— Какія у меня новости, святой отецъ, кромѣ этого отверженнаго Богомъ друга вашего, на котораго я вамъ жаловалась третьяго дня. Я начинаю думать, что онъ рожденъ на свѣтъ, чтобы причинить мнѣ великое несчастіе, лишить меня радости и сдѣлать такъ, чтобы я никогда больше не осмѣлилась припасть къ вашимъ стопамъ.
— Какъ, — воскликнулъ монахъ, — развѣ онъ все еще не прекратилъ своего приставанья къ тебѣ?
— Конечно, нѣтъ, — отвѣчала дама. — Послѣ того, какъ я вамъ на него жаловалась, онъ, словно наперекоръ, точно раздосадованный тѣмъ, что я пожаловалась, сталъ ходить мимо дома въ семь разъ чаще, чѣмъ прежде. Все это еще ничего бы, если бы онъ только ходилъ мимо и смотрѣлъ, но онъ былъ такъ нахаленъ и дерзокъ, что вчера подослалъ ко мнѣ въ домъ какую-то женщину съ разными глупыми порученіями и передалъ мнѣ черезъ нее поясъ и кошелекъ, какъ будто у меня мало своихъ кошельковъ и поясковъ. Это до такой степени обозлило меня, что, еслибъ я не боялась грѣха и не сдерживала меня любовь къ вамъ, я просто вышла бы изъ себя. Однако, я сумѣла сдержать себя и рѣшила никому не говорить н ничего не дѣлать, прежде чѣмъ не скажу вамъ. Я сначала было возвратила кошелекъ и поясъ той женщинѣ, чтобы она отнесла ихъ ему обратно, при этомъ выбранила ее хорошенько и прогнала; потомъ у меня явилось опасеніе, что она, пожалуй, оставитъ вещи у себя, а ему скажетъ, что передала ихъ мнѣ. Эти женщины, я слыхала, иной разъ такъ дѣлаютъ; поэтому я вернула ее, вырвала у ней изъ рукъ эти вещи и принесла ихъ къ вамъ нарочно, чтобы вы сами ему ихъ передали, и сказали бы ему, что я не имѣю никакой нужды въ его подаркахъ: благодаря щедрости моего мужа, у меня столько кошельковъ и поясовъ, что я могла бы его задавить ими. А теперь говорю вамъ, какъ отцу духовному, что если онъ не оставитъ меня, я пожалуюсь мужу и братьямъ, и пусть будетъ, что будетъ; лучше пусть ему достанется, чѣмъ мнѣ терпѣть изъ-за него позоръ. Вѣдь я права, отче?
И, сказавъ это, вся въ слезахъ, она достала изъ подъ одежды прелестнѣйшій и дорогой кошелекъ съ изящнымъ поясомъ и бросила ихъ монаху на колѣни. Тотъ, безъ малѣйшаго колебанія повѣривъ всему, что она насказала, и до-нельзя удрученный, взялъ вещи и сказалъ:
— Дочь моя, я нимало не удивленъ, что все это тебя такъ сокрушаетъ, и не только не буду тебя за это порицать, а, напротивъ, хвалю, что ты послѣдовала моимъ совѣтамъ. Третьяго дня я уже выговаривалъ ему, и онъ далъ мнѣ обѣщаніе, но, какъ вижу, плохо сдержалъ его. Ну, а теперь за все то, что онъ вновь натворилъ, я дамъ ему такой нагоняй, что, будь увѣрена, онъ больше не обезпокоитъ тебя. А ты, благослови тебя Богъ, не поддавайся гнѣву до такой степени, чтобы рѣшиться все разсказать своимъ: ему отъ этого могутъ быть слишкомъ крупныя непріятности. Не думай, что твоя честь когда-нибудь пострадаетъ отъ этого: я всегда буду твоимъ заступникомъ и твердымъ предстателемъ и передъ Богомъ, и передъ людьми!
Дама сдѣлала видъ, что утѣшена, прекратила этотъ разговоръ, и вспомнивъ о любостяжаніи всѣхъ монаховъ, а въ томъ числѣ и этого, сказала ему:
— Отецъ, эту ночь я видѣла во снѣ моихъ родителей; мнѣ снилось, что они испытываютъ тяжкія муки и ни въ чемъ такъ не нуждаются, какъ въ милостынѣ, особенно мать, показавшаяся мнѣ такой
