Генуэзецъ Бернабо, обманутый Амброджоло, проигрываетъ пари и приказываетъ убить неповинную жену. Она бѣжитъ и служитъ у султана въ мужской одеждѣ. Она находитъ обманщика, вызываетъ Бернабо въ Александрію, гдѣ обманщикъ несетъ возмездіе, вновь одѣвается въ женское платье и возвращается въ Геную съ разбогатѣвшимъ мужемъ.
Трогательная повѣсть Элизы была окончена, и королева Филомена, высокая и красивая особа, выдѣлявшаяся среди прочихъ своимъ веселымъ, смѣющимся лицомъ, немного поразсмысливъ, сказала:
— Надо же, однако, соблюсти уговоръ нашъ съ Діонео; остается разсказывать только ему и мнѣ; сначала я разскажу свою повѣсть, а потомъ пусть онъ разсказываетъ послѣдній; онъ объ этомъ самъ просилъ, какъ объ особой милости. — И затѣмъ она начала такъ:
— Часто приходится слышать пословицу, что обманщикъ обманутому подвертывается подъ ноги. Такое правило трудно было бы объяснить, если бы факты не доказывали его справедливости. Вотъ я и намѣреваюсь показать вамъ въ своей новеллѣ, что люди говорятъ правду, и, кстати, этимъ же разсказомъ внушить вамъ, милѣйшія подруги, чтобы вы остерегались обманщиковъ.
Въ одной парижской гостинницѣ собралось нѣсколько богатѣйшихъ купцовъ-итальянцевъ, прибывшихъ туда по разнымъ своимъ дѣламъ. Однимь вечеромъ всѣ они какъ-то особенно весело поужинали и начали бесѣдовать о томъ, о другомъ. Переходя отъ одного предмета къ другому добрались въ разговорахъ до своихъ женъ, оставшихся по домамъ и одинъ изъ нихъ сказалъ:
— Ужь не знаю, какъ тамъ поживаетъ моя супруга, а что касается до меня самого, то я не зѣваю, когда мнѣ попадается подъ руку хорошенькая дѣвчоночка; жена женой, а коли представляется случай развлечься то отчего же имъ не воспользоваться.
Другой сказалъ на это:
— И я тоже. Видите ли, — думаю я или не думаю о томъ, не развлекается ли моя супруга разными приключеніями, вѣрю я ей или нѣтъ — все равно она будетъ развлекаться, коли захочетъ. А коли такъ, что же мнѣ-то умничать? Какъ аукнется, такъ и откликнется!
И третій сказалъ что-то вродѣ того. Мало-по-малу всѣ единодушно сошлись на томъ, что оставшіяся дома жены не будутъ зря терять времена. Только одинъ изъ собесѣдниковъ, по имени Бернабо-Ломеллинъ, родомъ изь Генуи, утверждалъ противное; онъ увѣрялъ, что, благодаря особой милости Божіей, взялъ въ жены женщину, исполненную всѣхъ добродѣтелей, какія приличествуютъ не только женщинѣ, но даже рыцарю или оруженосцу, и другой такой женщины не найти во всей Италіи; что ома молода и красавица, ловка и проворна, и что въ какой угодно женской работѣ, въ рукодѣльяхъ, въ вышиваньи шелками и тому подобныхъ вещахь, — нѣтъ ей равной. Онъ утверждалъ, что никакой конюшій, никакой служитель не сумѣетъ лучше прислужить за господскимъ столомъ, чѣмь она, потому что она самая благовоспитанная, умная и добронравная женщина. Наконецъ — такъ утверждалъ счастливый мужъ — она умѣетъ ѣздить верхомъ, спускать ловчую птицу, читать, писать и считать лучше любого купца. Послѣ многихъ другихъ похвалъ онъ коснулся и того предмета, о которомъ у нихъ зашла рѣчь, и клятвенно утверждалъ, что не найти женщины болѣе вѣрной н цѣломудренной, чѣмъ его жена, если бы, по его словамъ, онъ десять лѣтъ подъ-рядъ или даже вѣчно оставался внѣ дома, то и тогда она не завела бы никакихъ шашней съ постороннимъ мужчиною.
Среди бесѣдовавшихъ былъ одинъ молодой купчикъ родомъ изъ Пьяченцы, но имени Амброджоло, который расхохотался во все горло надъ послѣдними словами Бернабо, и съ ироніею спросилъ у него, не пожаловалъ ли ему императоръ, въ видѣ особой милости, привилегію, которой не обладаетъ никто на свѣтѣ, кромѣ него. Бернабо, нѣсколько возбужденный, отвѣтилъ, что эта привилегія дана ему не императоромъ, а самимъ Богомъ, Который, дескать, будетъ посильнѣе всякаго императора. На это Амброджоло возразилъ:
— Бернабо, я нисколько не сомнѣваюсь, что ты твердо вѣришь въ то, что̀ говоришь. Но ты, какъ мнѣ кажется, мало углубляешься въ суть вещей; ибо, если бы вникъ въ дѣло какъ слѣдуетъ, то, будучи человѣкомъ неглупымъ, запримѣтилъ бы многое, что побуждало бы тебя разсуждать о такого рода вещахъ въ болѣе сдержанномъ тонѣ. А для того, чтобъ ты не подумалъ, что у всѣхъ насъ, разсуждавшихъ здѣсь о своихъ женахъ, онѣ какія-нибудь особенныя, не такія, какъ твоя, что мы только потому такъ о нихъ и думаемъ, а не на основаніи опыта и знанія истинной природы вещей, я намѣренъ побесѣдовать съ тобою на эту тему поподробнѣе. Постоянно слышишь, что мужчина самое благородное изъ созданныхъ Богомъ смертныхъ существъ, а затѣмъ уже идетъ женщина. Мужчина, какъ всякій полагаетъ и какъ видно и по дѣламъ, совершеннѣе женщины, и какъ существо болѣе совершенное, долженъ обладать большею твердостью и постоянствомъ, ибо женщины, вообще говоря, болѣе подвижны. Почему это такъ — можно было бы доказать многими естественными доводами, но я теперь не стану ихъ приводить. Итакъ, если мужчина, который обладаетъ большею твердостью, не можетъ устоять противъ женщины, не только въ томъ случаѣ, когда она сама въ немъ заискиваетъ, но и тогда, когда онъ является искателемъ, и дѣлаетъ все возможное для того, чтобы обладать предметомъ своихъ желаній, и если это случается съ нимъ не разъ въ мѣсяцъ, а чуть не по тысячѣ разъ въ день, то какъ можешь ты надѣяться, что женщина, существо отъ природы непостоянное, устоитъ противъ мольбы, противъ лести, подарковъ, и тысячи другихъ уловокъ, къ которымъ прибѣгаетъ умный мужчина, влюбленный въ нее? Неужели ты думаешь, что она выдержитъ? Право же, я не вѣрю, что ты этому вѣришь, хотя ты и утверждаешь, что вѣришь. Вѣдь ты самъ говоришь, что твоя жена женщина, изъ плоти и костей, какъ и другія. Если такъ, то у ней должны быть тѣ же самыя желанія и тѣ же самыя силы, чтобы противиться своимъ естественнымъ вожделѣніямъ, какъ и у другихъ. И хотя бы она была честнѣйшая изъ женщинъ, она можетъ сдѣлать то же, что и каждая другая, и положительно никакъ невозможно это отрицать съ тою горячностью, въ какую ты впадаешь.
На это Бернабо возразилъ:
— Я купецъ, а не философъ, а потому и отвѣчу тебѣ по-купечески. Все, что ты говоришь, конечно, можетъ случиться съ дурами, у которыхъ нѣтъ ни стыда, ни совѣсти. А умныя крѣпко стерегутъ свою честь, и при томъ гораздо лучше ее понимаютъ и цѣнятъ, нежели мужчины, которымъ до нея мало заботы; вотъ изъ такихъ, именно, и моя жена.
— Видишь ли, — сказалъ на это Амброджоло, — если бы послѣ каждой новой шашни у нихъ выросталъ на лбу рогъ, во свидѣтельство того, что произошло, то, пожалуй, я согласенъ, мало нашлось бы охотницъ. Но не только рога не выростаютъ, а у такихъ, что поумнѣе, даже и вовсе никакихъ слѣдовъ не оказывается. А вѣдь совѣсть и чувство поруганной чести выступаютъ на сцену только тогда, когда дѣло выйдетъ наружу; поэтому-то онѣ и обдѣлываютъ свои дѣла въ секретѣ, и только дуры не заботятся объ этомъ. Будь увѣренъ, что непорочною остается только та, которой никто не искалъ, или которая сама искала да получила отказъ. И хотя все это вѣрно и такъ и быть должно, въ силу естественнаго порядка вещей, всетаки я, пожалуй, и не утверждалъ бы этого съ такою положительностью, если бы не видѣлъ тому много разъ явныхъ доказательствъ на примѣрѣ многихъ женщинъ. Говорю тебѣ прямо: случись мнѣ повстрѣчаться съ этою самою праведницею, твоею женою, я бы въ самомъ непродолжительномъ времени добился отъ нея того же, чего умѣлъ добиться отъ другихъ.
Раздраженный Бернабо отвѣчалъ ему:
— Всѣ эти споры и разговоры — одна трата времени; ты будешь говорить одно, я — другое, и ничего изъ этого не выйдетъ. Но, коли ты увѣренъ, что всѣ онѣ такъ уступчивы, и при томъ хвастаешь своимъ умѣніемъ ладить съ ними, то, чтобы доказать тебѣ честность моей жены, я говорю тебѣ, что готовъ дать голову на отсѣченіе, если тебѣ когда-либо удастся склонить ее къ исполненію своихъ желаній; а если тебѣ это не удастся, я готовъ удовольствоваться тѣмъ, чтобы ты уплатилъ мнѣ тысячу золотыхъ флориновъ.
Амброджоло, въ свою очередь сильно возбужденный споромъ, сказалъ:
— Бернабо, мнѣ съ твоею кровью нечего дѣлать въ случаѣ выигрыша. Но, коли ты хочешь имѣть доказательство тому, что я утверждалъ, ставь пять тысячъ флориновъ противъ моей тысячи; это всетаки меньше, чѣмъ стоитъ твоя голова. Если ты не назначаешь никакого срока, то я обязуюсь отправиться въ Геную и черезъ три мѣсяца, считая со дня моего отъѣзда, добиться отъ твоей жены исполненія моихъ желаній; а въ знакъ удачи обязуюсь привести съ собою что-нибудь изъ числа самыхъ дорогихъ для нея вещей и вообще представить такія доказательства, которыя ты самъ признаешь несомнѣнными. Все это подъ условіемъ, чтобы ты далъ обѣщаніе въ эти три мѣсяца не возвращаться въ Геную и ничего не писать женѣ объ этомъ дѣлѣ.
Бернабо выразилъ полное согласіе. Несмотря на то, что другіе купцы, которые тамъ присутствовали, старались разстроить эту сдѣлку, зная, что отъ этого можетъ произойти большая бѣда, у обоихъ спорщиковъ такъ разгорѣлось сердце, что, вопреки всякимъ уговорамъ, они утвердили свои взаимныя обязательства письменнымъ договоромъ и рукоприкладствомъ. Послѣ заключенія условія Бернабо остался, а Амброджоло, по возможности не теряя времени, отправился въ Геную. Пробывъ тамъ нѣсколько дней и тщательно освѣдомившись о мѣстожительствѣ дамы и о ней самой, услышалъ еще больше того, что утверждалъ Бернабо, и понялъ онъ, что затѣялъ очень глупое дѣло. Однако же, онъ столкнулся съ одной бѣдной женщиной, которая часто бывала у дамы въ домѣ и которой та много помогала. Впрочемъ, путемъ подкупа этой женщины онъ добился только одного, а именно, та согласилась внести его, въ особо устроенномъ по его указанію сундукѣ, не только въ домъ, но даже въ спальную почтенной дамы; женщина упросила ее, чтобы она позволила поставить этотъ сундукъ на нѣсколько дней, пока она будетъ въ отлучкѣ. Сундукъ остался въ комнатѣ, и когда наступила ночь, въ тотъ часъ, когда по разсчету Амброджоло, дама уже заснула, онъ отперъ сундукъ захваченными съ собою инструментами и крадучись вошелъ въ комнату, въ которой оставался зажженный огонь. Такимъ образомъ онъ могъ подробно осмотрѣть все расположеніе, живопись по стѣнамъ и всѣ другіе примѣтные предметы, которые были въ комнатѣ, и все это удержать у себя въ памяти. Затѣмъ, подойдя къ кровати и видя, что дама и бывшій съ нею малютка крѣпко спятъ, осторожно открылъ ее всю, увидѣлъ, что нагая она такъ же хороша, какъ одѣтая, но не высмотрѣлъ никакой особой примѣты, кромѣ одной, которую замѣтилъ у нея подъ лѣвою грудью, именно, родимое пятнышко, окруженное волосками, блиставшими, какъ золото. Высмотрѣвъ эту примѣту, онъ опять осторожно закрылъ ее, хотя у него и было сильное искушеніе прилечь рядомъ съ нею, рискуя своею жизнью. Но онъ слышалъ, какъ она строга и недоступна и потому не рѣшился на это. Большую часть ночи онъ провелъ въ комнатѣ, досталъ изъ шкапа ея кошелекъ, накидку, нѣсколько колецъ, поясковъ, положилъ все это въ свой ящикъ, самъ туда влѣзъ и опять заперъ ящикъ. Такъ онъ провелъ у ней двѣ ночи, а дама ничего и не подозрѣвала. На третій день, по данному имъ приказанію, та женщина пришла за своимъ сундукомъ и унесла его туда, откуда взяла. Амброджоло вылѣзъ изъ него и, уплативъ женщинѣ по уговору, со всевозможною поспѣшностью вернулся въ Парижъ до истеченія условнаго срока.
Онъ созвалъ всѣхъ купцовъ, которые находились при спорѣ и заключеніи пари, и въ присутствіи Бернабо объявилъ, что пари имъ выиграно, потому что онъ исполнилъ то, въ чемъ похвалялся. И, чтобы доказать это, прежде всего описалъ видъ комнаты, сказалъ, какъ въ ней расписаны стѣны, и наконецъ показалъ всѣ вещи, которыя, по его словамъ, онъ будто бы получилъ отъ самой дамы. Бернабо долженъ былъ подтвердить, что комната въ самомъ дѣлѣ такова, какъ онъ говорилъ, и сверхъ того признать, что тѣ вещи дѣйствительно принадлежатъ его женѣ. Но онъ поставилъ на видъ, что о расположеніи комнаты онъ могъ узнать отъ кого-нибудь изъ прислуги и тѣмъ же путемъ могъ добыть и вещи, такъ что если онъ ничего другого не предъявитъ, то этимъ еще не докажетъ, что выигралъ пари. На это Амброджоло сказалъ:
— Право, и этого достаточно, но коли хочешь, чтобъ я сказалъ больше, то изволь, я скажу тебѣ, что у синьоры Циневры, твоей жены, подъ лѣвою грудью есть довольно крупненькое родимое пятнышко, а вокругъ него штукъ шесть волосковъ, блестящихъ какъ золото.
Точно ножемъ по сердцу ударили Бернабо эти слова, до такой степени ему было тяжко. Онъ весь перемѣнился въ лицѣ, и хотя не произнесъ ни единаго слова, но всѣ ясно увидѣли, что Амброджоло говорилъ вѣрно. Спустя нѣкоторое время онъ сказалъ:
— Господа, что Амброджоло сказалъ, то вѣрно; поэтому, такъ какъ онъ выигралъ, то пусть явится за своимъ выигрышемъ и получитъ его. И на другой же день уплатилъ Амброджоло все, что слѣдовало.
Жестоко озлобленный на жену, выѣхалъ Бернабо изъ Парижа и поѣхалъ въ Геную. Онъ не захотѣлъ даже въѣзжать въ городъ, а остановился миляхъ въ двадцати отъ него, въ одномъ изъ своихъ имѣній. Отсюда онъ послалъ въ городъ одного изъ своихъ слугъ, которому во всемъ довѣрялъ, съ двумя верховыми конями и съ письмомъ къ женѣ, въ которомъ извѣщалъ о своемъ прибытіи и просилъ ее пріѣхать къ нему съ тѣмъ слугою. А слугѣ втайнѣ наказалъ, чтобы онъ дорогою, выбравъ удобное мѣсто, убилъ ее безъ всякой жалости и потомъ вернулся бы къ нему. Посланный прибылъ въ Геную, отдалъ письмо, исполнилъ порученіе, былъ принятъ дамою съ величайшею радостью, и на другой же день она вмѣстѣ съ нимъ, верхомъ на конѣ, направилась къ ихъ имѣнію. Они ѣхали вмѣстѣ, бесѣдуя, о томъ о семъ, и наконецъ прибыли въ глубокую и пустынную лощину, окруженную скалами и деревьями; слуга порѣшилъ, что тутъ онъ всего безопаснѣе для себя можетъ выполнить приказаніе своего хозяина, вынулъ ножъ и, схвативъ даму за руку, сказалъ ей:
— Ну, хозяйка, молитесь Богу; дальше этого мѣста вы не двинетесь, тутъ вамъ придется умереть!
Дама, видя ножъ и слыша эти слова, пришла въ ужасъ и сказала ему:
— Что ты, Господь съ тобой! За что тебѣ убивать меня, что я тебѣ сдѣлала?
— Меня вы ничѣмъ не обидѣли, — отвѣчалъ тотъ, — а оскорбили вы вашего мужа, чѣмъ, именно, ужь этого не умѣю вамъ сказать, а знаю объ этомъ лишь потому, что онъ приказалъ мнѣ дорогою убить васъ безъ всякаго милосердія, а коли я того не сдѣлаю, онъ посулилъ меня самого повѣсить. Вы знаете, какъ я ему преданъ, какъ же мнѣ было отказаться сдѣлать то, что онъ приказывалъ? Видитъ Богъ, какъ я жалѣю васъ, но дѣлать нечего!
— О, сжалься надо мною, ради Бога, — молила его дама съ горькими слезами, — не дѣлайся изъ угожденія другому убійцей человѣка, который ничѣмъ тебя не обидѣлъ! Богу извѣстно, что я не сдѣлала ничего противъ моего мужа, чѣмъ бы могла заслужить такую расправу. Но не будемъ теперь разсуждать объ этомъ. Ты можешь, если хочешь, одновременно угодить и Богу, и своему господину, и мнѣ такимъ образомъ: возьми вотъ эти всѣ мои одежды, а мнѣ отдай только твой кафтанъ и накидку, потомъ вернись къ твоему господину, скажи ему, что убилъ меня. Клянусь тебѣ тѣмъ спасеніемъ, которымъ буду тебѣ обязана, что я уйду туда, откуда ни до него, ни до тебя, ни до здѣшнихъ мѣстъ никогда не дойдутъ вѣсти!
Слуга, самъ но себѣ не имѣвшій никакой охоты убивать ее, легко поддался жалости; онъ взялъ ея одежды, далъ ей свой кафтанъ и верхнее платье, оставилъ ей деньги, которыя съ нею были, попросилъ, чтобы она удалилась изъ тѣхъ мѣстъ, оставилъ ее одну, пѣшую, въ той лощинѣ и воротился къ своему господину, которому сказалъ, что исполнилъ его приказаніе и видѣлъ, какъ волки растерзали ея тѣло.
Черезъ нѣкоторое время Бернабо вернулся въ Геную, и когда тамъ узнали эту исторію, всѣ сильно порицали его.
Тѣмъ временемъ дама осталась одна съ своимъ горемъ. При наступленіи ночи она, перемѣнивъ, какъ могла, свою наружность, пошла въ избушку, находившуюся по близости. Здѣсь она достала отъ одной старушки, что ей было нужно, перешила на свой ростъ кафтанъ, укоротивъ его, изъ своей рубашки сшила панталоны, остригла волосы и, преобразивъ себя въ матроса, пошла по направленію къ морю. Ей удалось повстрѣчать одного каталонскаго дворянина, по имени Энкараркъ, который сошелъ на берегъ съ своего судна, стоявшаго по близости оттуда, въ Альбѣ, чтобы прохладиться у ручья. Она разговорилась съ нимъ и нанялась къ нему въ услуженіе, назвавъ себя Сикураномъ изъ Финале. Когда вернулись на судно, хозяинъ далъ ей одежду получше, а она принялась прислуживать ему съ такимъ стараніемъ и умѣніемъ, что онъ остался ею совершенно доволенъ.
Случилось, что черезъ нѣсколько времени этотъ каталонецъ пришелъ съ грузомъ въ Александрію и поднесъ султану нѣсколько штукъ привезенныхъ съ собою охотничьихъ соколовъ. Султанъ не разъ звалъ его обѣдать, и каждый разъ его сопровождалъ Сикурано, прислуживавшій за столомъ. Онъ очень приглянулся султану и тотъ просилъ каталонца уступить ему этого слугу; хотя и жалко было каталонцу, но онъ уступилъ. Сикурано въ короткое время заслужилъ такую же милость султана, какою пользовался у каталонца.
Въ то время ежегодно въ извѣстное время въ городѣ Акрѣ, состоявшемъ подъ властью султана, бывало большое сборище купцовъ изъ христіанъ и сарацинъ, нѣчто вродѣ ярмарки. На это время, для охраны купцовъ султанъ имѣлъ обыкновеніе посылать, кромѣ другихъ чиновниковъ, еще особаго уполномоченнаго изъ своихъ приближенныхъ, съ отрядомъ людей, предназначенныхъ для охраны. На этотъ разъ, когда пришло время, онъ разсудилъ отправить туда Сикурано, который уже хорошо зналъ мѣстный языкъ. Такъ и было сдѣлано. Сикурано прибылъ въ Акру, въ качествѣ предводителя охраны торговцевъ и товаровъ, и здѣсь началъ внимательно и успѣшпо отправлять свои обязанности, самъ за всѣмъ надзиралъ; онъ видѣлъ тамъ много венеціанскихъ, сицилійскихъ, генуэзскихъ, пизанскихъ и другихъ итальянскихъ купцовъ и охотно съ ними дружился, вспоминая родину.
Однажды случилось ему остановиться около лавки венеціанскихъ купцовъ, въ которой онъ увидѣлъ, среди разныхъ другихъ вещей, кошелекъ и поясъ, которые тотчасъ же призналъ за принадлежавшіе прежде ему; онъ былъ очень удивленъ, однако, не подалъ виду, а только спросилъ, чьи это вещи и не продаются ли онѣ? А въ Акру прибылъ на венеціанскомъ суднѣ съ разными товарами Амброджоло изъ Пьяченцы. Услыхавъ, что начальникъ отряда спрашиваетъ о тѣхъ вещахъ, онъ выступилъ впередъ и съ усмѣшкой сказалъ:
— Эти вещи мои, сударь, только я не продаю ихъ, а, если угодно, охотно приношу ихъ вамъ въ даръ.
Сикурано, видя, что тотъ все смѣется, подумалъ, ужь не узналъ ли онъ его по какимъ-нибудь примѣтамъ, и, сдѣлавъ серьезную мину, сказалъ:
— Ты, вѣрно, смѣешься тому, что я, военный человѣкъ, заинтересовался этими женскими вещицами?
— Нѣть, сударь, — отвѣчалъ Амброджоло, — я не надъ этимъ смѣюсь, а смѣюсь, вспоминая способъ, какимъ его пріобрѣлъ.
— Вотъ какъ! — сказалъ Сикурано. — А разскажи-ка, благословясь, коли не зазорно будетъ, какимъ такимъ путемъ ты добылъ ихъ?
— Эти вещи, сударь, вмѣстѣ съ разными другими, подарила мнѣ одна генуэзская дама, по имени Циневра, жена Бернабо Ломеллина, въ ту ночь, которую я провелъ съ нею и просила хранить ихъ на намять о ея любви. Вотъ я теперь и смѣюсь, вспоминая этого дурака Бернабо, который былъ такъ глупъ, что побился объ закладъ, поставивъ пять тысячъ флориновъ противъ тысячи, что его жена не склонится на мои ухаживанія, а я ее склонилъ и выигралъ закладъ. А онъ, вмѣсто того, чтобы казнить себя самого за свою глупость, чѣмъ ее за то, въ чемъ грѣшитъ каждая женщина, вернувшись изъ Парижа въ Геную, какъ я слышалъ, велѣлъ ее убить!
Услыхавъ это, Сикурано тотчасъ понялъ, что было причиною злобы Бернабо, понялъ, что этотъ самый человѣкъ и былъ источникъ всѣхъ его бѣдствій, и тутъ же порѣшилъ не оставлять его не наказаннымъ. Онъ показалъ видъ, что эта исторія его очень забавляетъ, и ловко вошелъ съ этимъ человѣкомъ въ тѣсную дружбу, такъ что, когда окончилась ярмарка, Амброджоло, захвативъ свое имущество, вмѣстѣ съ Сикурано отправился въ Александрію; здѣсь Сикурано помогъ ему начать торговлю, далъ ему денегъ для оборотовъ, и тотъ, прельщенный барышами, охотно сталъ тамъ житъ. У Сикурано была одна мысль: доказать Бернабо свою невинность, и онъ до тѣхъ поръ не успокоился, пока, при содѣйствіи нѣкоторыхъ крупныхъ генуэзскихъ торговцевъ, посѣщавшихъ Анександрію, не разыскалъ Бернабо и подъ разными предлогами не вызвалъ къ себѣ. Бернабо въ это время находился въ бѣдственномъ положеніи, и Сикурано позаботился помѣстить его у одного изъ своихъ друзей, чтобы онъ тамъ жилъ, пока не придетъ время совершить то, что задумалъ Сикурано. Тѣмъ временемъ онъ устроилъ такъ, что Амброджоло разсказалъ свое приключеніе въ присутствіи султана и очень того позабавилъ. Затѣмъ, имѣя Бернабо у себя подъ рукою, онъ разсудилъ, что нечего дольше откладывать задуманное дѣло, выбралъ время и попросилъ султана вызвать на очную ставку Амброджоло и Бернабо и заставить Амброджоло разсказать по сущей совѣсти, какъ у него произошло съ женою Бернабо дѣло, которымъ онъ хвастался. Если же онъ не захотѣлъ бы добровольно открыть истину, то принудить его къ этому угрозами. Итакъ, Бернабо и Амброджоло предстали предъ султаномъ, и онъ строго спросилъ у Амброджоло, какимъ путемъ выигралъ онъ съ Бернабо пять тысячъ золотыхъ флориновъ. Тутъ же присутствовалъ и Сикурано, на помощь котораго Амброджоло сначало было крѣпко надѣялся; но тотъ гнѣвно грозилъ ему самыми тяжкими наказаніями, если не скажетъ правды. Амброджоло, чуя бѣду со всѣхъ сторонъ и утѣшая себя тѣмъ, что въ худшемъ случаѣ будетъ вынужденъ возвратить пять тысячъ флориновъ, разсказалъ все, какъ было, во всѣхъ подробностяхъ. Когда онъ окончилъ разсказъ, Сикурано, какъ исполнитель воли султана, обратился къ Бернабо и сказалъ:
— А ты, вслѣдствіе этого обмана, что сдѣлалъ съ своею женою?
— Я былъ раздраженъ потерею денегъ, — отвѣчалъ Бернабо, — а также и сознаніемъ позора, который, какъ я былъ увѣренъ, мнѣ причинила моя жена, и приказалъ своему слугѣ убить ее; по его словамъ, она тотчасъ же была растерзана волками.
Все это было разсказано въ присутствіи султана; онъ все слышалъ и вникалъ, не зная еще, чего собственно добивается Сикурано, поднявшій все это дѣло. Тогда Сикурано сказалъ ему:
— Государь, теперь вы сами можете видѣть, что этой женщинѣ есть чѣмъ похвастать: — и мужъ, и любовникъ оба хороши! Любовникъ лишаетъ ее добраго имени ложными извѣтами да за одно ужь разоряетъ и ея мужа. А мужъ, больше полагаясь на чужую ложь, чѣмъ на правду, которую имѣлъ время познать долгимъ опытомъ, велитъ ее убить и стравить волкамъ. Кромѣ того, оба, и супругъ, и любовникъ, питаютъ къ ней столь великую любовь, что даже и не признаютъ ее, долго съ ней проживши. Но для того, чтобы вы лучше уразумѣли, чего каждый изъ нихъ заслуживаетъ, чтобы вы изъ особой милости ко мнѣ покарали виновнаго и помиловали обманутаго, я приведу ее сюда, она появится въ вашемъ и ихъ присутствіи.
Султанъ, вполнѣ расположенный сдѣлать все, чего требовалось Сикурано, сказалъ, что онъ согласенъ, чтобы та женщина предстала предъ нимъ. Бернабо до-нельзя изумился этому, такъ какъ считалъ жену погибшею; что касается до Аброджоло, то онъ уже предчувствовалъ, что ему придется плохо, что одною платою денегъ дѣло не ограничится; онъ не зналъ, на что надѣяться и чего опасаться при появленіи той дамы, и тоже ждалъ ее съ величайшихъ изумленіемъ.
Какъ только султанъ изъявилъ свое согласіе Сикурано, тотъ, со слезами упавъ передъ нимъ на колѣни, тотчасъ пересталъ говорить мужскимъ голосомъ и вообще оставилъ все свое мужское обличье и сказалъ:
— Государь, я и есть та самая злополучная Циневра, которая шесть лѣтъ бродила по свѣту въ образѣ мужчины, невинно и ложно осрамленная вотъ этимъ злодѣемъ Амброджоло, а вотъ этимъ жестокимъ и насправедливымъ мужемъ отданная слугѣ на убіеніе и волкамъ на растерзаніе!
И, разодравъ свои одежды, она обнажила грудь, чтобы показать султану и всѣмъ присутствующимъ, что она дѣйствительно женщина. Затѣмъ, обратившись къ Амброджоло, она грозно спросила его, когда онъ раздѣлялъ съ нею ложе, какъ хвасталъ о томъ передъ всѣми? А тотъ, признавъ ее, совсѣмъ точно онѣмѣлъ отъ позора и молчалъ. Султанъ, все время считавшій ее за мужчину, видя и слыша все это, былъ до такой степени пораженъ, что одну минуту готовъ былъ думать, что онъ бредитъ наяву. Однако, его изумленіе прошло, и истина выступила передъ нимъ со всею ясностью, и онъ воздалъ должную хвалу всей жизни, постоянству, нравственности и добродѣтели Циневры, называвшейся до того времени Сикураномъ. Онъ тотчасъ повелѣлъ принести ей женскую одежду и назначить ей въ услуженіе женщинъ. По ея просьбѣ онъ помиловалъ Бернабо, хотя тотъ и заслуживалъ казни. Бернабо, узнавшій жену свою, съ плачемъ, кинулся ей въ ноги и просилъ простить его; какъ ни мало былъ онъ достоинъ прощенія, она все же его простила, подняла и нѣжно, какъ мужа, обняла его. Султанъ же повелѣлъ, чтобы Амброджоло былъ привязанъ къ столбу гдѣ-нибудь на высокомъ мѣстѣ, обмазанный медомъ, и оставался бы тамъ, на солнечномъ припекѣ, пока самъ не свалится. Такъ и было сдѣлано. Затѣмъ онъ распорядился, чтобы все имущество Амброджоло было отдано той дамѣ; а оно было не такъ мало, чтобы не составить цѣнности свыше десяти тысячъ двойныхъ дукатовъ. Устроивъ блестящій пиръ, на которомъ чествовалъ Бернабо, какъ мужа госпожи Циневры, и самое Циневру, какъ достойную женщину, онъ послѣ пира сдѣлалъ ей подарковъ, въ видѣ украшеній, золотой и серебряной посуды и денегъ, на такую сумму, что у ней составился еще новый десятокъ тысячъ двойныхъ дукатовъ. Затѣмъ онъ приказалъ изготовить корабль и далъ супругамъ позволеніе, коли пожелаютъ, вернуться въ Геную. Они, наконецъ, прибыли туда со всѣми своими богатствами, исполненные радости, и были встрѣчены съ большимъ почетомъ, особенно же Циневра, которую всѣ считали умершею. Съ тѣхъ поръ всю жизнь она пользовалась всеобщимъ почетомъ за свою добродѣтель.
Амброджоло, въ тотъ же день, какъ его, вымазаннаго медомъ, привязали къ столбу, былъ не только съ величайшими мученіями умерщвленъ, но и до костей пожранъ мухами, оводами и осами, которые кишатъ въ тѣхъ мѣстахъ. Его побѣлѣвшія кости, сдерживаемыя связками, долго еще потомъ висѣли на виду, напоминая всѣмъ о его злодѣяніи. Такъ и вышло, что обманщикъ очутился подъ ногами обманутаго.