Мой добрый дядя —

ІОРК. Нѣтъ, нѣтъ, не улещай меня ни добрымъ, ни дядей. Я не дядя измѣннику; и слово «добрый» опозоривается въ устахъ не добрыхъ. Какъ осмѣлились твои изгнанныя стопы коснуться пыли англійской почвы? Но еще болѣе^[31] — какъ дерзнулъ ты пройдти столько миль по ея мирному лону, устрашая ея блѣднолицыя селы войной и блескомъ грабительственнаго оружія^[32]? Не потому ли, что помазанный король въ отлучкѣ? Глупый ребенокъ, король здѣсь; въ моей вѣрной груди власть его. Будь я такимъ же пылкимъ юношей, какъ въ то время, когда мы съ доблестнымъ Гаунтомъ, твоимъ отцомъ, высвободили Чернаго принца, этого юнаго Марса, изъ безчисленной толпы французовъ — о, какъ быстро наказала бы тебя эта рука, скованная теперь параличемъ, покарала бы твое преступленіе!

БОЛИН. Скажи же, благородный дядя, мое преступленіе; какъ и чѣмъ провинился я?

ІОРК. Ужаснѣйшимъ образомъ: дерзкимъ возстаніемъ, гнусной измѣной. Ты изгнанъ, и возвратился до истеченія срока, грозя оружіемъ твоему повелителю.

БОЛИН. Изгнали Герфорда, а возвратился Ланкастеръ. Благородный дядя, прошу, разсмотри вины мои безпристрастно: ты мой отецъ, потому что мнѣ все кажется, что старый Гаунтъ живъ еще въ тебѣ, — и потому, отецъ мой, потерпишь ли ты, чтобъ я скитался осужденнымъ бродягой? чтобъ меня лишали насильственно и титлъ, и владѣній, для того, чтобъ раздавать ихъ расточительнымъ временщикамъ? Для чего рожденъ я? Если мой братъ — король Англіи, то и я по тому же самому праву — герцогъ Ланкастерскій. И у тебя есть сынъ, Омерль, мой благородный родственникъ; еслибы ты умеръ прежде, и его стали угнетать точно такъ же, онъ нашелъ бы въ дядѣ Гаунтѣ отца, который поднялъ бы его обиды, загналъ бы ихъ на смерть. Меня лишаютъ лена, на который мои грамоты даютъ мнѣ полное право. Все имущество моего отца захвачено, продано, расхищено. Что же оставалось мнѣ дѣлать? Я подданный, и требую законнаго; моихъ повѣренныхъ не принимаютъ — и я здѣсь самъ искать наслѣдіе, которое принадлежитъ мнѣ по рожденію.

НОРС. Съ благороднымъ герцогомъ поступлено чрезвычайно несправедливо.

РОСС. И вашей свѣтлости слѣдуетъ поправить эту несправедливость.

ВИЛЛ. Его достояніемъ обогатили подлыхъ.

ІОРК. Благородные лорды, послушайте, что я скажу какъ. Я вполнѣ сознавалъ всѣ дурные поступки съ моимъ племянникомъ, отстаивалъ права его сколько могъ; но не потерплю возврата съ оружіемъ въ рукахъ, чтобъ онъ сдѣлался самъ своимъ рѣщикомъ, самъ прорѣзывалъ себѣ дорогу, добивался права неправдой, — и вы, помогая ему въ такомъ дѣлѣ, лелѣете возмущеніе, всѣ бунтовщики.

НОРС. Благородный герцогъ поклялся, что пришелъ только за своею собственностью, а такъ какъ онъ имѣетъ на это право, то мы клятвенно обязались помогать ему; и тотъ, кто нарушитъ эту клятву, да не увидитъ никакой радости!

ІОРК. О, я очень хорошо вижу, къ чему клонятся это возстаніе. Я не могу подавить его — я поневолѣ долженъ признаться въ этомъ, — потому что войско мое малочисленно и все въ ужаснѣйшемъ безпорядкѣ; но еслибы я могъ — клянусь тѣмъ, кто даровалъ мнѣ жизнь, — я захватилъ бы васъ всѣхъ и заставилъ покориться безусловному милосердію короля. Не могу — да будетъ же вѣдомо, что не принимаю ни чьей стороны. За симъ, если не хотите заѣхать и переночевать въ моемъ замкѣ, прощайте.

БОЛИН. Благородный дядя, мы принимаемъ это приглашеніе; но мы непремѣнно убѣдимъ тебя отправиться вмѣстѣ съ нами въ Бристольскій замокъ. Говорятъ, что онъ занятъ Бэготомъ, Бёши и ихъ соумышленниками, этими гусеницами государства, которыхъ я поклялся извести, уничтожить совершенно.

ІОРК. Можетъ-быть я и поѣду съ вами, — но не знаю еще, потому что мнѣ противно нарушать законы родины. И дружба и вражда съ вами мнѣ равно непріятны; непоправимость дѣла кончаетъ всѣ мои заботы.

СЦЕНА 4.

Лагерь въ Вельсѣ. Входятъ Сольсбёри и Велльсскій Капитанъ.

КАПИТ. Лордъ Сольсбёри, мы ждали десять дней, съ трудомъ сдерживая нашихъ соотечественниковъ, а o королѣ и до* сихъ поръ никакихъ извѣстій, и потому мы разойдемся. Прощайте!

СОЛЬС. Подожди еще одинъ день, вѣрный Вельсецъ; король полагаетъ на тебя всю свою надежду.

КАПИТ. Говорятъ, что король умеръ; мы не хотимъ ждать долѣе. Всѣ лавры нашей страны посохли^[33], метеоры грозятъ неподвижнымъ звѣздамъ неба, блѣдноликій мѣсяцъ облился кровью, чахлые пророки нашептываютъ страшныя перемѣны; богачи хмурятся, а бездѣльники скачутъ и пляшутъ: первые отъ боязни потерять свои богатства, послѣдніе въ надеждѣ воспользоваться смутами и войной. Все это предвѣстники смерти или паденія королей. — прощайте; мои соотечественники разбѣжались, разсѣялись, въ твердой увѣренности, что Ричардъ, король ихъ, умеръ. (Уходитъ.)

СОЛЬС. Ахъ, Ричардъ! очами сокрушеннаго сердца я уже вижу, какъ летитъ твое величіе, подобно падучей звѣздѣ, съ чистаго неба на низменную землю. Въ слезахъ склоняется твое солнце къ западу, предвѣщая бури, бѣдствія и смуты; друзья твои передались врагамъ, и все идетъ наперекоръ твоему счастію!

ДѢЙСТВІЕ III.

СЦЕНА 1.

Лагерь Болинброка подъ Бристолемъ. Входятъ: Болинброкъ, Іоркъ, Норсомберландъ, Перси, Вилловби, Россъ; за ними офицеры съ Бёши и Гриномъ, плѣнными.

БОЛИН. Подведите плѣнниковъ. — Бёши и Гринъ, души ваши сейчасъ разстанутся съ тѣломъ, и потому я не хочу томить васъ подробнымъ переборомъ всѣхъ золъ вашей жизни. Это было бы слишкомъ немилосердно; но, чтобы смыть вашу кровь съ моихъ рукъ, я долженъ высказать при всѣхъ хотя нѣкоторыя изъ побудительныхъ причинъ вашей казни. Вы развратили вѣнценоснаго короля; счастливаго какъ рожденіемъ, такъ и чертами лица, вы сдѣлали несчастнымъ, обезобразили совершенно. Своимъ распутствомъ вы, нѣкоторымъ образомъ, развели его съ королевой, удалили отъ царственнаго ложа, омрачили красоту щекъ прекрасной королевы слезами, выжатыми изъ глазъ ея вашими гнусностями. Я самъ — принцъ по рожденію, близкій къ королю по крови, близкій по любви, пока вы не очернили меня, склонилъ выю отъ вашей неправды, расточалъ мое англійское дыханіе подъ небомъ мнѣ чуждымъ, ѣлъ горькій хлѣбъ изгнанія, тогда какъ вы пресыщались въ моихъ владѣніяхъ, рушили ограды моихъ парковъ, рубили мои лѣса, выбивали мои гербы изъ оконъ^[34], стирали мои девизы, не оставляя никакихъ слѣдовъ моего права, кромѣ общественнаго мнѣнья и моей живой крови, готовой доказать цѣлому міру мое благородство. Это, и еще большее, большее, чѣмъ все это, вдвое взятое, осуждаетъ васъ на смерть. — Предайте же ихъ палачу и смерти.

БЁШИ. И смертный ударъ отраднѣе мнѣ, чѣмъ Болинброкъ Англіи! — прощайте, лорды!

ГРИН. Меня утѣшаетъ увѣренность, что небо приметъ наши души и накажетъ несправедливыхъ муками ада.

БОЛИН. Лордъ Норсомберландъ, будь свидѣтелемъ казни ихъ. (Норсомберландъ и другіе уходятъ ее плѣнниками.) Дядя, ты говоришь, что королева въ твоемъ замкѣ; заклинаю тебя именемъ Бога, смотри, чтобъ съ ней обращались со всевозможнымъ уваженіемъ. Увѣдомь ее, что я поручаю себя въ ея родственное расположеніе; прошу передать ей мой привѣтъ непремѣнно.

ІОРК. Я послалъ къ ней одного изъ моихъ дворянъ съ письмомъ, въ которомъ описываю вашу любовь подробно.

БОЛИН. Благодарю, мой добрый дядя! — Теперь впередъ, лорды, сражаться съ Глендоверомъ и его соумышленниками; еще день труда, и затѣмъ праздникъ!

СЦЕНА 2.

Вельсскій берегъ. Вдали замокъ. Трубы и военная музыка. Входятъ: Король Ричардъ, Епископъ Карлэйльскій, Омерль и войско.

К. РИЧ. Такъ это замокъ Беркловли?

ОМЕРЛ. Точно такъ, мой повелитель. Какъ кажется вамъ здѣшній воздухъ послѣ недавней качки на бурномъ морѣ?

К. РИЧ. Долженъ казаться прекраснымъ; я плачу отъ радости, что опять привелось стоять на родной почвѣ моего королевства. Я привѣтствую тебя моей рукой, драгоцѣнная земля моя, хотя бунтовщики и взрываютъ тебя копытами коней своихъ. Какъ мать, надолго разлучавшаяся съ своимъ дѣтищемъ, и плачетъ и улыбается ему при первомъ свиданіи — такъ и я, рыдая и улыбаясь, привѣтствую и ласкаю тебя моими царственными руками. О, не питай же, моя прекрасная земля, врага твоего государя, не услаждай твоими сластями хищническихъ чувствъ его! Усѣй, напротивъ, путь его пауками, высасывающими ядъ твой, и неповоротливыми жабами, чтобъ онѣ затрудняли его измѣнническія ноги, попирающія тебя неправедными стопами! Не представляй врагу моему ничего кромѣ жгучей крапивы, а вздумается ему сорвать цвѣтокъ съ груди твоей, прошу, скрой подъ нимъ ехидну, и пусть ея раздвоенное жало занесетъ смерть врагу твоего повелителя! — Не смѣйтесь, о лорды, надъ моими безумными заклинаніями; скорѣй въ этой землѣ пробудится чувство и эти камни станутъ вооруженными воинами, чѣмъ законный король ея покорится преступному оружію возмутителей.

ЕПИСК. Не страшись, мой повелитель: сила, поставившая тебя королемъ, въ силахъ и сохранить тебя королемъ наперекоръ всему. Но надобно пользоваться, а не пренебрегать средствами, которыя даруетъ небо; иначе, если небо хочетъ, а мы не хотимъ — мы отвергаемъ предлагаемыя имъ средства и помощь.

ОМЕРЛ. Государь, онъ хочетъ сказать этимъ, что мы слишкомъ нерадивы, тогда какъ Болинброкъ, пользуясь нашей самоувѣренностью, ростетъ силой, средствами и друзьями.

К. РИЧ. Боязливый братъ! развѣ ты не знаешь, что когда зоркое око неба скроется за земный шаръ, чтобъ свѣтить дольнему міру, воры и разбойники выходятъ, незримые, изъ трущобъ своихъ и обагряются кровью и неистовствуютъ; но что только что, обойдя земный шаръ, оно зажжетъ съ востока гордыя вершины сосенъ, и свѣтлый лучъ его проникнетъ во всѣ преступныя ущелья — убійства, измѣны и всѣ гадкіе грѣхи, лишенные черной одежды ночи, являются во всей наготѣ и трепещутъ, ужасаясь самихъ себя? Такъ точно и Болинброкъ, этотъ воръ, этотъ измѣнникъ, пировавшій во мракѣ все время, какъ мы странствовали съ антиподами, только что увидитъ нашъ восходъ, восходъ на престолъ нашъ, и измѣна запылаетъ на его лицѣ стыдомъ, онъ не перенесетъ дневнаго свѣта, испугается самого себя, затрепещетъ грѣха своего. И всѣ воды суроваго, бурнаго океана не смоютъ мѵра съ чела помазанника; дыханіе смертнаго не свергнетъ намѣстника, избраннаго Господомъ. За Ричарда, на каждаго человѣка, котораго Болинброкъ принудитъ поднять злобную сталь противъ нашей золотой короны, Всевышній выставитъ по свѣтлому ангелу, а въ борьбѣ съ ангелами слабый смертный падетъ непремѣнно; небо вѣчный заступникъ праваго!

Входитъ Сольсбери.

Здравствуйте, лордъ. Далеко ли ваше войско?

СОЛЬС. Не ближе и не дальше этой слабой руки, благородный повелитель. Горе движетъ языкъ мой, и онъ долженъ возвѣщать одни только несчастія. Государь, я боюсь, что просрочка одного дня заволокла тучами всѣ счастливые дни твоей земной жизни. О, призови вчера; вели времени вернуться назадъ, и у тебя будетъ двѣнадцать тысячъ воиновъ. Но нынче, нынче — одинъ несчастный, опоздавшій день — лишаетъ тебя и радостей, и друзей, и государства, потому что Вельсцы, прослышавъ, что ты умеръ, разсѣялись — бѣжали къ Болинброку.

ОМЕРЛ. Ободритесь, мой повелитель! чего блѣднѣть?

К. РИЧ. Сейчасъ на моемъ лицѣ торжествовала кровь двадцати тысячъ человѣкъ, и они бѣжали; какъ же не быть мнѣ мертвенно-блѣднымъ, пока не притечетъ къ нему столько же крови? Все, что хочетъ избѣжать гибели, бѣжитъ меня, потому что судьба отяжелѣла надъ моей гордыней.

ОМЕРЛ. Успокойтесь, государь! вспомните, кто вы.

К. РИЧ. Да, я забылся. Развѣ я не король? Проснись же, сонное величіе! ты спишь. Развѣ имя короля не равносильно сорока тысячамъ именъ? Возстань же, возстань, мое имя! ничтожный подданный грозитъ твоему величію. Не потупляйте же глазъ, любимцы короля; развѣ мы не велики? Пусть же будутъ велики и наши помыслы. Я знаю, у дяди Іорка довольно еще войска на службу намъ. — Это кто спѣшитъ сюда?

Входитъ Скрупъ.

СКРУП. Желаю моему повелителю и благоденствія и счастія больше, чѣмъ можетъ возвѣстить ему мой языкъ, настроенный бѣдами.

К. РИЧ. Уши мои отверсты, сердце приготовлено; самое худшее, что ты можешь возвѣстить мнѣ — только земная потеря. Говори! — Утратилъ я королевство? что жь! оно было моей заботой; а можно ли назвать утратой избавленіе отъ заботы? Добивается Болинброкъ сдѣлаться такъ же великимъ, какъ мы? выше насъ онъ не будетъ; если онъ служитъ Богу, и мы также будемъ служить ему, и тутъ сравняемся. Возмутились наши подданные? мы не можемъ поправить этого; они нарушаютъ клятвы, данныя не только намъ, но и Господу. Возвѣщай же: горе, гибель, разрушенье; самое худшее смерть, а смерть всегда возьметъ свое.

СКРУП. Я радъ, что ваше величество такъ вооружены противъ всякой несчастной вѣсти. Какъ безвременный бурный день, заставляющій серебристыя рѣки затоплять берега своя, какъ будто бы весь міръ разрѣшился въ слезы, такъ бѣшенство Болинброка переступаетъ всѣ предѣлы, покрывая твою трепетную землю твердою блестящею сталью и сердцами твердѣйшими самой стали. Бѣлобородые старики вооружили своя лысыя, безволосыя головы противъ твоего величества, — дѣти, съ женскими голосами, силятся говорить грубо и заковываютъ свои слабые члены въ твердыя, тяжелыя латы, — даже священники учатся натягивать луки изъ вдвойнѣ-гибельнаго тисса^[35] противъ твоей державы, — самыя пряхи идутъ съ ржавыми косарями противъ твоего трона. Всѣ возстали, и старъ и младъ, и все идетъ хуже, чѣмъ я могу пересказать.

К. РИЧ. Слишкомъ, слишкомъ хорошо передаешь ты эти гадкія вѣсти. Гдѣ же графъ Вильширъ? гдѣ Бэготъ? что сдѣлалось съ Бёшя, съ Гриномъ? Какъ позволили они этому опасному врагу измѣрять наши предѣлы, такъ безпрепятственно? Головами заплатятъ они за это, если мы превозможемъ. Ручаюсь, они заключили миръ съ Болинброкомъ?

СКРУП. Да, государь, они въ самомъ дѣлѣ заключили съ нимъ миръ.

К. РИЧ. О, подлецы, ехидны, осужденные неискупимо! Собаки, готовыя ластиться къ каждому господину! Змѣи, согрѣтыя моей сердечной кровью и теперь язвящія мое сердце! Три Іуды, каждый втрое хуже настоящаго! Заключили миръ? пусть же страшный адъ возстанетъ войной противъ ихъ душъ, запятнанныхъ такою гнусною измѣной.

СКРУП. Я вижу, что нѣжная любовь, измѣняясь, переходитъ въ жесточайшую, убійственнѣйшую ненависть. — Возьми назадъ свое проклятіе; они заключили миръ не руками, а головами: ты проклинаешь сраженныхъ роковымъ ударомъ смерти, закопанныхъ глубоко во рву.

ОМЕРЛ. Какъ? Бёши, Гринъ и графъ Вильширъ мертвы?

СКРУП. Всѣ обезглавлены, въ Бристолѣ.

ОМЕРЛ. Гдѣ же герцогъ, мой отецъ, съ своимъ войскомъ?

К. РИЧ. Все равно, гдѣ бы онъ ни былъ. Никто ни слова утѣшительнаго; будемъ говорить о могилахъ, о червяхъ, о надгробныхъ надписяхъ; сдѣлаемъ прахъ нашей бумагой, напишемъ вашу грусть на груди земли слезящими глазами. Изберемъ исполнителей вашей послѣдней воли и поговоримъ о завѣщаніяхъ. — Или, нѣтъ, къ чему? — что отказывать намъ, кромѣ нашихъ труповъ, завѣщанныхъ землѣ? Наши владѣнія, наша жизнь, все принадлежитъ Болинброку, даже и этотъ жалкій слѣпокъ изъ безплодной земли, которой смазаны и прикрыты наши кости. Ради Бога, сядемъ на земь и примемся разсказывать грустныя повѣсти о кончинахъ королей: какъ тѣ свергнуты съ престола, тѣ убиты на войнѣ, тѣхъ посѣщали духи обезтроненныхъ ими, какъ тѣ отравлены женами, тѣ зарѣзаны во снѣ. Всѣ умерщвлены — потому что въ вѣнцѣ, обнимающемъ смертное чело короля, живетъ смерть. Сидя тутъ, старая шутиха издѣвается надъ его величіемъ, скалятъ зубы на окружающій его блескъ, — позволяетъ какую-нибудь минуту разыгрывать коротенькую сценку царствованія, вселять страхъ, мертвить взоромъ, — наполняетъ его лживой самоувѣренностью, мечтой — будто это тѣло, служащее оплотомъ нашей жизни, мѣдь непроницаемая, и наконецъ, обольстивъ его совершенно, приходитъ, прокалываетъ крошечной булавкой стѣны его крѣпости, и — прощай король! Накройте головы и не издѣвайтесь надъ тѣломъ и кровью торжественнымъ чествованіемъ; отбросьте уваженіе, обычный почетъ, церемоніялъ — все это время вы принимали меня не за то что я есть. Я такъ же, какъ и вы, кормлюсь хлѣбомъ, чувствую недостатки, горе, нуждаюсь въ друзьяхъ; и мнѣ, всему этому подчиненному, вы говорите — я король!

ЕПИСК. Государь, люди мудрые никогда не сѣтуютъ, сложа руки, о разразившейся надъ ними бѣдѣ, а тотчасъ же предупреждаютъ всякій поводъ къ сѣтованію. Боязнь врага — а всякая боязнь подавляетъ силу — усиливаетъ врага твоей слабостью, и ты воюешь противъ себя собственнымъ неразуміемъ. Бояться и быть убиту — хуже этого не случится и въ битвѣ. Умереть сражаясь — уничтожить смерть смертью, тогда какъ умереть страшась смерти — заплатить смерти рабскимъ дыханіемъ.

ОМЕРЛ. У моего отца есть войско; спроси, гдѣ онъ? Научись и изъ одного члена дѣлать цѣлое тѣло.

К. РИЧ. Ты справедливо упрекаешь меня. Иду, надменный Болинброкъ, иду рѣшать нашу судьбу оружіемъ! Лихорадочная дрожь страха миновалась; возвратить наше такъ легко! — Скажи, Скрупъ, гдѣ нашъ дядя съ своимъ войскомъ? скажи же хоть что-нибудь радостное, какъ ни мрачно лицо твое.

СКРУП. По виду неба, заключаютъ каковъ будетъ день; по мрачности моего лица, ты можешь заключить точно такъ же, что мой языкъ повѣдаетъ тебѣ еще худшее. Я, какъ палачъ, длю пытку, доводя мало по малу до самаго дурнаго, которое должно же наконецъ высказаться. — Твой дядя присоединился къ Болинброку; на сѣверѣ всѣ твои замки сдались, на югѣ все дворянство подняло оружіе за него.

К. РИЧ. Довольно. — (Омерлю) Проклятіе тебѣ, мой братъ, что совлекъ меня съ сладостнаго пути къ отчаянію! Что жь вы теперь еще скажете? Какое еще утѣшеніе выдумаете? Клянусь Богомъ, вѣчная ненависть тому, кто и теперь еще вздумаетъ утѣшать меня. — Идемъ въ замокъ Флинтъ; тамъ истомлюсь я грустью; король, рабъ злополучія, покорится королевственному злополучію. Распустите остатокъ моего войска; пусть оно идетъ пахать землю, тамъ, гдѣ есть еще надежда на жатву — у меня нѣтъ ея. — Никто не думай измѣнить этого рѣшенія; всѣ совѣты безполезны.

ОМЕРЛ. Государь, одно слово.

К. РИЧ. Тотъ оскорбитъ меня вдвойнѣ, кто еще поранитъ лестью языка. Распустите мою свиту; пусть все бѣжитъ ночи Ричарда, къ свѣтлому дню Болинброка.

СЦЕНА 3.

Вельсъ. Передъ замкомъ Флинтъ. Трубные звуки и барабанный бой. Входятъ: Болинброкъ съ войскомъ, Іоркъ, Норсомберландъ и другіе.

БОЛИН. По этой вѣсти: Вельсцы разсѣялись, а Сольсбери отправился къ королю, недавно вышедшему на этотъ берегъ, съ немногими изъ своихъ приверженцевъ.

НОРС. Отличная, превосходная вѣсть, благородный принцъ. Ричардъ навѣрное скрылъ свою голову гдѣ-нибудь здѣсь, по близости.

ІОРК. Лорду Норсомберландъ слѣдовало бы сказать: король Ричардъ. — О, какъ же дурны времена, если и король помазанный долженъ скрывать свою голову!

НОРС. Ваша свѣтлость не такъ поняли меня; я опустилъ титло только для краткости.

ІОРК. Было время, что за такую краткость онъ поступилъ бы съ вами еще кратче — укоротилъ бы цѣлой головой.

БОЛИН. Благородный дядя, не бери же словъ его не такъ какъ слѣдуетъ.

ІОРК. Любезный племянникъ, не бери чего не слѣдуетъ, чтобъ не взять грѣха на душу. Надъ тобой небо.

БОЛИН. Знаю, дядя; я и не противлюсь его волѣ. — Но кто это спѣшитъ сюда?

Входитъ Перси.

А, Гарри. Ну что? неужели не хотятъ сдаться?

ПЕРС. Принцъ, замокъ занятъ королевственно, и не отворитъ воротъ тебѣ.

БОЛИН. Какъ королевственно? Вѣдь король не въ немъ?

ПЕРС. Въ немъ, мой добрый принцъ; король Ричардъ за этой оградой изъ глины и камей. Съ нимъ лорды Омерль и Сольсбёри, сэръ Стефенъ Скрупъ и еще какой-то важный духовный сановникъ, но кто — не знаю.

НОРС. Вѣрно епископъ Карлэйльскій.

БОЛИН. (Норсомберлэнду). Благородный лордъ, подойдите къ твердымъ ребрамъ этого стараго заика, прогремите дыханіемъ мѣдной трубы полуразрушеннымъ ушамъ его вызовъ на переговоры, и за тѣмъ передайте: что Генрихъ Болинброкъ преклоняетъ оба колѣна, цѣлуетъ руку короля Ричарда и посылаетъ клятву въ покорности и истинной преданности его королевскому величеству; — что онъ пришелъ сюда сложить къ его ногамъ и оружіе и мощь свою, разумѣется, если добровольно отмѣнятъ его изгнаніе и возвратятъ ему всѣ его владѣнія; — что въ противномъ случаѣ онъ воспользуется своимъ превосходствомъ и прибьетъ лѣтнюю пыль кровавымъ дождемъ изъ ранъ убитыхъ Англичанъ. Какъ же чуждо душѣ Болинброка желаніе оросить такой пурпуровой невзгодой свѣжую зелень прекрасныхъ владѣній короля Ричарда, онъ докажетъ своей почтительной покорностью. Ступайте, передайте все это; а между тѣмъ, мы выдвинемъ наши войска на травянистый коверъ этой равнины. (Норсомберлэндъ идетъ къ замку съ трубачемъ.) Впередъ, безъ шума грозныхъ барабановъ, чтобъ съ полуразвалившихся стѣнъ замка слышали яснѣе наши снисходительныя предложенія. Мнѣ кажется, что я и король должны встрѣтиться тамъ же ужасно, какъ стихіи воды и огня, когда ихъ громовое столкновеніе раздираетъ, покрытыя тучами, ланиты неба. Но будь онъ огнемъ — я буду уступчивой водой; ярись онъ — я паду дождемъ на землю, на землю, не на него. — Впередъ; замѣчайте выраженіе лица короля Ричарда. (Трубный вызовъ на переговоры, на который изъ-за стѣнъ отвѣчаютъ такимъ же. Тушъ.)

Выходятъ на стѣну: Король Ричардъ, Епископъ Карлэйльскій, Омерль, Скрупъ и Сольсбёри.

ІОРК. Смотрите, смотрите, самъ король Ричардъ выходитъ, какъ красное, негодующее солнце изъ огненныхъ вратъ востока, когда видитъ, что завистливый тучи силятся помрачить его блескъ, запятнать стезю его свѣтлаго теченія къ западу. Какъ все въ немъ королевственно! смотрите, взоръ его, какъ орлиный, сверкаетъ такъ же ярко царственнымъ величіемъ! — И не горе ли, что такое дивное зрѣлище должно омрачиться невзгодой^[36]?

К. РИЧ. (Норсомберлэнду). Мы изумлены; мы долго стояли, ожидая вѣрноподданническаго колѣнопреклоненія^[37], потому что полагали себя законнымъ королемъ твоимъ. Если мы король, то какъ же осмѣлились колѣни твои забыть долгъ уваженія къ нашей особѣ? Не король мы — докажи, что рука Всевышняго отрѣшила насъ отъ правленія; рука же изъ крови и костей, мы это очень хорошо знаемъ, не можетъ взяться за священную рукоять нашего скиптра, не сдѣлавшись виновной въ клятвопреступленіи, въ воровствѣ, въ хищничествѣ. Если ты воображаешь, что всѣ, какъ ты, отпали отъ насъ, что мы одиноки, лишены друзей, такъ знай — мой властитель, Господь Всемогущій, собираетъ на облакахъ, намъ на помощь, войска заразъ, которыя изведутъ не рожденныхъ и не зачатыхъ еще дѣтей кичливыхъ вассаловъ, поднимающихъ руки на нашу голову, грозящихъ славѣ нашей драгоцѣнной короны. — Скажи Болинброку — мнѣ кажется, онъ стоитъ тамъ, — что каждый шагъ его на моей землѣ гнусная измѣна. Онъ пришелъ вскрыть багряное завѣщаніе кровоточивой войны; но прежде, чѣмъ онъ надѣнетъ вѣнецъ, которымъ думаетъ владѣть спокойно, десятки тысячъ кровавыхъ вѣнцовъ осѣнятъ головы сыновъ Англіи, и не украсятъ цвѣтущаго лица ея: дѣвственно-блѣдный миръ ея превратится въ багровое негодованіе и трава ея пастбищъ упьется вѣрной англійской кровью.

НОРС. Царь небесный да сохранитъ нашего короля и повелителя отъ такого негражданственнаго возстанія гражданъ! Твой трижды благородный братъ, Генрихъ Болинброкъ, смиренно цѣлуетъ твою руку и клянется многоуважаемымъ памятникомъ, воздвигнутымъ надъ костями твоего королевственнаго дѣда, — и вашей царственной кровью, вытекшей, какъ два потока, изъ одного свѣтлаго источника, и погребенной рукой воинственнаго Гаунта, и собственной своей честью и благородствомъ — что совключаетъ въ себѣ всѣ возможныя клятвы и увѣренія, — что онъ пришелъ единственно за своими наслѣдственными правами, чтобъ на колѣняхъ молить тебя о немедленномъ прекращеніи его изгнанія, — и что, если ты дашь на это свое королевское соизволеніе, онъ предастъ свое блестящее оружіе ржавчинѣ, коней, облеченныхъ въ желѣзо, отправитъ въ стойла, а сердце свое посвятитъ на вѣрную службу твоему величеству. Онъ клянется, какъ принцъ, что все это вѣрно, и я, какъ дворянинъ, вѣрю ему.

К. РИЧ. Норсомберлэндъ, вотъ отвѣтъ короля: — Мы рады видѣть нашего благороднаго брата и исполнимъ всѣ его справедливыя требованія безпрекословно. Передай ему нашъ дружественный привѣтъ со всей, свойственной тебѣ любезностью. — (Омерлю.) Братъ, мы унижаемъ себя; не правда ли, вѣдь мы унижаемъ себя такой жалкой уступчивостью, такой ласковой рѣчью? Не воротить ля Норсомберлэнда? не послать ли измѣннику вызовъ на битву, и умереть, сражаясь?

ОМЕРЛ. Нѣтъ, государь; будемъ воевать ласковымъ словомъ, пока время не снабдитъ насъ друзьями, а друзья — мечами.

К. РИЧ. О, Боже, Боже! и тотъ самый языкъ, который произнесъ грозный приговоръ изгнанія этому гордому человѣку, отмѣнитъ его теперь ласковымъ словомъ! О, если бы я былъ такъ же великъ, какъ велика моя грусть, или ниже моего сана! если бы я могъ забыть что я былъ, или не помнить чѣмъ долженъ быть теперь! — Ты вздымаешся, гордое сердце? — (Разстегивая верхнюю одежду) Даю тебѣ полную волю биться, когда въ волѣ враговъ убить и тебя и меня!,

ОМЕРЛ. Норсомберлэндъ возвращается отъ Болинброка.

К. РИЧ. Что жь долженъ теперь дѣлать король? Покориться? — король покорится. Отречься отъ престола? — король не станетъ спорить. Утратить названіе короля? — Господь съ нимъ! Я промѣняю мои бриліянты на чотки, мой великолѣпный дворецъ на пустынь, мои богатыя одежды^[38] на рубище нищаго, мои вычурныя чаши на деревянный ковшъ, мой скипетръ на странническій посохъ пилигрима, моихъ подданныхъ на два рѣзные образа, а мое обширное королевство на маленькую могилу — на маленькую, маленькую, безвѣстную могилу, — или, нѣтъ! похороните меня на столбовой королевской дорогѣ, на дорогѣ къ какому-нибудь рынку, чтобы подданные ежечасно попирали голову своего государя; вѣдь они попираютъ же мое сердце еще при жизни — почему жь не попирать имъ и моей головы, когда меня схоронятъ? — Ты плачешь, Омерль, мягкосердый братъ мой! Сдѣлаемъ ненастье нашими презрѣнными слезами, побьемъ ими и вздохами всѣ жатвы и родимъ голодъ въ этой возмутившейся странѣ. Или насмѣемся надъ несчастіями, употребимъ въ дѣло и самыя слезы: заставимъ ихъ, напримѣръ, капать все на одно мѣсто, до тѣхъ поръ, пока онѣ выбьютъ намъ двѣ могилы, и когда уляжемся въ нихъ, пусть надъ нами напишутъ: «Здѣсь лежатъ два родственника, выкопавшіе себѣ могилы слезами собственныхъ глазъ». Видишь, и зло можно употребить въ пользу. — Однакожь я вижу, что говорю вздоръ, и ты смѣешься надо мной. — Ну что, могущественный принцъ, благородный лордъ Норсомберлэндъ! что рѣшилъ король Болинброкъ? Угодно его величеству позволить Ричарду жить до смерти Ричарда? — Вамъ стоитъ только шаркнуть ногою, и Болинброкъ скажетъ: да!

НОРС. Государь, онъ ожидаетъ васъ на нижнемъ дворѣ; не угодно ли вамъ сойдти внизъ?

К. РИЧ. Внизъ, внизъ, сойду, какъ блистательный Фаэтонъ, не умѣвшій справить безпокойными конями! (Норсомберлэндъ возвращается къ Болинброку.) На нижній дворъ? Да, низокъ дворъ, гдѣ короли унижаются, являясь на призывъ измѣнниковъ, и милуютъ ихъ! На нижній дворъ? Сойдти внизъ? — Долой же дворъ! долой король! потому что тамъ, гдѣ должны пѣть высоко-парящіе жаворонки, кричатъ ночныя совы. (Сходятъ со стѣны.)

БОЛИН. Что сказалъ его величество?

НОРС. Грусть и сердечное горе помутили его разумъ, и онъ говоритъ какъ помѣшанный. Но вотъ и онъ.

Входятъ Король Ричардъ и свита.

БОЛИН. Стойте въ сторонѣ и оказывайте должное уваженіе его величеству. (Преклоняя колѣна) Государь —

К. РИЧ. Любезный братъ, ты унижаешь свои царственныя колѣна; лобызая ими подлую землю, ты заставишь ее возгордиться. Мнѣ было бы гораздо пріятнѣе чувствовать твою любовь сердцемъ, чѣмъ видѣть огорченными глазами твое колѣнопреклоненіе. Встань, братъ! встань! твои колѣна согнуты, но сердце, я знаю, поднялось (показывая на свою голову) по крайней мѣрѣ на столько.

БОЛИН. Государь, я пришелъ только за моей собственностью.

К. РИЧ. Твоя собственность — твоя, и я твой, и все.

БОЛИН. Будьте же моимъ, мой повелитель, на столько, на сколько заслужу вашу любовь моей вѣрной службой.

К. РИЧ. Ты заслужилъ. Кто знаетъ скорѣйшія и вѣрнѣйшія средства къ пріобрѣтенію — заслуживаетъ, разумѣется, и право владѣть пріобрѣтеннымъ. — Руку, дядя! — Полно; осуши глаза: слезы показываютъ любовь, но не помогаютъ. — Братъ, я слишкомъ молодъ, чтобъ быть твоимъ отцомъ, хоть ты и въ порѣ быть моимъ наслѣдникомъ. Я отдамъ тебѣ все, чего ни пожелаешь, и отдамъ съ полнѣйшей готовностью; вѣдь мы должны дѣлать то, чего по неволѣ не можемъ не сдѣлать. — Ѣдемъ въ Лондонъ. Не такъ ли, братъ?

БОЛИН. Да, ѣдемъ, мой добрый государь.

К. РИЧ. Въ такомъ случаѣ, мнѣ нельзя сказать: нѣтъ!

СЦЕНА 4.

Лэнгли. Садъ герцога Іоркскаго. Входятъ Королева и двѣ Леди.

КОРОЛ. Какую же игру придумаемъ мы здѣсь, въ саду, чтобъ отогнать тяжкія думы заботы.

1 ЛЕД. Будемъ играть въ шары.

КОРОЛ. И мнѣ придетъ въ голову, что свѣтъ полонъ препятствій и что мое счастье катится противъ покатости.

1 ЛЕД. Такъ займемтесь танцами.

КОРОЛ. Сохранятъ ли мои ноги тактъ веселости, когда бѣдное мое сердце не соблюдаетъ мѣры и въ грусти? Нѣтъ, милыя, придумайте какую-нибудь другую забаву.

1 ЛЕД. Станемъ разсказывать сказки.

КОРОЛ. Печальныя, или веселыя?

1 ЛЕД. И тѣ и другія,

КОРОЛ. Ни тѣхъ, ни другихъ, моя милая. Заговорите о радости, которую я совершенно утратила — напомните мнѣ еще живѣй мое горе; заговорите о горѣ, которое овладѣло мной совершенно — заставите еще сильнѣе почувствовать утрату радости. Къ чему повторять чего у меня такъ много, и жалѣть о томъ, чего недостаетъ мнѣ?

1 ЛЕД. Не спѣть ли мнѣ что-нибудь?

КОРОЛ. Хорошо, если у тебя есть отчего распѣвать; но мнѣ было бы пріятнѣй, еслибъ ты плакала.

1 ЛЕД. Я готова и плакать, если это вамъ поможетъ, королева.

КОРОЛ. И я плакала бы, еслибъ слезы могли помочь мнѣ, я никогда не заняла бы у тебя ни одной слезинки — Постойте, сюда идутъ садовники — спрячемся за эти деревья. Закладую мое несчастіе противъ ряда булавокъ — они непремѣнно заговорятъ о государственныхъ дѣлахъ; кто не толкуетъ о нихъ передъ перемѣной. Горе — предвѣстникъ горя. (Скрываются за деревья.)

Входятъ Садовникъ и два Работника.

САДОВ. Подвяжи, вонъ тѣ повисшіе абрикосы; какъ безпокойныя дѣти, гнутъ они своего отца роскошной тяжестью; подопри чѣмъ-нибудь пригнувшіяся вѣтви. — А ты, какъ палачъ, срѣжь верхушки побѣговъ, слишкомъ скоро и высоко поднявшихся надъ прочими; въ нашемъ владѣніи все должно быть ровно. — Займитесь этимъ; а я, между тѣмъ, выполю вредныя травы, которыя безъ толку высасываютъ плодородіе почвы въ ущербъ полезнымъ растеніямъ.

1 РАБ. Къ чему же намъ, за этой оградой, хранить законъ, порядокъ и должную соразмѣрность, какъ бы въ примѣръ нашему мощному государству, когда вся страна, весь этотъ садъ, обнесенный моремъ, заросъ плевелами, когда всѣ прекраснѣйшіе цвѣты его заглушены, плодовитыя деревья не подстрижены, тыны разрушены, дорожки въ безпорядкѣ, полезныя травы покрыты тлёй?

САДОВ. Молчи! — Тотъ, кто допускалъ эту безпорядочную весну, дожилъ теперь и самъ до листопада. Плевелы, которые защищала его развѣсистая листва, которые, подъѣдая, казалось, поддерживали его, выполоны, искоренены теперь Болинброкомъ на-чисто; — я разумѣю графа Вильшиирекаго, Грина и Бёши.

1 РАБ. Какъ, развѣ они умерли?

САДОВ. Умерли; да и расточительный король въ рукахъ Болинброка. Какъ жалко, что онъ не очищалъ и не убиралъ своихъ владѣній, какъ мы этотъ садъ. — Въ извѣстныя времена года мы ранимъ кору, кожу нашихъ плодовитыхъ деревьевъ, чтобъ, переполнившись сокомъ и кровью, они не губили себя своимъ собственнымъ преизбыткомъ; дѣлай онъ тоже съ возвышавшимися и разживавшимися любимцами — они жили бы и теперь, чтобъ приносить, а онъ, чтобъ наслаждаться плодами ихъ долга. Мы обсѣкаемъ излишніе сучья, чтобъ жили плодоносныя вѣтви; дѣлай онъ тоже — онъ и теперь носилъ бы корону, которую безпутство почти что сбросило съ головы его.

1 РАБ. Какъ? — ты думаешь, что короля ссадятъ съ престола?

САДОВ. Его ужь поосадили, и нѣтъ никакого сомнѣнія, что ссадятъ и совсѣмъ. Прошедшей ночью пришли письма къ старому другу добраго герцога Іорка, и не съ добрыми вѣстями.

КОРОЛ. (Выходя изъ-за деревьевъ). О, меня задушитъ горе, если не облегчу его словами! — Ты, подобіе древняго Адама, обязанное ходить за этимъ садомъ, скажи: какъ смѣетъ твой грубый, дерзкій языкъ разглашать такія противныя новости? Какая Эва, какая змѣя соблазнила тебя на второе грѣхопаденіе? Ты говоришь, что король Ричардъ свергнутъ съ престола? Какъ осмѣлился ты, жалкій, немногимъ лучшій земли, предугадывать его паденіе? — Говори, гдѣ, когда и какъ дошла до тебя эта гнусная вѣсть? Говоря, презрѣнный!

САДОВ. Простите, королева! не радостны и для меня эти новости; но все, что я говорилъ, правда. Король Ричардъ въ рукахъ мощнаго Болинброка. Судьбы ихъ теперь взвѣшиваются. Въ чашѣ вашего супруга только онъ и нѣсколько суетностей, которыя дѣлаютъ его еще легче; но въ чашѣ великаго Болинброка, кромѣ его, всѣ перы Англія, и этимъ придаткомъ онъ перетянетъ короля Ричарда. — Поѣзжайте въ Лондонъ, и вы увидите, что это такъ, что я говорю всѣмъ извѣстное.

КОРОЛ. Проворное, быстроногое злополучіе, развѣ твое посланіе не касается меня, что я узнаю послѣдняя? О, ты затѣмъ только и услужило мнѣ послѣ всѣхъ, чтобъ грудь моя долѣе носила зло твое! — Ѣдемте, леди! ѣдемте въ Лондонъ, чтобъ видѣть короля Лондона въ злополучіи. — Неужели же я родилась для того, чтобы украсить моей печалью торжество надменнаго Болинброка? — За эти грустныя вѣсти, садовникъ, желаю чтобъ никогда ни одно принятое тобою растеніе не давало тебѣ плода! (Уходитъ съ леди.)

САДОВ. Бѣдная королева! пусть сбудется твое проклятіе надъ моимъ искусствомъ, только бы ты не испытала еще большихъ бѣдъ. — Здѣсь канула ея слеза — здѣсь посажу я руту, горькую траву благости, и она вскорѣ выростетъ, какъ знакъ состраданія, въ память плакавшей королевы.

ДѢЙСТВІЕ IV.

СЦЕНА 1.

Лондонъ. Большая зала въ Вестминстерѣ. Тронъ. По правую сторону его лорды духовные, по лѣвую лорды мірскіе, внизу общины. Входятъ: Болинброкъ, Омерль, Серрей, Норсомберлендъ, Перси, Фицватеръ и еще Лордъ; Епископъ Карлэйльскій, Аббатъ Вестминстерскій и свита.

БОЛИН. Введите Бэгота. — (Вводятъ Бэгота.) Ну, Бэготъ, говори теперь свободно все, что знаешь о смерти Глостера. Кто задумалъ ее вмѣстѣ съ королемъ и кто свершители кроваваго дѣла его безвремянной кончины?

БЭГОТ. Поставьте противъ меня лорда Омерль.

БОЛИН. Братъ, подойди и взгляни на этого человѣка.

Бэгот. Лордъ Омерль, я знаю, вашъ смѣлый языкъ погнушается отрѣчься отъ того, что разъ произнесъ. Въ то глухое время, когда замышлялась смерть Глостера, я слышалъ, какъ вы говорили: «Развѣ моя рука не достаточно длинна, чтобъ достать и отъ усыпленнаго англійскаго двора до Кале, до головы моего дяди?» Между многимъ другимъ, въ то же время, я слышалъ какъ вы говорили, что скорѣе отказались бы отъ ста тысячъ кронъ^[39], чѣмъ согласились на возвращеніе Болинброка въ Англію, прибавляя къ этому, что его смерть была бы величайшимъ счастіемъ для государства.

ОМЕРЛ. Принцы и благородные лорды, какъ отвѣчать мнѣ этому подлому человѣку? Неужели унизить мои свѣтлыя звѣзды до наказанія его, какъ равнаго мнѣ? А приходится, дли честь моя останется запятнанной обвиненіемъ его лживыхъ губъ. — Вотъ мой залогъ, ручная печать смерти, отмѣчающая тебя аду; я говорю: ты лжешь, и что все сказанное тобой солгано, докажу кровью твоего сердца, хотя она такъ подла, что запятнаетъ доброту моего рыцарскаго меча.

БОЛИН. Остановись, Бэготъ; не поднимай его залога.

ОМЕРЛ. О, какъ бы я желалъ, чтобъ это оскорбленіе было нанесено, кромѣ одного, любымъ изъ благороднѣйшихъ членовъ этого собранія!

ФИЦВ. Требуетъ твоя храбрость равенства — вотъ мой залогъ, въ отвѣтъ на твой, Омерль! Клянусь этимъ прекраснымъ солнцемъ, по милости котораго вижу гдѣ ты стоишь, я слышалъ, какъ ты говорилъ, и говорилъ хвастаясь, что ты причина смерти благороднаго Глостера. Отопрешься двадцать разъ — солжешь, и я, остріемъ моего меча, возвращу твою ложь въ твое сердце, гдѣ она зародилась.

ОМЕРЛ. Трусъ, ты не доживешь до этого дня!

ФИЦВ. Клянусь душой, желалъ бы, чтобъ это было сейчасъ же.

ОМЕРЛ. Фицватеръ, это обрекаетъ тебя аду!

ПЕРС. Омерль, ты лжешь! Честь его въ этомъ обвиненіи такъ чиста, какъ ты виновенъ; а что ты виновенъ, вотъ и мой залогъ, — и я готовъ стоять за мою правоту противъ тебя до послѣдняго издыханія. Подними его, если смѣешь!

ОМЕРЛ. Да отгніетъ моя рука, и пусть моему мстительному мечу никогда не сверкать надъ блестящими шлемами моихъ враговъ, если я не подниму его!

1 ЛОРД. Я беру землю въ свидѣтели того же, вѣроломный Омерль, и напомню тебѣ столько лжей, сколько можно накричать ихъ въ твое измѣническое ухо отъ солнца до солнца. Вотъ и мой залогъ — подними его на битву, если смѣешь!

ОМЕРЛ. Кто еще вызываетъ меня? Клянусь небомъ, я готовъ бросить перчатку всѣмъ! Въ моей груди тысячи силъ, чтобъ отвѣтить двадцати тысячамъ вамъ подобныхъ!

СЕРР. Лордъ Фицватеръ, я очень хорошо помню вашъ разговоръ съ лордомъ Омерль.

ФИЦВ. Да, въ самомъ дѣлѣ, вы тогда были тутъ же. Вы можете засвидѣтельствовать, какъ правдиво мое обвиненіе.

СЕРР. Клянусь небомъ, такъ лживо, какъ правдиво небо!

ФИЦВ. Сёррей, ты лжешь!

СЕРР. Безчестный мальчишка! Эта ложь наляжетъ на мой мечъ такъ сильно, что онъ будетъ мстить и вымѣщать, пока ты, лжи раздаватель, и эта ложь не уложатся въ землю, какъ черепъ твоего отца. — И въ доказательство, вотъ залогъ моей чести. Подними его на битву, если смѣешь!

ФИЦВ. Какъ безумно пришпориваешь ты и безъ того разгоряченнаго коня! Если я не боюсь пить, ѣсть, дышать и жить — такъ не побоюсь и встрѣтиться съ Сёрреемъ въ пустынѣ, и плевать ему въ лице, повторяя: ты лжешь, лжешь, лжешь! — Вотъ и мой залогъ, чтобъ связать тебя съ жестокою за это карою. Что Омерль заслужилъ мое обвиненіе, это такъ вѣрно, какъ я надѣюсь счастья въ этомъ, еще новомъ для меня мірѣ^[40]. — Кромѣ того, я слышалъ еще отъ изгнаннаго Норфолька, что ты, Омерль, послалъ въ Кале двухъ наемниковъ съ порученіемъ убить благороднаго герцога.

ОМЕРЛ. Не повѣритъ ли мнѣ какой-нибудь честный христіянинъ залога для утвержденія, что Норфолькъ лжетъ. — Вотъ, я бросаю его на случай, если онъ будетъ возвращенъ, для доказанія своей чести.

БОЛИН. Всѣ эти распри остаются подъ залогомъ до возвращенія Норфолька; а онъ будетъ возвращенъ, — и пусть онъ мнѣ врагъ, ему возвратятся и всѣ его титла и всѣ его владѣнія. Когда онъ прибудетъ, мы потребуемъ отъ него единоборства съ лордомъ Омерль.

ЕПИСК. Никогда не видать намъ этого славнаго дня. Долго сражался изгнанный Норфолькъ за Іисуса Христа, развѣвая на славныхъ поляхъ христіянства знаменіе христіянскаго креста, противъ черныхъ язычниковъ, Турокъ и Сарациновъ; утомленный воинственными подвигами, удалился онъ наконецъ въ Италію, и тамъ, въ прекрасной Венеціи, отдалъ свое тѣло землѣ, а чистую душу своему военачальнику Христу, подъ знаменами котораго сражался такъ долго.

БОЛИН. Какъ, епископъ, Норфолькъ умеръ?

ЕПИСК. Такъ вѣрно, какъ я живу.

БОЛИН. Сладкій миръ да сопутствуетъ его прекрасной душѣ на лоно добраго, стараго Авраама! — Лорды обвинители, всѣ ваши распри остаются подъ залогомъ, пока мы не назначимъ дня вашего единоборства.

Входитъ Іоркъ со свитой.

ІОРКЪ. Великій герцогъ Ланкастерскій, я отъ развѣнчаннаго Ричарда. — Онъ охотно признаетъ тебя своимъ наслѣдникомъ и передаетъ свой славный скипетръ въ твои королевственныя руки. Взойди на тронъ, съ котораго онъ сошолъ. Да здравствуетъ Генрихъ, этаго имени четвертый!

БОЛИН. Во имя Бога вступаю я на этотъ царственный тронъ.

ЕПИСК. Богъ не попуститъ этого! — Мои слова могутъ не понравиться этому царственному собранію; но мнѣ всего приличнѣе говорить правду. Еслибъ Богу было угодно, чтобъ кто-нибудь въ этомъ благородномъ собраніи былъ довольно благороденъ, чтобъ быть правдивымъ судіей благороднаго Ричарда, — истинное благородство, заставило бы его воздержаться отъ такого гнуснаго беззаконія. Можетъ ли подданный судить своего короля? — а кто изъ находящихся здѣсь не подданный Ричарда? И воровъ, какъ бы ни была очевидна вина ихъ, не судятъ заочно; — а подобіе Божія величія, его намѣстникъ, представитель, помазанный, коронованный, царствовавшій столько лѣтъ, будетъ судимъ своими подданными и низшими себя, и въ его отсутствіи? О, не дай Господи, чтобы въ христіянскомъ государствѣ, люди образованные рѣшились на такое противное, черное, срамное дѣло! Я говорю подданнымъ, и говорю за своего короля смѣло, какъ подданный, подвигнутый самимъ небомъ. Лордъ Герфордъ, котораго вы называете королемъ, гнусный измѣнникъ противъ короля высокомѣрнаго Герфорда; и если вы коронуете его, я предвѣщаю вамъ: кровь Англичанъ утучнитъ землю, и грядущія столѣтія будутъ стонать отъ этого гнуснаго дѣла; — миръ удалится дремать съ Турками и язычниками, а въ этой странѣ мира свирѣпыя войны возстановятъ брата на брата, родъ на родъ; смуты, ужасы, бунты сдѣлаютъ ее своимъ поприщемъ, и ее назовутъ полемъ Голгоѳы, полемъ череповъ людей убитыхъ. Возстановите этотъ царственный родъ противъ самого себя — родятся междоусобія, какихъ эта, обремененная проклятіемъ земля доселѣ никогда и не видывала еще. Предотвратите, не допускайте, не дѣлайте этого, чтобъ не вопіяли на васъ бѣдныя дѣти дѣтей вашихъ.

НОРС. Сэръ, вы разсудили прекрасно, и за вашъ трудъ мы арестуемъ васъ, какъ государственнаго измѣнника. Почтенный аббатъ Вестминстера, мы поручаемъ его вамъ до суднаго дня. — Лорды, согласны вы на просьбу общинъ?

БОЛИН. Приведите Ричарда. Пусть онъ въ присутствіи всѣхъ передастъ намъ корону. Этимъ мы оградимъ себя отъ всякаго подозрѣнія.

ІОРК. Я приведу его. (Уходитъ.)

БОЛИН. Лорды, арестованные нами, представьте поручителей, что явитесь, когда васъ потребуютъ къ отвѣту. (Епископу.) Мы ничѣмъ не обязаны вашей любви и не ищемъ вашей помощи.

Іоркъ возвращается съ К. Ричардомъ и сановниками, несущими корону и проч.

К. РИЧ. О, зачѣмъ призвали меня къ королю, прежде чѣмъ я успѣлъ отдѣлаться отъ царственныхъ мыслей, которыми царствовалъ. Я еще не выучился подбиваться, льстить, изгибаться, преклонять колѣна; дайте печали время научить меня такой покорности. Мнѣ слишкомъ еще памятны лица этихъ людей; — развѣ они не были моими? развѣ они не кричали мнѣ иногда: да здравствуетъ! Тоже сдѣлалъ и Іуда съ Христомъ; но Христосъ изъ двѣнадцати нашелъ только одного невѣрнаго, я изъ двѣнадцати тысячъ — ни одного вѣрнаго. Да здравствуетъ король! — Что жь? неужели никто не скажетъ: аминь? Неужели я вмѣстѣ и священникъ и причетникъ? Такъ я же скажу и аминь. Да здравствуетъ король, хоть я и не король; и аминь, если небо почитаетъ меня королемъ. — Для какой еще послуги вытребовали меня сюда?

ІОРК. Для предложенной твоимъ утомленнымъ величествомъ, по собственному, добровольному твоему желанію, передачи государства и короны Генриху Болинброку.

К. РИЧ. Подайте корову. — Вотъ, братъ, возьми ее; вотъ, съ одной стороны моя рука, съ другой — твоя. Теперь эта золотая корона точь въ точь, какъ глубоки колодезь съ двумя бадьями, наполняющими одна другую: порожняя все качается въ воздухѣ, другая внизу, невидимая и полная воды; эта нижняя и полная слезъ — я, упивающійся горемъ, между тѣмъ какъ ты возносишься вверхъ.

БОЛИН. Я думалъ, что вы сами желали отрѣчься.

К. РИЧ. Отъ моей короны, да; но мои скорби все-таки останутся моими. Ты можешь лишить меня моихъ почестей, моего государства, но не скорбей моихъ — я навсегда король ихъ.

БОЛИН. Часть своихъ заботъ вы передаете мнѣ вмѣстѣ съ короной.

К. РИЧ. Твои заботы, возрастая, не уничтожатъ моихъ. Моя забота — потеря заботъ, отъ старыхъ заботъ; твоя забота — выигрышъ заботъ, добытыхъ новой заботой. Отдаваемыя мною заботы не покинутъ меня и за тѣмъ, какъ отдамъ ихъ; онѣ сопутствуютъ коронѣ, и все-таки остаются при мнѣ.

БОЛИН. Угодно вамъ уступить корону?

К. РИЧ. И да и нѣтъ, и нѣтъ и да. Вѣдь я долженъ быть ничѣмъ; что жь въ моемъ «нѣтъ», когда я уступаю тебѣ? — Смотри же, какъ а примусь разорять себя. — Я слагаю это тягостное бремя съ головы, освобождаю руку отъ этого тяжелаго скиптра, сердце — отъ гордыни королевскаго властвованія; собственными слезами смываю помазаніе, собственными руками отдаю мою корону, собственнымъ языкомъ отрекаюсь отъ моего священнаго права, собственнымъ дыханіемъ разрѣшаю отъ всѣхъ обязанностей и уставовъ; отказываюсь отъ всякой царской торжественности и почести; уступаю всѣ мои лены, пошлины и доходы; уничтожаю всѣ мой акты, указы и постановленія. Да проститъ Господь всѣ клятвы мнѣ нарушенныя! да сохранитъ всѣ тебѣ данныя! Да избавитъ меня, всего лишеннаго, отъ всѣхъ огорченій, и да ниспошлетъ тебѣ, все получившему, возможность всѣмъ радоваться! Да даруетъ тебѣ долгіе дни на престолѣ Ричарда, и да успокоитъ скорѣй Ричарда въ могилѣ! Да здравствуетъ король Генрихъ, восклицаетъ развѣнчанный Ричардъ и желаетъ ему много, много лѣтъ дней солнечныхъ! — Что еще нужно вамъ?

НОРС. (подавая бумагу.) Прочтите только это обвиненіе въ тяжкихъ преступленіяхъ противъ выгодъ и блага государства, свершенныхъ вами и вашими любимцами. Пусть ваше собственное сознаніе покажетъ гражданамъ, что вы не безъ причины лишены престола.

К. РИЧ. И я долженъ согласиться и на это? долженъ самъ распутывать путаницу безумствъ моихъ? — Любезный Норсомберлэндъ, еслибъ тебѣ точно такъ же подали перечень твоихъ проступковъ, неужели ты не постыдился бы читать ихъ такому блестящему собранію? Читая его, ты нашелъ бы въ немъ дѣло гнусное — сверженіе короля, нарушеніе священнѣйшей клятвы, отмѣченное въ небесной книгѣ чернымъ пятномъ, преданное проклятію. — Да и всѣ вы, что стоите и смотрите какъ травятъ меня несчастія, — хотя нѣкоторые изъ васъ и омываютъ руки, какъ Пилатъ, показывая наружное состраданіе, — всѣ вы, Пилаты, продали меня на распятіе, и океаны не смоютъ вашего грѣха!

НОРС. Государь, не задерживайте, прочтите эти статьи.

К. РИЧ. Глаза мои полны слезъ, я не вижу; но соленая вода не ослѣпила ихъ еще до того, чтобъ я не видалъ здѣсь толпы измѣнниковъ. Обращу ихъ на самого себя — вижу, что и я такой же, какъ и всѣ измѣнникъ; потому что добровольно согласился разоблачить величавое тѣло короля, унизить славу, сдѣлать властвованіе рабствомъ, властелина подданнымъ, государя мужикомъ!

НОРС. Государь —

К. РИЧ. Я не государь тебѣ, высокомѣрный оскорбитель; да и никому не государь я. У меня нѣтъ ни званія, ни сана, кромѣ имени, даннаго при крещеніи, да и то чужое. — Тяжкая година! прожилъ столько зимъ, и не знаю теперь какъ назвать себя! О, еслибъ я былъ потѣшнымъ королемъ изъ снѣга, поставленнымъ передъ солнцемъ Болинброка, я растаялъ водяными слезами! — Добрый король, велики король — но все-таки не велико-добрый, — если мое слово имѣетъ еще какое-нибудь значеніе въ Англіи, пусть оно сейчасъ же вытребуетъ сюда зеркало, чтобъ я могъ взглянуть, каково стало мое лице съ тѣхъ поръ, какъ лишилось своего величія.

БОЛИН. Принесите зеркало. (Одинъ изъ свиты уходитъ.)

НОРС. Прочтите эту бумагу, пока принесутъ зеркало.

К. РИЧ. Демонъ, я еще не въ аду, а ты ужь мучишь меня!

БОЛИН. Не принуждайте его болѣе, лордъ Норсомберлэндъ.

НОРС. Мы не удовлетворимъ въ такомъ случаѣ общинъ.

К. РИЧ. Онѣ будутъ удовлетворены. Я прочту достаточно, когда увижу настоящую книгу, въ которой записаны всѣ мои грѣхи; а эта книга — я самъ.

(Одинъ изъ свиты возвращается съ зеркаломъ.)

Подай, я прочту въ немъ. — Какъ! и морщины не глубже? Горе разразилось столькими ударами по этому лицу, и не нанесло ранъ болѣе глубокихъ? — О, льстивое зеркало, ты обманываешь меня, какъ мои приверженцы въ счастіи! Такъ это-то лице было лицемъ, которое каждый день располагало, подъ кровомъ своего дома, десятью тысячъ человѣкъ^[41]? Такъ это-то лице, какъ солнце, заставляло щуриться всѣхъ смотрѣвшихъ на него? Такъ это-то лице, видѣвшее столько вздоровъ, просмотрѣло наконецъ Болинброка? — Бренное величіе блеститъ еще на этомъ лицѣ, такъ же бренномъ, какъ это величіе, потому что — (бросаетъ зеркало на полъ) вотъ оно, разбитое въ дребезги. — Замѣть, безмолвствующій король, нравоученіе этой шутки: быстроту, съ которой печаль моя разрушила мое лице.

БОЛИН. Отраженіе вашей печали уничтожило только отраженіе вашего лица.

К. РИЧ. Повтори это. Отраженіе моей печали? — Да, — такъ, — ты правъ. Вся моя скорбь внутри, а эти наружные виды сѣтованія только отраженія невидимой скорби, которая безмолвно волнуется въ растерзанной душѣ; въ ней-то вся сущность. Благодарю тебя, король, за твою великую милость; ты не только подаешь мнѣ поводъ скорбѣть, но и научаешь еще, какъ оплакивать этотъ поводъ. Я попрошу тебя еще объ одной милости, и за тѣмъ уйду — не обезпокою тебя ничѣмъ болѣе. Ты не откажешь?

БОЛИН. Говорите, доблестный братъ.

К. РИЧ. Доблестный братъ! — Что жь это? Стало-быть я больше короля. Когда я былъ королемъ, у меня были льстецами только подданные; а теперь, когда сдѣлался подданнымъ, у меня льстецомъ король. — Если ужь я такъ великъ, мнѣ и просить не нужно.

БОЛИН. Требуйте.

К. РИЧ. И ты не откажешь?

БОЛИН. Не откажу.

К. РИЧ. Позволь мнѣ удалиться.

БОЛИН. Куда?

К. РИЧ. Куда хочешь; только чтобъ я не видалъ васъ.

БОЛИН. Проводите его въ Товеръ.

К. РИЧ. Прекрасно! — Проводите? — Вы всѣ проводите и возвышаетесь быстро паденіемъ законнаго короля. (К. Puчардъ удаляется съ нѣкоторыми изъ свиты и со стражей.)

БОЛИН. Слѣдующую середу мы назначаемъ торжественнымъ днемъ нашего коронованія. Приготовьтесь же, лорды! (Уходятъ всѣ, кромѣ Аббата вестминстерскаго, Епископа карлэйльскаго и Герцога Омерлъ).

АББАТ. Горестнаго позорища были мы здѣсь зрителями!

ЕПИСК. Горе впереди еще: день этотъ отзовется на дѣтяхъ, теперь еще не рожденныхъ, и будетъ для нихъ такъ же колючь, какъ терны.

ОМЕРЛ. Почтенные отцы, неужели нѣтъ никакого средства спасти государство отъ такого срама?

АББАТ. Прежде нежели я свободно выскажу мое объ этомъ мнѣніе, вы причаститесь святыхъ таинъ, въ удостовѣреніе, что не только скроете мои замыслы, но и приведете въ исполненіе, что бы ни задумалъ я. Я вижу, ваши лица полны негодованія, сердца печали, а глаза слезъ; пойдемте ко мнѣ ужинать; я сообщу вамъ средство возвратить веселые дни всѣмъ намъ.

ДѢЙСТВІЕ V.

СЦЕНА 1.

Лондонъ. Улица ведущая къ Товеру. Входятъ Королева и двѣ Леди.

КОРОЛ. Король пойдетъ здѣсь; вѣдь это дорога къ сооруженной на зло башнѣ Юлія Цезаря^[42], кремнистая грудь которой должна, по рѣшенію надменнаго Болинброка, принять въ себя плѣнникомъ моего осужденнаго государя. Отдохнемъ здѣсь, если на этой возмутившейся землѣ есть еще мѣсто для отдыха королевѣ настоящаго короля.

Входитъ Король Ричардъ со Стражей.

Постойте, посмотрите — или лучше не смотрите какъ вянетъ мой прекрасный розанъ, — или нѣтъ! поднимите глаза, глядите, чтобъ растаять росой состраданія и омыть, освѣжить его слезами истинной любви! — О ты, оттискъ древней Трои, образецъ величія, могила короля Ричарда, а не король Ричардъ, прекраснѣйшая гостинница — зачѣмъ же остановилось въ тебѣ жестокое горе, когда радость стала гостемъ корчмы.

К. РИЧ. Милая жена, не соединяйся за одно съ горемъ, чтобъ ускорить конецъ мой; — не дѣлай этого. Научись, моя добрая, представлять себѣ наше прежнее состояніе счастливымъ сномъ; пробужденнымъ — наше настоящее положеніе показываетъ только, что я побратался съ жестокой нуждой, что и я и она останемся вѣрны этому союзу до самой смерти. Спѣши во Францію и запрись въ какой-нибудь монастырь. Наша святая жизнь пріобрѣтетъ намъ корону инаго міра, которую мы здѣсь утратили нашимъ нечестіемъ.

КОРОЛ. Какъ? неужели мой Ричардъ измѣнился, ослабъ не только тѣломъ, но и духомъ? Неужели Болинброкъ лишилъ тебя и разума, проникъ въ самое сердце? Царственный левъ, упирая, протягиваетъ еще лапу, и въ бѣшенствѣ, что побѣжденъ, раздираетъ землю, если не встрѣтитъ ничего другаго. А ты, какъ ребенокъ, хочешь переносить наказаніе смиренно, цѣловать розгу, льстить злодѣіству низкой покорностью; ты — левъ, царь звѣрей?

К. РИЧ. Да, царь звѣрей; будь они хоть немного лучше, звѣрей, я былъ бы и теперь счастливымъ королемъ людей. Приготовься, моя добрая, бывшая королева, къ отъѣзду во Францію; вообрази, что я умеръ, что ты здѣсь, какъ у смертной постели, приняла мое послѣднее цѣлованіе. Въ длинные зимніе вечера, когда, сидя у огня, будешь слушать разсказы добрыхъ старичковъ о бѣдствіяхъ давнопрошедшихъ временъ, прежде чѣмъ пожелаешь имъ доброй ночи, передай имъ, въ отплату за ихъ печальныя повѣсти, жалостную повѣсть обо мнѣ^[43] и отошли потомъ ко сну, рыдающихъ. Печальные звуки твоего грустнаго языка тронутъ даже безчувственныя головни: изъ состраданія къ низверженному законному королю онѣ зальютъ огонь слезами и покроются пепломъ или превратятся въ черный уголь.

Входитъ Норсомберлэндъ со Свитой.

НОРС. Милордъ; Болинброкъ измѣнилъ свое рѣшеніе; вы отправляетесь не въ Товеръ, а въ Помфретъ. У меня есть повелѣніе, касающееся и до васъ, королева: вы сейчасъ же ѣдите во Францію.

К. РИЧ. Норсомберлэндъ, — лѣстница, по которой возвышающійся Болинброкъ добрался до моего трона, — время постарѣетъ немногими еще часами, и нарывъ гнуснаго преступленія назрѣетъ и прорвется гноемъ. Если Болинброкъ и раздѣлитъ съ тобой правленіе, отдастъ тебѣ половину — ты подумаешь, что этого мало еще, потому что ты добылъ ему все; подумаетъ и онъ, что, зная средство возводить незаконныхъ королей, при малѣйшей непріятности, ты найдешь другія, чтобъ стремглавъ свергнуть и его съ похищеннаго имъ престола. Дружба злыхъ переходитъ въ боязнь, боязнь въ ненависть, а ненависть подвергаетъ того или другаго, или и обоихъ вмѣстѣ заслуженной опасности и смерти.

НОРС. Пусть моя вина падетъ на мою голову. Проститесь съ вашей супругой; вы отправляетесь сію же минуту.

К. РИЧ. Вдвойне разведенный! — Злые люди, вы расторгаете двойной брачный союзъ: между короной и мной, я потомъ — между мной и законной женой моей. (Обнимая Королеву) Разрѣшимъ ваши клятвы другъ другу поцѣлуемъ; но не такимъ, какимъ онѣ были скрѣплены. — Теперь разлучай насъ, Норсомберлэндъ! Меня — на сѣверъ, гдѣ дрожащій холодъ и немощи удручаютъ землю; жену мою — во Францію, откуда она пріѣхала въ великолѣпіи, украшенная какъ свѣтлый май, и куда возвращается теперь, какъ день Всѣхъ-святыхъ, кратчайшій изъ всѣхъ дней.

КОРОЛ. И мы должны разлучиться, разстаться?

К. РИЧ. Да, моя милая, оторвать руку отъ руки, сердце отъ сердца.

КОРОЛ. Изгоните насъ обоихъ; пошлите его вмѣстѣ со мной.

НОРС. Это было бы довольно снисходительно, но нисколько не благоразумно.

КОРОЛ. Такъ пошлите меня туда же, куда пошлете его.

К. РИЧ. Рыдая вмѣстѣ, мы составимъ одно горе. Плачь обо мнѣ во Франціи, я буду плакать о тебѣ здѣсь; лучше быть дальше другъ отъ друга, чѣмъ близко, и никогда не сблизиться. Поѣзжай; измѣряй свой путь вздохами, а я измѣрю свой стонами.

КОРОЛ. Мой длиннѣе, и мнѣ больше стенать.

К. РИЧ. Мой короче, но каждый шагъ вырветъ не одинъ стонъ, и тоска сердечная растянетъ его. Довольно, сократимъ наше сватанье за грустью; сочетавшись съ ней, мы еще успѣемъ увидать, какъ она безконечна. Замкнемъ наши уста поцѣлуемъ, и разстанемся безмолвно. (Цѣлуя ее) Имъ беру я твое сердце и отдаю мое.

КОРОЛ. Нѣтъ, отдай мое назадъ; хорошо ли, взявъ твое на сохраненіе, убить его. (Цѣлуетъ его.) Теперь, когда я возвратила свое, разстанемся, чтобъ я скорѣе могла уничтожить его стенаніями.

К. РИЧ. Мы только усиливаемъ горе безполезными задержками. Еще разъ, прощай; остальное пусть доскажетъ грусть.

СЦЕНА 2.

Лондонъ. Комната во дворцѣ герцога Іоркскаго. Входятъ Іоркъ и Герцогиня.

ГЕРЦ. Ты обѣщалъ досказать мнѣ твой, перерванный слезами, разсказъ какъ въѣзжали наши племянники въ Лондонъ.

ІОРК. На чемъ же я остановился?

ГЕРЦ. На томъ, какъ жестокіе, безпутные люди бросали изъ оконъ соръ и всякую дрянь на голову короля Ричарда.

ІОРК. Ну, такъ какъ я сказалъ, герцогъ, великій Болинброкъ, ѣхалъ тихимъ, мѣрнымъ шагомъ на прекрасной, пылкой лошади, которая, казалось, знала своего гордаго сѣдока, и все восклицало: «да здравствуетъ Болинброкъ!» — Ты подумала бы, что самыя окна кричали, такъ много жадныхъ взоровъ, и старыхъ и молодыхъ, было устремлено на его лице, — и что всѣ стѣны съ расписанными полотнами^[44] вторили: «да здравствуетъ Болинброкъ, да сохранитъ его Господь». — А онъ, съ непокрытой головой, поворачивался то на ту, то на другую сторону, и, кланяясь ниже шеи своего гордаго коня, все повторялъ: «благодарю, благодарю, любезные соотечественники!»

ГЕРЦ. А бѣдный Ричардъ, гдѣ же ѣхалъ онъ въ это время?

ІОРК. Какъ въ театрѣ, когда любимый актеръ уходитъ со сцены, взоры зрителей лѣниво обращаются на другаго, который появляется тотчасъ за нимъ, полагая, что болтовня этого непремѣнно должна быть скучной, — точно такъ, и еще съ большимъ презрѣніемъ, косился народъ на Ричарда. Никто не кричалъ ему: да сохранитъ тебя Господь; ни одинъ языкъ не привѣтствовалъ его возврата; напротивъ, бросали соръ на его помазанную голову. А онъ стряхалъ его съ такой тихой грустью; на лицѣ его боролись все это время улыбка и слезы, свидѣтели его страданія и терпѣнія. — Еслибъ Господь, для какой-нибудь высшей цѣли, не закалилъ сердецъ зрителей — они растаяли бы поневолѣ; самое злодѣйство почувствовало бы состраданіе. Но тутъ всѣмъ руководило небо, высшей волѣ котораго подчиняются наши слабые домыслы. Мы присягнули на подданство Болинброку, и отнынѣ я признаю его моимъ королемъ и повелителемъ.

ГЕРЦ. Вотъ и нашъ сынъ, Омерль, пріѣхалъ.

ІОРК. Онъ былъ Омерль и лишился этого имени за дружбу къ Ричарду^[45]. Зови его теперь Рутлэндомъ. Въ парламентѣ я поручился за его вѣрность и неизмѣнную покорность новому королю.

Входитъ Омерль.

ГЕРЦ. Здравствуй, сынъ мой! Кто нынче фіялки, украшающія зеленое лоно новой весны?

ОМЕР. Не знаю, матушка, да и не слишкомъ забочусь объ этомъ. Свидѣтель Богъ, мнѣ все равно — быть или не быть одной изъ нихъ.

ІОРК. И прекрасно; веди себя сообразнѣе съ этой новой весной, чтобъ тебя не срѣзали прежде цвѣта. Что новаго въ Оксфордѣ? пиры и турниры все еще продолжаются?

ОМЕР. Сколько мнѣ извѣстно, продолжаются, мой лордъ.

ІОРК. И ты, я знаю, будешь тамъ.

ОМЕР. Дунаю, если угодно будетъ Богу.

ІОРК. Что это за печать виситъ у тебя изъ-за пазухи^[46]? Ты блѣднѣешь? Покажи бумагу.

ОМЕР. Въ ней нѣтъ ничего особеннаго, мой лордъ.

ІОРК. Стало можетъ видѣть всякой. Я требую, чтобъ ты показалъ ее мнѣ.

ОМЕР. Прошу, ваша свѣтлость, извинить меня. Какъ ни ничтожна она — по нѣкоторымъ причинамъ мнѣ не хотѣлось бы ее показывать.

ІОРК. Но по нѣкоторымъ причинамъ, сэръ, я хочу ее видѣть непремѣнно. Я боюсь —

ГЕРЦ. Чего жь тебѣ бояться? Вѣрно какое — нибудь долговое обязательство за наряды для торжественныхъ дней.

ІОРК. Обязательство? за чѣмъ же зайдетъ къ нему обязательство, которымъ онъ самъ обязывается? Жена, ты сошла съ ума! — покажи бумагу.

ОМЕР. Извините — не могу.

ІОРК. Я требую повиновенія; говорятъ тебѣ, я хочу ее видѣть! (Вырываетъ ее и читаетъ.) А, измѣна! гнусная измѣна! — подлецъ! измѣнникъ! рабъ!

ГЕРЦ. Что это значить, мой лордъ?

ІОРК. Эй, кто тамъ есть?

Входитъ Слуга.

Сѣдлай мою лошадь. — Боже милосердый, какая гнусная измѣна!

ГЕРЦ. Зачѣмъ, что случилось, мой лордъ?

ІОРК. Подай сапоги, сѣдлай лошадь! (Слуга уходитъ).-- Нѣтъ, клянусь честью, жизнью — я донесу на бездѣльника.

ГЕРЦ. Да что такое?

ІОРК. Молчи, глупая женщина!

ГЕРЦ. Не хочу молчать! — Что такое, сынъ мой?

ОМЕР. Успокойтесь, добрая матушка; такъ, бездѣлка, за которую придется отвѣтить моей бѣдной жизнью.

ГЕРЦ. Твоей жизнью?

ІОРК. Сапоги! Я ѣду къ королю.

Слуга возвращается съ сапогами.

ГЕРЦ. Выгони его, Омерль! — Бѣдное дитя мое, ты совсѣмъ растерялся. — (Служителю.) Вонъ, негодяй! и никогда не показывайся мнѣ на глаза!

ІОРК. Подай мнѣ сапоги, говорятъ тебѣ.

ГЕРЦ. Для чего, Іоркъ? что ты хочешь дѣлать? Неужели ты не скроешь проступка твоего роднаго? Развѣ у васъ есть еще сыновья, или хоть надежда имѣть другихъ? Развѣ время не унесло съ собой моего плодородія? И ты хочешь, въ эти лѣта, вырвать у меня моего милаго сына, лишить меня радостнаго названія матери! Развѣ онъ не похожъ на тебя? развѣ онъ не твой?

ІОРК. Глупая, безумная женщина, тебѣ хочется скрыть гнуснѣйшій изъ заговоровъ. Ихъ двѣнадцать причастились святыхъ таинъ и дали другъ другу письменныя обязательства убить короля въ Оксфордѣ.

ГЕРЦ. Онъ не будетъ въ числѣ этихъ двѣнадцати; мы задержимъ его здѣсь, сдѣлаемъ непричастнымъ.

ІОРК. Прочь, глупая! будь онъ двадцать разъ мой сынъ, я и тогда донесу на него.

ГЕРЦ. Еслибъ ты стеналъ о немъ, какъ я, ты былъ бы сострадательнѣй. Но теперь я знаю, что ты думаешь: ты подозрѣваешь, что я была невѣрна твоему ложу и что онъ незаконнорожденный, не твой сынъ. О, не думай этого, мой милый Іоркъ, мой добрый супругъ! онъ весь въ тебя; онъ не похожъ ни на меня, ни на кого изъ моихъ родственниковъ, а я все-таки люблю его.

ІОРК. Пусти, безотвязная! (Уходитъ.)

ГЕРЦ. За нимъ, Омерль! Вскочи на его лошадь, пришпоривай, гони, предупреди его у короля, моли прощенья прежде, чѣмъ онъ обвинитъ тебя. Я де запоздаю; какъ ни стара я, я съумѣю прискакать такъ же скоро, какъ и Іоркъ. Я не встану, пока Болинброкъ не проститъ тебя. Ступай же! спѣши!

СЦЕНА 3.

Виндзоръ. Комната въ замкѣ. Входятъ Болинброкъ въ королевскомъ облаченіи, Перси и другіе Лорды.

БОЛИН. Не знаетъ ли кто; гдѣ мой негодный сынъ? вотъ ужь три мѣсяца, какъ я не видалъ его. Ежели есть у насъ горе, такъ это онъ. Лорды, я бы желалъ, чтобъ его отыскали. Спросите о немъ въ лондонскихъ шинкахъ; говорятъ, онъ посѣщаетъ ихъ ежедневно съ негодяями, распутными, буйными, такими, что шатаются по узкимъ переулкамъ, бьютъ нашу стражу, грабятъ проѣзжихъ. И онъ молодой повѣса, избалованный мальчишка, почитаетъ за честь покровительствовать этой гнусной сволочи.

ПЕРС. Государь, я видѣлъ принца дня два тому назадъ и говорилъ ему о турнирахъ въ Оксфордѣ.

БОЛИН. Что жъ сказалъ повѣса?

ПЕРС. Что онъ сорветъ перчатку съ руки распутнѣйшей твари, будетъ носить ее какъ залогъ благосклонности и, при помощи его, ссадитъ съ коня и храбрѣйшаго изъ противниковъ.

БОЛИН. Такъ же бѣшенъ, какъ и распутенъ; но сквозь то и другое просвѣчиваютъ еще для меня искры лучшихъ надеждъ, которыя разовыотся, можетъ-быть, съ лѣтами. — Это кто спѣшитъ сюда?

Входитъ Омерль поспѣшно.,

ОМЕР. Гдѣ король?

БОЛИН. Что надо нашему брату? что смотритъ и озирается онъ такъ дико?

ОМЕР. Господь, да сохранитъ ваше величество! Молю позволенія переговорить на единѣ съ вашимъ величествомъ.

БОЛИН. Выдьте, оставьте насъ однихъ. (Перси и Лорды выходятъ.) Въ чемъ дѣло?

ОМЕР. (Падая на колѣни). Пусть навсегда приростутъ мои колѣна къ землѣ, мой языкъ прильнетъ къ небу, если я встану или заговорю прежде, чѣмъ получу прощеніе.

БОЛИН. Только задумано или уже свершено преступленіе? Въ первомъ случаѣ я прощаю, какъ бы оно ни было гнусно, чтобъ пріобрѣсть твою любовь на будущее время.

ОМЕР. Позвольте же мнѣ повернуть ключь, чтобъ никто не взошелъ прежде, чѣмъ кончу мою исповѣдь.

БОЛИН. Позволяю. (Омерль запираетъ дверь.)

ІОРК. (за дверью). Государь, берегись! съ тобой измѣнникъ!

БОЛИН. (обнажая мечъ). Бездѣльникъ, я сдѣлаю тебя безопаснымъ.

ОМЕРЛ. Останови мстительную руку, — тебѣ нечего бояться.

ІОРК. (за дверью). Отопри дверь, неосторожный, безумно-отчаянный король! Неужели, изъ любви, я долженъ забыть всякое уваженіе! Отопри, или я выломлю дверь! (Болинброкъ отпираетъ.)

Входитъ Іоркъ.

БОЛИН. Что такое, дядя? Переведи же духъ и потомъ скажи, какъ близка опасность, чтобъ мы могли ее встрѣтить съ оружіемъ въ рукахъ.

ІОРК. Прочти эту бумагу, и ты узнаешь измѣну, которой отъ поспѣшности не могу пересказать.

ОМЕР. Читая, помни что сейчасъ обѣщалъ. Я раскаялся; пропусти мое имя — мое сердце не было въ союзѣ съ рукой.

ІОРК. Было, негодяй, прежде чѣмъ твоя рука написала его. — Я вырвалъ эту бумагу изъ-за пазухи измѣнника; боязнь, а не любовь вынуждаетъ у него раскаяніе. Забудь всякое снисхожденіе, чтобы твое снисхожденіе не превратилось въ змѣю, и не уязвило твоего сердца.

БОЛИН. Гнусный, жестокій, дерзкій заговоръ! — О, вѣрный отецъ вѣроломнаго сына! чистый, свѣтлый, серебристый источникъ, изъ котораго вытекъ этотъ ручей, осквернившій себя, грязными путями! разливъ твоего добра превратился во зло; но этотъ самый преизбытокъ твоей доброты заставляетъ простить ужасное преступленіе твоего совратившагося сына.

ІОРК. И моя добродѣтель будетъ сводней его пороковъ, и онъ расточитъ мою честь своимъ позоромъ, какъ безпутныя дѣти золото бережливыхъ отцовъ! Моя честь можетъ жить только смертью его безчестья, потому что оно позоритъ мою жизнь. Даруя ему жизнь, — ты убиваешь меня; жизнь измѣнниковъ лишаетъ жизни вѣрныхъ!

ГЕРЦ. (за сценой.) Государь! ради самаго Бога, впустите меня!

БОЛИН. Кто кто молитъ такимъ рѣзкимъ, пронзительнымъ голосомъ?

ГЕРЦ. Женщина и твоя тетка, великій король; это я. Выслушай, сжалься надо мной, отопри дверь! Исполни просьбу нищей, которая никогда еще не нищала!

БОЛИН. Сцена перемѣняется; начинается другая, не такъ серьезная: «Нищей и короля»^[47]. Опасный братъ, впусти мать свою; я знаю, она спѣшитъ просить за твое гнусное преступленіе.

ІОРК. Кто бы ни просилъ тебя, если ты простишь — твое прощеніе родитъ еще болѣе преступленій. Отсѣки этотъ загнившій членъ, и остальные будутъ здоровы; пощади его — и всѣ погибнутъ.

Входитъ Герцогиня.

ГЕРЦ. Государь. не слушай этого жестокосердаго человѣка; кто не любитъ себя, не можетъ любить и другихъ.

ІОРК. Что тебѣ здѣсь надобно, сумасшедшая? Еще разъ вскормить измѣнника своими старыми сосками!

ГЕРЦ. Позволь, мой добрый Іоркъ. (Падая на колѣни.) Государь, выслушай.

БОЛИН. Встаньте, добрая тетушка.

ГЕРЦ. Нѣтъ, — молю тебя! Я вѣчно буду ползать на колѣняхъ, никогда не увижу дней, которые видятъ счастливые, если ты не даруешь мнѣ радости, не возвратишь моей радости, простивъ моего Рутлэнда, мое провинившееся дѣтище!

ОМЕР. И я на колѣняхъ молю тебя вмѣстѣ съ матерью.

ІОРК. И я преклоняю вѣрныя колѣна, и молю противъ обоихъ. Горе тебѣ, если даруешь прощеніе!

ГЕРЦ. О, не думай, чтобъ его мольба была искренна! Посмотри на его лице: въ глазахъ нѣтъ ни слезинки; его мольба шутка, его слова вырываются только изъ устъ — наши изъ груди; онъ молитъ боязливо и желаетъ отказа — мы молямъ и сердцемъ, и душой, и всѣмъ; его колѣна утомлены: я знаю, онъ всталъ бы съ радостью — мы будемъ стоять, пока наши вростутъ въ землю; его мольбы лживое лицемѣріе — ваши пламенны, истинны! Наши превозмогутъ; вѣдь награда истинной молитвы — милосердіе: будь же милосердъ!

БОЛИН. Встаньте, добрая тетушка.

ГЕРЦ. Нѣтъ, не говоря: встаньте; прежде прости, а потомъ скажи: встаньте! еслибъ я была твоей кормилицей, прощеніе было бы первымъ словомъ, которому бы я научила тебя. Никогда никакого слова не желала я еще такъ сильно; скажи же — прощаю; пусть состраданіе научитъ тебя, какъ. Оно такъ коротко, но не такъ коротко, какъ сладостно; ни одно слово не идетъ королю, какъ это!

ІОРК. Государь, скажите его по французски; скажите: pardonnez moi.

ГЕРЦ. И ты учишь уничтожать прощеніе извиненіемъ? Злой мужъ, жестокосердый властелинъ мой, ты возстановляешь слово противъ слова. — Нѣтъ, произнеси прощенье, какъ говорятъ его въ нашей землѣ; французской болтовни мы не понимаемъ. Твои глаза начинаютъ говорить — перенеси же въ нихъ языкъ свой, или твои уши въ сердце, чтобъ они, слыша, какъ проникаютъ въ него наши мольбы и стоны, подвигли тебя на состраданіе я заставили выговорятъ прощеніе.

БОЛИН. Встаньте же, тетушка.

ГЕРЦ. Я прошу не позволенія встать; прощеніе, вотъ все чего молю я.

БОЛИН. Я прощаю его, какъ проститъ меня Господь.

ГЕРЦ. О, радостный успѣхъ колѣнопреклоненья! Но я еще больна страхомъ; повтори, — вѣдь дважды сказанное прощаю не прощаетъ двухъ разъ, а только подтверждаетъ разъ произнесенное.

БОЛИН. Я отъ души прощаю его.

ГЕРЦ. Ты земной Богъ!

БОЛИН. Что жь касается до нашего вѣрнаго шурина^[48], аббата и прочихъ заговорщиковъ, гибель гонится за ними по пятамъ. — Добрый дядя, помоги мнѣ отправить войско въ Оксфордъ, или въ другія мѣста, гдѣ находятся измѣнники. Клянусь, только бы мнѣ узнать гдѣ они, они будутъ въ моей власти, и не жить имъ въ этомъ мірѣ! Прощай, дядя; прощай, братъ. Сильны были просьбы твоей матери; докажи же свою вѣрность.

ГЕРЦ. Пойдемъ, мой прежній сынъ; молю Господа, чтобъ онъ обновилъ тебя.

СЦЕНА 4.

Входятъ Экстонъ и Служитель.

ЭКСТ. Ты слышалъ, что сказалъ король? «Неужели нѣтъ у меня друга, который избавилъ бы меня отъ живущаго страха?» Кажется такъ?

СЛУГ. Слово въ слово.

ЭКСТ. «Неужели нѣтъ у меня друга?» сказалъ онъ, и повторилъ это два раза. Вѣдь повторилъ?

СЛУГ. Два раза.

ЭКСТ. И говоря, взглянулъ на меня такъ значительно, какъ будто хотѣлъ сказать: что еслибы ты оторвалъ этотъ страхъ отъ моего сердца, — намекая на короля въ Помфретѣ. Идемъ; я другъ короля, я избавлю его отъ врага.

СЦЕНА 5.

Помфретъ. Темница въ замкѣ. Входить Король Ричардъ.

К. РИЧ. Я все думаю, какъ бы сравнить мою темницу съ міромъ, и не придумаю, потому что міръ многолюденъ, а въ ней, кромѣ меня, ни души; но я добьюсь. Я сдѣлаю мой мозгъ женой моего духа, мой духъ отцомъ; они зачнутъ цѣлое поколѣніе всезараждающихся мыслей, и этотъ маленькій міръ населится этими мыслями, такъ же причудливыми, какъ и люди большаго міра, потому что ни одна не удовлетворяется. Лучшія, какъ, напримѣръ, мысли о предметахъ божественныхъ перемѣшиваются съ сомнѣніями и самому слову священнаго писанія противопоставляютъ его же слово, какъ, напримѣръ: «Придите всѣ дѣти», и потомъ: «Войдти въ царствіе небесное такъ же трудно, какъ пройдти верблюду въ ушко иголки». — Мысли честолюбивыя хлопочутъ о чудесахъ несбыточныхъ: какъ проложить этими слабыми, ничтожными ногтями дорогу сквозь кремнистыя ребра этого жестокаго міра, сквозь эти стѣны моей жалкой темницы; убѣждаются въ невозможности, и — умираютъ отъ собственной гордыни. Мысли, стремящіяся къ довольству — льстятъ себѣ, что не онѣ первые, не онѣ и послѣдніе рабы счастья: точь въ точь, какъ глупые нищіе, которые, сидя въ колодкѣ, оправдываютъ себя тѣмъ, что въ ней сидѣли ужь и будутъ еще сидѣть многіе, и утѣшаются этой мыслью, перенося свое собственное несчастье на спины тѣхъ, которые прежде ихъ подвергались тому же. — Такъ разыгрываю я, одинъ одинехонекъ, множество лицъ, и ни одного довольнаго. Иногда я король; но вотъ измѣны заставляютъ меня желать быть нищимъ — и я нищій. Тутъ гнетущія нужды убѣждаютъ меня, что мнѣ было лучше, когда я былъ королемъ — и я опять король; но вскорѣ мнѣ представляется, что я развѣнчанъ Болинброкомъ, и опять ничто. — Но чѣмъ бы я ни былъ, ни я, да и никто изъ людей не удовольствуется ничѣмъ, пока не успокоится, перейдя въ ничто. (Музыка.) — что это, музыка? О, прошу, соблюдайте тактъ! — Вѣдь и сладостная музыка дѣлается невыносимой, когда не соблюдаютъ такта, не сохраняютъ мѣры. Тоже и въ музыкѣ человѣческой жизни, — и у меня есть слухъ, чтобъ чувствовать и малѣйшее нарушеніе такта въ разстроенной струнѣ, и не было его, чтобъ замѣчать совершенную потерю настоящаго такта въ гармоническомъ сочетаніи моего правленія со временемъ. Я убивалъ время, а теперь время убиваетъ меня, потому что сдѣлало своими часами: мои мысли — минуты, и вздохами, какъ колебаніемъ маятника, обозначается ихъ теченіе на моихъ глазахъ — этомъ циферблатѣ, на который мой палецъ, стирающій слезу за слезой, показываетъ какъ стрѣлка; стоны, раздирающіе сердце, которое заступило мѣсто колокола — бой, обозначающій часы. Такъ: вздохи, слезы, стоны, показываютъ минуты, часы, время, — но мое время уносится быстро горделивымъ торжествомъ Болинброка, тогда какъ я стою здѣсь глупымъ часовымъ автоматомъ^[49]. — Однакожь эта музыка сводитъ меня съ ума: лучше еслибъ перестали; хоть она и возвращала умъ сумасшедшимъ, меня она, кажется, лишитъ его окончательно. И все-таки, благословляю сердце, которое думало утѣшить меня ею; это доказываетъ любовь, а любовь къ Ричарду рѣдкая драгоцѣнность въ этомъ все ненавидящемъ свѣтѣ.

Входить Конюшій.

КОНЮШ. Да здравствуетъ, мой королевственный повелитель!

К. РИЧ. Благодарю, доблестный перъ; и дешевѣйшій изъ насъ все-таки не стоитъ десяти гротовъ^[50]. Кто ты, и какъ зашолъ сюда, куда никто не входитъ, кромѣ черной собаки, которая носитъ пищу, чтобъ питать мое злополучіе.

КОНЮШ. Когда ты былъ еще королемъ, я служилъ на твоей конюшнѣ бѣднымъ конюхомъ. Проѣзжая въ Іоркъ, я выпросилъ, не безъ труда конечно, позволеніе взглянуть еще разъ на моего прежняго повелителя. О, какъ больно было моему сердцу, когда я смотрѣлъ, какъ, въ день коронаціи, Болинброкъ ѣхалъ по лондонскимъ улицамъ на твоей прекрасной арабской лошади, на той самой, на которой ты такъ часто ѣзжалъ, за которой я такъ ухаживалъ.

К. РИЧ. Такъ онъ ѣхалъ на арабской? Скажи же, другъ, какъ она шла подъ нимъ?

КОНЮШ. Такъ гордо, какъ будто презирала землей.

К. РИЧ. Гордилась, что Болинброкъ сидѣлъ на ея спинѣ! Эта лошадь ѣла хлѣбъ изъ моей королевской руки; гордилась, что эта рука трепала ее! И она не споткнулась, не упала — вѣдь гордость должна же когда-нибудь пасть, — и не сломила шеи этому гордецу, который усѣлся на ея спину насильственно? — Но, нѣтъ! прости мнѣ, моя добрая лошадь! можно ль укорять тебя, когда ты рождена на службу человѣка, создана носить его! Я и не былъ сотворенъ лошадью, а несу бремя какъ оселъ, загнанный и ободранный шпорами рыскающаго Болинброка.

Входитъ Тюремщикъ съ блюдомъ кушанья.

ТЮРЕМ. (Конюшему). Убирайся, любезный. Тебѣ нечего здѣсь больше дѣлать.

К. РИЧ. Если ты меня любишь, ступай.

КОНЮШ. Чего не смѣетъ высказать мой языкъ, то скажетъ сердце. (Уходитъ.)

ТЮРЕМ. Кушаите, благородный лордъ.

К. РИЧ. Попробуй прежде самъ, какъ всегда.

ТЮРЕМ. Не чмѣю, мой лордъ; сэръ Пирсъ Экстонъ, недавно пріѣхавшій отъ короля, запретилъ мнѣ.

К. РИЧ. Къ чорту Генриха Лэнкэстера и тебя! Терпѣнье истаскалось, надоѣло мнѣ! (Бьетъ тюремщика.)

ТЮРИМ. Помогите, помогите!

Входить Экстонъ съ вооруженными Служителями.

К. РИЧ. Это что? смерть нападаетъ на меня уже открыто! Бездѣльникъ, твоя собственная рука даетъ мнѣ орудіе твоей смерти! (Вырываетъ мечъ у одного изъ служителей и убиваетъ его.) Ступай и ты — займи другое мѣсто въ аду! (Убиваетъ другого, и за тѣмъ падаетъ, сраженный Экстономъ). Вѣчный, неугасаемый огонь будетъ палить руку моего убійцы! Экстонъ, твоя жестокая рука обагрила землю короля его королевской кровью! — Лети, лети, моя душа! престолъ твой тамъ, вверху, а грубое тѣло, пусть лежитъ себѣ здѣсь и умираетъ! (Умираетъ.)

ЭКСТ. Такъ же полонъ мужества, какъ и королевской крови. Я источилъ и то и другое; о, какъ бы я желалъ, чтобъ это было дѣйствительно доброе дѣло, потому что демонъ, говорившій прежде, что я хорошо дѣлаю, шепчетъ теперь, что сдѣланное мною внесено въ лѣтописи ада. — Свезу мертваго короля къ живому. Вынесите и похороните прочихъ.

СЦЕНА 5.

Виндзоръ. Комната въ замкѣ. Трубы: Входятъ Болинброкъ и Іоркъ съ Лордами и свитой.

БОЛИН. Любезный дядя Іоркъ, по послѣднимъ извѣстіямъ бунтовщики сожгли Чичестеръ, нашъ городъ въ Глостерширѣ; но мы не слышимъ, чтобъ кого-нибудь изъ нихъ взяли въ плѣнъ или убили.

Входитъ Норсомберлэндъ.

Привѣтствую васъ, благородный лордъ. Что новаго?

НОРС. Прежде всего желаю всякаго блага твоему священному государству. За тѣмъ, первая новость — я послалъ въ Лондонъ головы Сольсбёри, Спенсера, Блёнта и Кента. Подробности ихъ взятія ты прочтешь въ этой бумагѣ. (Подаетъ ему бумагу.)

БОЛИН. Благодаримъ, любезный Перси; мы вознаградимъ тебя достойно за твою службу.

Входитъ Фицваттеръ.

ФИЦВ. Государь, я отправилъ изъ Оксфорда головы Брокаса и сэръ Беннета Сили, двухъ опаснѣйшихъ измѣнниковъ, которые замышляли убить тебя въ Оксфордѣ.

БОЛИН. Твои заслуги, Фицваттеръ, не будутъ забыты; я вполнѣ цѣню твои достоинства.

Входитъ Перси съ Епископомъ карлэйльскимъ.

ПЕРС. Главный заговорщикъ, Аббатъ вестминстерскій, подавленный совѣстью и черной меланхоліей, передалъ свое тѣло могилѣ; но вотъ Карлэйль, живой, въ ожиданіи твоего царственнаго приговора его высокомѣрію.

БОЛИН. Карлэйль, мой приговоръ: выбери себѣ какое-нибудь уединенное убѣжище, какой-нибудь монастырь, строжайшій всѣхъ тебѣ подвѣдомственныхъ, и наслаждайся въ немъ жизнью и умри такъ же спокойно, какъ будешь жить. Хоть ты и былъ всегда врагомъ мнѣ, — я все-таки видѣлъ въ тебѣ много яркихъ искръ благородства.

Входитъ Экстонъ съ Служителями, которые несутъ гробъ.

ЭКСТ. Государь, представляю тебѣ твой страхъ, заключенный въ этомъ гробѣ. Бездыханенъ лежитъ въ немъ величайшій изъ твоихъ враговъ, Ричардъ Бордоскій.

БОЛИН. Экстонъ, я не благодарю тебя; твоя гибельная рука обременила кровавымъ дѣломъ и мою голову и мое государство.

ЭКСТ. Государь, твои собственные уста заставили меня свершить его.

БОЛИН. Тотъ не любитъ еще яда, кто нуждается въ немъ, — и я не люблю тебя; я желалъ его смерти, но ненавижу его убійцу и люблю его убитаго. Возьми въ награду за свой трудъ упреки совѣсти; но не жди ни благосклоннаго слова, ни королевской милости. Скитайся, какъ Каинъ, во мракѣ ночи, и никогда не показывай твоего лица ни днемъ, вы при огнѣ. — Лорды, клянусь, мнѣ больно, что мое возвышеніе должно было окропиться кровью. Сѣтуйте вмѣстѣ со мной о несчастіи, которое я оплакиваю; надѣнемъ черныя одежды печали. Я отправлюсь въ Святую землю, чтобъ смыть эту кровь съ моей виновной руки. Почтите мое горе слезами надъ этимъ безвременнымъ гробомъ!

---

1. Джону Гаунтъ было въ это время 58 лѣтъ.
2. Въ прежнихъ изданіяхъ: Many years of happy days… По изданію Кольера: Full many years of happy days…
3. Въ прежнихъ изданіяхъ: And free from other misbegotten hate… По изданію Кольера: And free from wrath or misbegotten hate…
4. Старая золотая монета.
5. Прежде полагали, что кровь можно было пускать только въ извѣстные мѣсяцы.
6. Намекъ на золотаго леопарда, замѣнявшаго гребень на шлемѣ Hopфолька.
7. Въ прежнихъ изданіяхъ: Farewell, old Gaunt… По экземпляру Колльера: Farewell, farewell, old Gaunt…
8. Неоштукатуренныя стѣны внутри старыхъ замковъ завѣшивались просто коврами и обоями, которые нацѣпляли на крючки, а при каждомъ перемѣщеніи снимали.
9. Въ прежнихъ изданіяхъ: Desolate, desolate will I hence and die… По экземпляру Колльера: Desolate, desperate will I hence and die…
10. Много было споровъ между законниками того времени, остается ли изгнанный подвластнымъ законамъ того государства, которое его изгнало. Лордъ канцлеръ Кларендонъ утверждаетъ, что остается; Гоббсъ и Пуффендорфъ отрицаютъ. Судя по этой строкѣ, Шекспиръ раздѣляетъ мнѣніе послѣднихъ.
11. Намекъ на обычай посыпать полы пиршественныхъ комнатъ осокой.
12. Въ прежнихъ изданіяхъ: my heart disdained that my tongue… По экземпляру Колльера: my heart disdain'd my tongue…
13. Въ то время мужчины присѣдали, какъ нынче женщины.
14. Носился слухъ, что король Ричардъ отдалъ государство на откупъ сэръ Вилльяму Скрупъ, графу Вильширскому, сэръ Джону Бёши, сэръ Джону Бэготъ и сэръ Генриху Гринъ. Фабіанъ.
15. Стове упоминаетъ, что Ричардъ заставилъ все духовенство, дворянство и среднее сословіе приложить свои печати къ бланкамъ, чтобъ имѣть возможность, когда ему вздумается, угнетать ихъ всѣхъ вдругъ или по одиночкѣ. Нѣкоторые изъ средняго сословія платили по тысячѣ маркъ, иные даже по тысячѣ фунтовъ. Гольтъ.
16. Въ прежнихъ изданіяхъ: Where lies he? — At Ely house… По экземпляру Колльера: Where lies he now?-- At Ely house, my liege…
17. Во время Шекспира Италія была страною подъ; изъ Италіи привозились всѣ предметы роскоши.
18. Въ прежнихъ изданіяхъ: being rag’d, do rage the more… По экземпляру Колльера: being urg’d do rage the more…
19. Тутъ игра между собственнымъ именемъ Gaunt и gaunt — тощій, худой, изнуренный. Прозваніе Гаунтъ (Gaunt) онъ получилъ отъ Гента, въ которомъ родился.
20. Есть преданіе, что святый Патрикъ освободилъ Ирландію отъ всѣхъ ядовитыхъ пресмыкающихся.
21. Изгнанный Болинброкъ былъ принятъ французскимъ дворомъ и женился бы на единственной дочери герцога Беррійскаго, брата Французскаго короля, еслибъ не помѣшалъ Ричардъ II. — Стивенсъ.
22. Въ прежнихъ изданіяхъ: 'Gainst us, our lives… По экземпляру Колльера: 'Gainst us, our wives…
23. Въ прежнихъ изданіяхъ: Thy words are but as thoughts… По экземпляру Колльера: Thy words are but our thoughts…
24. To imp a hawk — выраженіе соколиныхъ охотниковъ. Если соколъ лишился, какимъ-нибудь образомъ, нѣсколькихъ перьевъ изъ крылъ, то ихъ замѣняли искусственно такимъ же количествомъ другихъ.
25. Perspectives. Круглыя стекла, съ граненой выпуклой поверхностью. Эти стекла вставлялись въ коробочки и въ ларчики изъ черепахи или слоновой кости. — Генли.
26. Въ прежнихъ изданіяхъ: As though, in thinking, on no thought I think… По экземпляру Колльера: As though unthinking on no though I think.
27. Въ прежнихъ изданіяхъ: For nothing hath fiegot my something grief; Or something hath the nothing that I grieve… По экземпляру Коільepa: For nothing hath begot my seracthing woe; Or something has the nothing thht I guess…
28. Ни одинъ изъ братьевъ Іорка не лишался головы. Герцогъ Глостеръ, на котораго онъ здѣсь намекаетъ, задушенъ въ Кале между двухъ перинъ, въ 1397 году.
29. Гофмаршалъ, переламывая жезлъ, освобождалъ подчиненныхъ служителей отъ должнаго повиновенія.
30. Вычеркиваніе имени или титла изъ списковъ было наказаніемъ за оскорбленіе королевскаго величества.
31. Въ прежнихъ изданіяхъ; But then, more why… По экземпляру Колльера: But more than that...
32. Въ прежнихъ изданіяхъ: And ostentation of despised arms… По экземпляру Колльера: And ostentation of despoiling arms…
33. Въ этомъ году, говоритъ Голиншедъ, во всей Англіи засохли всѣ старыя лавровыя деревья.
34. На цвѣтныхъ стеклахъ изображались гербы фамилій. Джонсонъ.
35. Въ прежнихъ изданіяхъ: and clap their female joints in stiff uwieldy arms… По экземпляру Кольера: and clasp their feeble joints in stiff unwieldy armour… Тиссъ ядовитъ для скота и гибеленъ по употребленію на луки. — Стивенсъ.
36. Въ прежнихъ изданіяхъ: That any harm should stain… По экземпляру Колльера: That any storm should stain …
37. Въ прежнихъ изданіяхъ: То watch the fearful bending of thy knee… По экземпляру Колльера: То watch the faithful bending of thy knee…
38. Ричардъ былъ чрезвычайно расточителенъ на одежду. Голиншедъ говоритъ, что у него было одно платье, сшитое изъ золота и бриліянтовъ, и стоившее до 30,000 маркъ. Стивенсъ.
39. Монета равняющаяся 5 шиллингамъ.
40. Вѣроятно намекъ на слово мальчишка.
41. Придворный штатъ Ричарда былъ чрезвычайно великъ. Старыя лѣтописи говорятъ, что ему приходилось кормить ежедневно до десяти тысячь человѣкъ.
42. Есть преданіе, что Лондонская башня (Товеръ) сооружена Юліемъ Цезаремъ. — Джонсонъ.
43. Въ прежнихъ изданіяхъ: Tell thou the lamentable fall of me… По экземпляру Кольера: Tell thou the lamentable tale of me…
44. Шекспиръ говоритъ здѣсь вѣроятно о полотнахъ, которыя въ его время вывѣшивали на улицы при торжествахъ. Иногда изъ ртовъ фигуръ на нихъ изображенныхъ, выходили ерлыки съ поздравительными и привѣтственными фразами.
45. Герцогъ Омерль былъ лишенъ герцогства, актомъ перваго Генрихова парламента; за нимъ оставили однакожъ графство Румэндское.
46. Печать въ прежнія времена не прикладывали къ самой бумагѣ, а привѣшивали къ ней.
47. «Король и нищая», баллада или пѣсня, очень извѣстная во время Шекспира, который упоминаетъ о ней не разъ.
48. Іоанна герцога Экстеръ, женатаго на сестрѣ Болинброка.
49. Jack o’the clofck — автоматъ бьющій часы. Они встрѣчаются еще и теперь на древнихъ колокольняхъ и на ратушахъ.
50. Конюшій привѣтствуетъ его словомъ royal — королевственный, которое значитъ также реалъ, золотая монета.