тотчасъ же ушелъ, потому что я болѣе уже не видѣла его. Вы посудите сами, хорошо ли это и можно ли это перенести? Что же касается до меня, то я не намѣрена этого такъ оставить; и то уже изъ преданности къ вамъ, я слишкомъ много стерпѣла отъ него.
Слушая все это, монахъ положительно пришелъ въ ярость и даже не находилъ, что сказать; онъ только переспросилъ ее нѣсколько разъ — увѣрена ли она, что это былъ его пріятель, а не иной кто-либо?
На это она отвѣтила:
— Слава Тебѣ, Господи, неужто я не могу отличить его отъ другихъ? Я говорю вамъ, что это былъ онъ, и если будетъ отпираться — не вѣрьте ему!
— Дочь моя, — сказалъ ей монахъ, — тутъ ничего не придумаешь сказать, кромѣ того, что это величайшее нахальство и самый подлѣйшій поступокъ, и что ты, выгнавъ его, поступила какъ слѣдовало. Но я хочу еще разъ просить тебя, чтобы ты послѣдовала моему совѣту, какъ ты уже сдѣлала два раза; Господь и на этотъ разъ охранилъ тебя отъ всякаго позора; прошу же тебя, не сказывай никому изъ твоихъ родныхъ, а предоставь все мнѣ; я попытаюсь еще разъ обуздать этого сорвавшагося съ цѣпи дьявола, котораго я принималъ за праведника. Если, бытъ можетъ, мнѣ удастся отвлечь его отъ всѣхъ этихъ свинствъ — хорошо; если же я не смогу, то вотъ сейчасъ же, даю тебѣ, вмѣстѣ съ моимъ благословеніемъ, слово, въ томъ, что разрѣшу тебѣ поступить, какъ тебѣ заблагоразсудится.
— Ну, коли такъ, — сказала дама, — я не хочу огорчать васъ непослушаніемъ; только постарайтесь устроить такъ, чтобы онъ больше не приставалъ ко мнѣ. Я больше уже не стану обращаться къ вамъ съ этимъ дѣломъ.
И, не говоря больше ни слова, она, сдѣлавъ видъ, что сердита, ушла отъ монаха.
Едва она вышла изъ церкви, какъ явился ея возлюбленный. Монахъ тотчасъ позвалъ его, отвелъ въ сторону и осыпалъ градомъ жесточайшей брани, какую только когда-либо человѣку приходилось выслушать, называя его негодяемъ, клятвопреступникомъ, предателемъ. Тотъ уже зналъ по двумъ первымъ объясненіямъ, что собственно обозначала эта брань, молча слушалъ, старался вызвать его на подробное объясненіе разными нерѣшительными отвѣтами и, наконецъ, сказалъ:
— Да изъ-за чего вы такъ гвѣваетесь, отче? Что я такое сдѣлалъ?
— Безстыжіе твои глаза! — гремѣлъ монахъ. — Смотрите на него, вѣдь какъ спокойно онъ это говоритъ, словно ужь годъ или два прошло съ тѣхъ поръ, какъ онъ натворилъ подлостей, такъ что, за давностью, ужь ихъ и забылъ! Ты съ сегодняшняго утра, съ заутрени успѣлъ запамятовать, что нанесъ оскорбленіе ближнему? Гдѣ ты былъ сегодня раннимъ утромъ?
— Я не знаю, гдѣ я былъ; скоро же вы объ этомъ узнали, — отвѣчалъ тотъ.
— Да, я узналъ объ этомъ, — сказалъ монахъ. — Ты, надо полагать, думалъ, что коли мужъ уѣхалъ, такъ порядочная женщина такъ и бросится тебѣ на шею! Честный ты человѣкъ, нечего сказать! Шатается по ночамъ, лазитъ въ чужихъ садахъ но деревьямъ! Неужели ты мечтаешь побѣдить святость этой женщины своимъ нахальствомъ, тѣмъ, что лѣзешь по дереву ночью къ ней въ окно? Вѣдь ты противенъ ей больше всего на свѣтѣ,
