Подъ видомъ исповѣди и подъ прикрытіемъ оскорбленной добродѣтели, одна дама, влюбленная въ нѣкоего человѣка, заставляетъ ничего не подозрѣвавшаго почтеннаго духовника способствовать полному исполненію ея желаній.
Только-что Памнинея умолкла, всѣ похвалили отвагу и изворотливый умъ конюшаго, а заодно и благоразуміе короля. Послѣ того королева, обратившись къ Филоменѣ, повелѣла ей продолжать. Миловидная Филомена начала такой разсказъ:
— Я хочу разсказать о хитрой уловкѣ, которая была на самомъ дѣлѣ пущена въ ходъ одною хорошенькою дамою съ однимъ суровымъ монахомъ; такая штука должна придтись по вкусу каждому мірянину: эти монахи вообще народъ не дальняго ума, притомъ чудной по своимъ нравамъ и обычаямъ, воображающій, что смыслитъ во всякихъ дѣлахъ больше другихъ, а на самомъ дѣлѣ понимаетъ въ нихъ меньше всѣхъ; по свойственной имъ неповоротливости разсудка, они никогда не сумѣютъ такъ извернуться, какъ другіе люди, и у нихъ только одно на умѣ — забраться куда-нибудь, гдѣ можно сытно наѣсться. Я разскажу вамъ эту исторію, дорогія мои, не только во исполненіе своей очереди, но также съ цѣлью показать вамъ, что духовные, которымъ мы обыкновенно такъ почтительно и даже свыше мѣры вѣримъ во всемъ, могутъ быть весьма ловко проведены не только мужчинами, но и нами, женщинами.
Въ нашемъ городѣ, гдѣ лжи и обмановъ гораздо больше, чѣмъ любви и вѣрности, нѣсколько лѣтъ тому назадъ жила одна благородная дама, отъ природы одаренная и красотою, и пріятными манерами, и возвышенною душою, и изворотливымъ умомъ превыше многихъ другихъ. Я знаю ея имя, какъ и имена всѣхъ другихъ участниковъ этой исторіи, но не хочу ихъ называть, потому что до сихъ поръ еще живы многіе, кого эта исторія непремѣнно глубоко возмутитъ, тогда какъ въ сущности надъ ней можно только посмѣяться. Эта дама, по происхожденію своему очень родовитая, была выдана замужъ за простого ткача, и никогда не могла помириться съ тѣмъ, что ея мужъ простой ремесленникъ; она полагала, что какъ бы ни былъ богатъ человѣкъ, но если онъ простого званія, то никогда не можетъ быть достоинъ благородной жены. Видя, что онъ, при всемъ своемъ богатствѣ только и умѣетъ мотать свою пряжу, ткать холсты, да ругаться съ ткачихами изъ-за припасовъ, она твердо рѣшилась елико возможно уклоняться отъ его супружескихъ объятій, а тѣмъ временемъ подъискать себѣ, ради собственнаго удовольствія, какого-нибудь кавалера, болѣе стоящаго вниманія, чѣмъ простой ткачъ. И влюбилась она въ одного очень хорошаго господина, среднихъ лѣтъ, и притомъ такъ сильно, что если иной день не видала его, то не могла заснуть отъ тоски. А тотъ, ничего не подозрѣвая, даже и не думалъ о ней. Она же, какъ женщина осторожная, не рѣшалась увѣдомить его черезъ посланницу или письменно, опасаясь возможныхъ, весьма непріятныхъ послѣдствій. И вотъ ей удалось узнать, что ея предметъ былъ близко знакомъ съ однимъ монахомъ, человѣкомъ совсѣмъ грубымъ и глупымъ, но пользовавшимся общимъ почетомъ за свою весьма праведную жизнь. Она тотчасъ придумала сдѣлать этого монаха посредникомъ между собою и любовникомъ. Обдумавъ планъ дѣйствій, она въ подходящее время отправилась въ ту церковь, гдѣ онъ пребывалъ, вызвала его и попросила исповѣдать ее. Монахъ, увидавъ передъ собою благородную даму, охотно выслушалъ ея исповѣдь, а послѣ исповѣди она сказала ему:
— Святой отецъ, я должна прибѣгнуть къ вамъ за содѣйствіемъ и совѣтомъ, по поводу того, что сейчасъ сообщу вамъ. Мнѣ извѣстно, что вы знаете моихъ родственниковъ и моего мужа, который любитъ меня больше своей жизни; какъ человѣкъ очень богатый, онъ исполняетъ все, что бы только я ни пожелала, поэтому и я люблю его болѣе, чѣмъ самое себя. И еслибъ я, не говорю сдѣлала, а только задумала что-нибудь противъ его чести или желанія, то стоила бы казни огнемъ больше, чѣмъ самая скверная женщина. И вотъ одинъ человѣкъ, котораго я не знаю по имени, но который, если не ошибаюсь, очень хорошо знакомъ съ вами, человѣкъ, повидимому, не бѣдный, изъ себя очень видный, красивый, одѣтый въ весьма приличный костюмъ темнаго цвѣта, очевидно очень ошибающійся въ моей нравственности, вздумалъ меня преслѣдовать, да такъ, что мнѣ нельзя показаться ни въ дверяхъ, ни у окошка, ни выйти изъ дома, чтобы онъ не очутился передо мною. Удивляюсь, какъ это онъ еще не явился сюда! Разумѣется, это мнѣ очень досаждаетъ, потому что подобныя вещи могутъ набросить тѣнь на доброе имя женщины, даже безъ всякаго повода съ ея стороны. Я уже нѣсколько разъ собиралась сдѣлать ему внушеніе черезъ своихъ братьевъ; но подумала, что мужчины въ подобныхъ случаяхъ очень легко могутъ перессориться; они ему скажутъ дерзость, тотъ отвѣтитъ, и слово за слово дойдутъ до стычки. Для того, чтобы избѣжать всякаго скандала, я молчала, и потомъ рѣшила, что лучше всего извѣстить объ этомъ васъ, чѣмъ кого-либо другого; вы, кажется, съ нимъ въ дружбѣ, а кому же какъ не вамъ подобаетъ дѣлать внушенія въ подобныхъ случаяхъ не только друзьямъ, но даже и незнакомымъ. И поэтому, именемъ Божіимъ прошу васъ сдѣлать ему выговоръ и внушить, чтобы онъ впредь этого не дѣлалъ. Мало ли другихъ женщинъ, которыя съ полною охотою подадутся на ухаживанія; имъ будутъ по душѣ его любезности, мнѣ же, совсѣмъ къ этому не склонной, — только однѣ непріятности! — И проговоривъ все это, она склонила голову, какъ бы готовясь заплакать.
Монахъ хорошо понялъ, о комъ она говорила, и, вполнѣ повѣривъ ей, похвалилъ ее за доброе поведеніе и обѣщалъ повести дѣло такъ, что тотъ человѣкъ уже не будетъ болѣе докучать ей. Зная, что она женщина богатая, онъ заговорилъ о дѣлахъ милосердія и помощи ближнему, упомянулъ и о своихъ нуждахъ. На это дама сказала ему:
— Прошу васъ объ этомъ во имя Божіе! А если онъ вздумаетъ отпираться, вы такъ прямо ему и заявите, что это я вамъ сама передавала и жаловалась на него.
Затѣмъ исповѣдавшись и получивъ отпущеніе грѣховъ, она вспомнила наставленія монаха о милостынѣ и любви къ ближнему и потихоньку всунула ему въ руку деньги, прося его, чтобы онъ отслужилъ обѣдню за ея покойныхъ родственниковъ. Потомъ дама встала и вернулась домой.
А къ монаху черезъ нѣсколько времени, по своему обыкновенію, зашелъ тотъ самый господинъ. Побесѣдовавъ о томъ, о семъ, монахъ отвелъ его въ сторону и сталъ ему кротко и подружески выговаривать за то, что онъ докучаетъ своими ухаживаніями дамѣ, какъ та его увѣрила. Тотъ сперва ужасно удивился, такъ какъ онъ и не думалъ смотрѣть на нее и даже очень рѣдко проходилъ мимо ея дома, и началъ было оправдываться. Но монахъ не далъ ему говорить и продолжалъ:
— Не притворяйся пораженнымъ и не теряй словъ на запирательства: тебѣ нельзя отпереться. Я узналъ объ этомъ не отъ сосѣдей, она сама мнѣ жаловалась на тебя, сама все мнѣ разсказала. Такія выходки тебѣ совсѣмъ не пристали; притомъ же, скажу тебѣ о ней, что если есть на свѣтѣ женщина, которой такія штуки противны, такъ это она. Поэтому, ради твоей чести и ради ея успокоенія, прошу тебя, брось все это и оставь ее въ покоѣ!
Кавалеръ былъ подогадливѣе монаха и безъ труда вникъ въ ухищреніе дамы. Онъ сдѣлалъ видъ, что сконфуженъ, и пообѣщалъ больше этого не дѣлать. Уйдя отъ монаха, онъ прямо направился къ дому той дамы, которая все время караулила, стоя около окошечка, чтобы полюбоваться на него, когда онъ пойдетъ мимо. Видя его, она показалась ему съ такимъ веселымъ и ласковымъ видомъ, что онъ тотчасъ убѣдился въ томъ, что слова монаха поняты имъ совершенно вѣрно. Съ тѣхъ поръ онъ постоянно ходилъ по той улицѣ, къ своему собственному удовольствію и къ великому наслажденію дамы, соблюдая надлежащую осторожность и показывая видъ, что его туда привлекаютъ разныя дѣла. Черезъ нѣкоторое время дама могла удостовѣриться въ томъ, что она ему такъ же понравилась, какъ и онъ ей, и, желая еще сильнѣе завлечь его и увѣрить въ своей склонности къ нему, выбрала удобное время, опять пожаловала къ святому отцу и, сѣвъ у его ногъ, принялась горько плакать. Монахъ, проникнутый жалостью, спросилъ се, что у ней новенькаго? Дама отвѣчала ему:
— Какія у меня новости, святой отецъ, кромѣ этого отверженнаго Богомъ друга вашего, на котораго я вамъ жаловалась третьяго дня. Я начинаю думать, что онъ рожденъ на свѣтъ, чтобы причинить мнѣ великое несчастіе, лишить меня радости и сдѣлать такъ, чтобы я никогда больше не осмѣлилась припасть къ вашимъ стопамъ.
— Какъ, — воскликнулъ монахъ, — развѣ онъ все еще не прекратилъ своего приставанья къ тебѣ?
— Конечно, нѣтъ, — отвѣчала дама. — Послѣ того, какъ я вамъ на него жаловалась, онъ, словно наперекоръ, точно раздосадованный тѣмъ, что я пожаловалась, сталъ ходить мимо дома въ семь разъ чаще, чѣмъ прежде. Все это еще ничего бы, если бы онъ только ходилъ мимо и смотрѣлъ, но онъ былъ такъ нахаленъ и дерзокъ, что вчера подослалъ ко мнѣ въ домъ какую-то женщину съ разными глупыми порученіями и передалъ мнѣ черезъ нее поясъ и кошелекъ, какъ будто у меня мало своихъ кошельковъ и поясковъ. Это до такой степени обозлило меня, что, еслибъ я не боялась грѣха и не сдерживала меня любовь къ вамъ, я просто вышла бы изъ себя. Однако, я сумѣла сдержать себя и рѣшила никому не говорить н ничего не дѣлать, прежде чѣмъ не скажу вамъ. Я сначала было возвратила кошелекъ и поясъ той женщинѣ, чтобы она отнесла ихъ ему обратно, при этомъ выбранила ее хорошенько и прогнала; потомъ у меня явилось опасеніе, что она, пожалуй, оставитъ вещи у себя, а ему скажетъ, что передала ихъ мнѣ. Эти женщины, я слыхала, иной разъ такъ дѣлаютъ; поэтому я вернула ее, вырвала у ней изъ рукъ эти вещи и принесла ихъ къ вамъ нарочно, чтобы вы сами ему ихъ передали, и сказали бы ему, что я не имѣю никакой нужды въ его подаркахъ: благодаря щедрости моего мужа, у меня столько кошельковъ и поясовъ, что я могла бы его задавить ими. А теперь говорю вамъ, какъ отцу духовному, что если онъ не оставитъ меня, я пожалуюсь мужу и братьямъ, и пусть будетъ, что будетъ; лучше пусть ему достанется, чѣмъ мнѣ терпѣть изъ-за него позоръ. Вѣдь я права, отче?
И, сказавъ это, вся въ слезахъ, она достала изъ подъ одежды прелестнѣйшій и дорогой кошелекъ съ изящнымъ поясомъ и бросила ихъ монаху на колѣни. Тотъ, безъ малѣйшаго колебанія повѣривъ всему, что она насказала, и до-нельзя удрученный, взялъ вещи и сказалъ:
— Дочь моя, я нимало не удивленъ, что все это тебя такъ сокрушаетъ, и не только не буду тебя за это порицать, а, напротивъ, хвалю, что ты послѣдовала моимъ совѣтамъ. Третьяго дня я уже выговаривалъ ему, и онъ далъ мнѣ обѣщаніе, но, какъ вижу, плохо сдержалъ его. Ну, а теперь за все то, что онъ вновь натворилъ, я дамъ ему такой нагоняй, что, будь увѣрена, онъ больше не обезпокоитъ тебя. А ты, благослови тебя Богъ, не поддавайся гнѣву до такой степени, чтобы рѣшиться все разсказать своимъ: ему отъ этого могутъ быть слишкомъ крупныя непріятности. Не думай, что твоя честь когда-нибудь пострадаетъ отъ этого: я всегда буду твоимъ заступникомъ и твердымъ предстателемъ и передъ Богомъ, и передъ людьми!
Дама сдѣлала видъ, что утѣшена, прекратила этотъ разговоръ, и вспомнивъ о любостяжаніи всѣхъ монаховъ, а въ томъ числѣ и этого, сказала ему:
— Отецъ, эту ночь я видѣла во снѣ моихъ родителей; мнѣ снилось, что они испытываютъ тяжкія муки и ни въ чемъ такъ не нуждаются, какъ въ милостынѣ, особенно мать, показавшаяся мнѣ такой грустной и несчастной, что жалость брала глядѣть на нее. Я думаю, что она испытываетъ тяжкія муки, видя меня въ такихъ непріятностяхъ изъ-за этого врага Господня, и потому я хотѣла бы, чтобы вы отслужили за упокоеніе ихъ душъ сорокъ обѣденъ св. Григорія и помолились бы Господу, чтобы онъ избавилъ ихъ отъ этихъ мученій. — Сказавъ это, она сунула ему въ руку дукатъ.
Монахъ весело спряталъ деньги и старался благими словами и примѣрами укрѣпить ея благочестіе, и затѣмъ, благословивъ, отпустилъ ее.
Послѣ ея ухода онъ, все еще не догадываясь, что его дурачатъ, тотчасъ послалъ за своимъ пріятелемъ. Тотъ какъ только вошелъ и увидѣлъ монаха разсерженнымъ, тотчасъ догадался, что получитъ свѣжія новости отъ своей дамы. Монахъ опять повторилъ, что раньше, сказалъ и осыпалъ его новыми гнѣвными укорами за все, что дама вновь насказала ему. Пріятель, не сразу понявшій, куда клонятся рѣчи монаха, старался отпереться отъ посылки кошелька и пояса, но въ самыхъ неопредѣленныхъ выраженіяхъ, чтобы какъ-нибудь у того не поколебать вѣры въ слова дамы. Но монахъ, ужасно разсердившись, сказалъ:
— Какъ ты можешь отпираться, злая душа! Вотъ они, твои вещи, она сама мнѣ ихъ передала; ты скажешь, что не признаешь ихъ?
Пріятель сдѣлалъ видъ, что совсѣмъ пристыженъ, и сказалъ:
— Ну, что же, признаю, и соглашаюсь, что дурно сдѣлалъ, и даю вамъ клятву, что теперь, когда убѣдился, какъ она все это принимаетъ, вы больше не услышите ни слова ни о чемъ такомъ.
Долго громилъ его монахъ, глупый какъ баранъ, и, наконецъ, отдалъ ему кошелекъ и поясъ, и послѣ того еще вновь долго поучалъ, наставлялъ и просилъ не дѣлать больше такихъ вещей и, взявъ съ того обѣщаніе, отпустилъ его. А тотъ, въ самомъ веселомъ настроеніи духа, вполнѣ увѣренный въ любви къ нему этой дамы и довольный ея подаркомъ, какъ вышелъ отъ монаха, тотчасъ направился къ ея дому и осторожно показалъ ей, что обѣ вещи уже у него; та осталась очень довольна этимъ, а еще больше тѣмъ, что ея уловка все лучше и лучше удавалась. Теперь она только и выжидала, чтобы мужъ куда-нибудь отлучился, тогда она могла бы увѣнчать всѣ свои хлопоты. Такъ и случилось; ея мужу скоро послѣ того понадобилось побывать въ Генуѣ. Какъ только онъ утромъ сѣлъ на лошадь и уѣхалъ, дама тотчасъ пошла къ своему монаху, разразилась слезами и жалобами, и говорила ему:
— Святой отецъ, я говорю вамъ прямо, что больше терпѣть не въ силахъ. Но такъ какъ третьяго дня я обѣщала ничего не предпринимать, не сказавши вамъ, то и пришла теперь оправдать себя предъ вами. А чтобы вы повѣрили, что я имѣю всѣ причины плакать и жаловаться, я должна сказать вамъ, что сдѣлалъ этотъ сущій дьяволъ изъ ада, вашъ другъ, не дальше какъ сегодня утромъ, передъ заутренею. Ужь не знаю, какимъ злымъ случаемъ провѣдалъ онъ, что мой мужъ вчера уѣхалъ въ Геную, и вотъ вдругъ сегодня утромъ онъ забрался въ мой садъ и взлѣзъ по дереву прямо къ окну моей спальной, которая выходитъ въ садъ, и уже успѣлъ открыть окно и намѣревался войти въ комнату; я въ это время проснулась, вскочила на ноги и хотѣла поднять крикъ, да и закричала бы, если бы онъ, еще не успѣвъ войти черезъ окно, не попросилъ пощады ради Бога и ради васъ, сказавъ, кто онъ. Я смолчала изъ преданности къ вамъ, и совсѣмъ раздѣтая, какъ мать родила, кинулась къ окошку и захлопнула его у него подъ носомъ; онъ, вѣроятно, тотчасъ же ушелъ, потому что я болѣе уже не видѣла его. Вы посудите сами, хорошо ли это и можно ли это перенести? Что же касается до меня, то я не намѣрена этого такъ оставить; и то уже изъ преданности къ вамъ, я слишкомъ много стерпѣла отъ него.
Слушая все это, монахъ положительно пришелъ въ ярость и даже не находилъ, что сказать; онъ только переспросилъ ее нѣсколько разъ — увѣрена ли она, что это былъ его пріятель, а не иной кто-либо?
На это она отвѣтила:
— Слава Тебѣ, Господи, неужто я не могу отличить его отъ другихъ? Я говорю вамъ, что это былъ онъ, и если будетъ отпираться — не вѣрьте ему!
— Дочь моя, — сказалъ ей монахъ, — тутъ ничего не придумаешь сказать, кромѣ того, что это величайшее нахальство и самый подлѣйшій поступокъ, и что ты, выгнавъ его, поступила какъ слѣдовало. Но я хочу еще разъ просить тебя, чтобы ты послѣдовала моему совѣту, какъ ты уже сдѣлала два раза; Господь и на этотъ разъ охранилъ тебя отъ всякаго позора; прошу же тебя, не сказывай никому изъ твоихъ родныхъ, а предоставь все мнѣ; я попытаюсь еще разъ обуздать этого сорвавшагося съ цѣпи дьявола, котораго я принималъ за праведника. Если, бытъ можетъ, мнѣ удастся отвлечь его отъ всѣхъ этихъ свинствъ — хорошо; если же я не смогу, то вотъ сейчасъ же, даю тебѣ, вмѣстѣ съ моимъ благословеніемъ, слово, въ томъ, что разрѣшу тебѣ поступить, какъ тебѣ заблагоразсудится.
— Ну, коли такъ, — сказала дама, — я не хочу огорчать васъ непослушаніемъ; только постарайтесь устроить такъ, чтобы онъ больше не приставалъ ко мнѣ. Я больше уже не стану обращаться къ вамъ съ этимъ дѣломъ.
И, не говоря больше ни слова, она, сдѣлавъ видъ, что сердита, ушла отъ монаха.
Едва она вышла изъ церкви, какъ явился ея возлюбленный. Монахъ тотчасъ позвалъ его, отвелъ въ сторону и осыпалъ градомъ жесточайшей брани, какую только когда-либо человѣку приходилось выслушать, называя его негодяемъ, клятвопреступникомъ, предателемъ. Тотъ уже зналъ по двумъ первымъ объясненіямъ, что собственно обозначала эта брань, молча слушалъ, старался вызвать его на подробное объясненіе разными нерѣшительными отвѣтами и, наконецъ, сказалъ:
— Да изъ-за чего вы такъ гвѣваетесь, отче? Что я такое сдѣлалъ?
— Безстыжіе твои глаза! — гремѣлъ монахъ. — Смотрите на него, вѣдь какъ спокойно онъ это говоритъ, словно ужь годъ или два прошло съ тѣхъ поръ, какъ онъ натворилъ подлостей, такъ что, за давностью, ужь ихъ и забылъ! Ты съ сегодняшняго утра, съ заутрени успѣлъ запамятовать, что нанесъ оскорбленіе ближнему? Гдѣ ты былъ сегодня раннимъ утромъ?
— Я не знаю, гдѣ я былъ; скоро же вы объ этомъ узнали, — отвѣчалъ тотъ.
— Да, я узналъ объ этомъ, — сказалъ монахъ. — Ты, надо полагать, думалъ, что коли мужъ уѣхалъ, такъ порядочная женщина такъ и бросится тебѣ на шею! Честный ты человѣкъ, нечего сказать! Шатается по ночамъ, лазитъ въ чужихъ садахъ но деревьямъ! Неужели ты мечтаешь побѣдить святость этой женщины своимъ нахальствомъ, тѣмъ, что лѣзешь по дереву ночью къ ней въ окно? Вѣдь ты противенъ ей больше всего на свѣтѣ, а все продолжаешь приставать къ ней! Сколько разъ она сама тебѣ это явно выказала, объ этомъ ужь не говорю; но неужели же тебѣ всѣ мои внушенія, что стѣнѣ горохъ? Слушай же, что я тебѣ скажу. До сихъ поръ она все молчала о томъ, что ты творилъ, разумѣется, не изъ любви къ тебѣ, а внимая моимъ просьбамъ. Но больше она не станетъ молчать, я разрѣшилъ ей въ случаѣ, если ты вновь досадишь ей, поступать, какъ ей будетъ угодно. Что ты будешь дѣлать, коли она нажалуется своимъ братьямъ?
Счастливый любовникъ, въ достаточной мѣрѣ уяснивъ себѣ все, что ему требовалось, кое-какъ на-скоро отдѣлался отъ монаха, надававъ ему обѣщаній исправиться, и ушелъ отъ него. Въ слѣдующую же ночь, во время заутрени, онъ вошелъ въ садъ, поднялся по дереву, нашелъ отпертое окно, вошелъ въ комнату и живымъ манеромъ очутился въ объятіяхъ своей дамы. Она давно ждала его, сгорая страстнымъ желаніемъ, и, встрѣтивъ его, со смѣхомъ сказала:
— Вотъ спасибо честному отцу, ловко онъ наставилъ тебя, какъ проникнуть сюда!
Долго предавались они взаимной усладѣ, со смѣхомъ вспоминали о простотѣ глупаго монаха, глумились надъ прялками, гребнями и ткацкими снарядами, потомъ сговорились, какъ имъ вести свои дѣла, не обращаясь болѣе къ содѣйствію почтеннаго монаха, и провели еще вмѣстѣ много такихъ же, веселыхъ ночей. И да пошлетъ Господь въ своемъ милосердіи и мнѣ, и всякой христіанской душѣ такія же сладостныя ночи!