[189]
II.
Въ новую семью.
Руди исполнилось восемь лѣтъ. Дядя его по отцу, жившій по ту сторону горъ, въ долинѣ Роны, предложилъ взять мальчика къ себѣ,—у него ребенокъ могъ лучше подготовиться зарабатывать себѣ средства къ жизни. Дѣдъ понялъ это и согласился разстаться съ внукомъ.
И Руди собрался въ путь. Со многими приходилось ему прощаться, не считая дѣдушки; прежде всего со старушкою Айолою.
— Отецъ твой былъ почтальономъ, а я почтовою собакой!—сказала она Руди.—Мы то и дѣло подымались въ гору да спускались внизъ; я знаю и собакъ и людей по ту сторону горъ. Я не болтлива по природѣ, но теперь намъ ужъ немного времени остается бесѣдовать другъ съ другомъ, такъ я на этотъ разъ дамъ волю языку. Разскажу я тебѣ исторію, которая все бродитъ у меня въ головѣ. Я ее никакъ не пойму, не поймешь и ты, да и не надо! Вывела же я изъ нея вотъ что: не всѣмъ собакамъ и не всѣмъ людямъ живется одинаково! Не всѣмъ суждено нѣжиться у господъ на колѣняхъ, да лакать молоко! Я къ этакому житью не привыкла, но видѣла разъ такую собачку. Она ѣхала въ почтовомъ диллижансѣ, занимала пассажирское мѣсто! Дама, госпожа ея—или вѣрнѣе та дама, чьею госпожею была сама собаченка—везла съ собою бутылку молока и поила имъ собачку, кормила ее сладкими сухарями, а собаченка даже не изволила жрать, только нюхала, и госпожа съѣдала ихъ сама. А я бѣжала по грязи рядомъ съ почтовою каретою, голодная, какъ настоящая собака, и думала свою думу. „Не порядокъ!“ думала я, да мало-ли о чемъ приходится сказать то же, если приглядѣться ко всему хорошенько! Дай тебѣ Богъ нѣжиться на колѣняхъ, да ѣздить въ каретѣ, но зависитъ-то это не отъ насъ самихъ! Мнѣ вотъ, сколько я ни лаяла, не удалось этого добиться!
Вотъ что сказала Руди Айола, и мальчикъ обнялъ собаку за шею и поцѣловалъ прямо въ морду. Потомъ онъ взялъ на руки кота, но этотъ ощетинился.
— Теперь мы съ тобой больше не товарищи, а царапать тебя я все-таки не хочу! Карабкайся себѣ по горамъ, какъ я тебя училъ! Только не бойся, что упадешь, и—не упадешь
[190]никогда!—И котъ убѣжалъ,—ему не хотѣлось, чтобы Руди замѣтилъ, какъ онъ огорченъ, а это такъ и свѣтилось въ его глазахъ.
Куры бѣгали по полу; одна была безхвостая; какой-то путешественникъ, мнившій себя охотникомъ, принялъ ее за хищную птицу, да и отстрѣлилъ ей хвостъ.
— Руди-то собирается за горы!—сказала одна курица.
— У него вѣчно спѣшка!—сказала другая.—А я страсть не люблю прощаться!—И обѣ засѣменили дальше.
Съ козами онъ тоже простился, и онѣ жалобно заблеяли: „И мы-ы! И мы-ы!“—Очень это грустно было!
Случилось какъ разъ, что двумъ извѣстнымъ проводникамъ изъ окрестности понадобилось побывать по ту сторону горъ; съ ними-то и отправился Руди пѣшкомъ. Это былъ большой переходъ для такого малыша, но силы у него были, смѣлости тоже не занимать было стать!
Ласточки проводили ихъ недалеко, распѣвая: „Вы и мы! Мы и вы!“
Дорога шла надъ быстрою Лючиною, которая разбивается здѣсь на множество мелкихъ потоковъ и быстро несется внизъ изъ чернаго ущелья Гриндельвальдскаго глетчера. Вмѣсто мостовъ служатъ тутъ перекинутыя съ одного берега на другой деревья и каменныя глыбы. Вотъ путники достигли Эллернвальда и стали подыматься вверхъ, какъ разъ неподалеку отъ того мѣста, гдѣ глетчеръ уже отдѣлился отъ каменистой почвы горы. Дальше пошли по самому глетчеру, то шагая прямо по ледянымъ глыбамъ, то обходя ихъ. Но Руди и ходокъ былъ хорошій и карабкаться мастеръ. Глаза его такъ и блестѣли отъ удовольствія, и онъ такъ твердо ступалъ своими крѣпкими ногами, обутыми въ подкованные башмаки, точно хотѣлъ отпечатать по дорогѣ свои слѣды. Черный землистый осадокъ, оставленный горными потоками, придавалъ глетчеру видъ покрытаго штукатуркою, изъ подъ которой проглядывалъ мѣстами зеленовато-голубой, хрустальный ледъ. То и дѣло приходилось обходить маленькіе пруды, образовавшіеся между нагроможденными одна на другую ледяными глыбами. Встрѣтился имъ также по пути огромный камень, качавшійся на краю расщелины; вдругъ онъ потерялъ равновѣсіе и съ грохотомъ покатился внизъ; эхо гулко прокатилось по глубокимъ горнымъ ущельямъ.
Путники все подымались да подымались. Самый глетчеръ напоминалъ бурно разлившуюся и внезапно застывшую
[191]беспорядочно нагроможденными одна на другую ледяными массами рѣку, сжатую между отвѣсными скалами. Руди вспомнилось на минуту, какъ онъ, по разсказамъ, лежалъ вмѣстѣ съ матерью въ глубинѣ одной изъ этихъ дышущихъ холодомъ расщелинъ. Но затѣмъ мысли его приняли другой оборотъ,—исторія эта была для него не диковиннѣе всѣхъ остальныхъ, слышанныхъ имъ въ такомъ изобиліи. Въ иныхъ мѣстахъ, гдѣ, по мнѣнію спутниковъ Руди, такому мальчугану трудно было карабкаться вверхъ, они протягивали ему руки, но онъ отказывался отъ помощи, говоря, что не усталъ, и держался на скользкой ледяной поверхности какъ серна. Путники шли то по обнаженымъ скаламъ, то пробирались между огромными голыми камнями, то по низенькому сосновому кустарнику, то опять шли по зеленой травѣ; природа вокругъ нихъ все мѣнялась, рисуя имъ все новые и новые виды. Кругомъ подымались снѣжныя горы, которыя знаетъ тутъ каждый ребенокъ: „Юнгфрау“, „Мёнхъ“ и „Эйгеръ“. Никогда еще не случалось Руди взбираться на такую высоту, гдѣ разстилалось безбрежное снѣжное море. Въ самомъ дѣлѣ, куда ни взглянешь—всюду неподвижныя снѣжныя волны, съ которыхъ вѣтеръ какъ будто срѣзалъ верхушки и разбросалъ ихъ по сторонамъ отдѣльными пѣнистыми клочьями. Глетчеры стояли тутъ такою тѣсною толпой, словно хороводы водить собирались—если можно такъ выразиться. И каждый глетчеръ являлся хрустальнымъ дворцомъ Дѣвы Льдовъ; здѣсь ея царство; ея воля здѣсь законъ! А воля ея—губить людей. Солнце свѣтило ярко, снѣгъ сверкалъ ослѣпительною бѣлизной и казался усѣяннымъ голубоватыми блестящими брильянтиками. Мертвыя насѣкомыя, преимущественно бабочки и пчелы, валялись на снѣгу массами; онѣ отважились подняться слишкомъ высоко—а можетъ быть, ихъ занесло въ это безжизненное царство холода вѣтромъ—и погибли. На Веттергорнѣ висѣло что-то вродѣ тонко расчесаннаго чернаго хлопка шерсти—грозное облако. Оно опускалось все ниже и ниже; что оно предвѣщало? Ураганъ, „фёнъ“, какъ называютъ здѣсь ужасный южный вѣтеръ. Впечатлѣнія этого путешествія навсегда врѣзались въ память Руди: и ночлегъ въ горахъ, и подъемъ, и глубокія ущелья, въ которыхъ вода точила каменныя глыбы съ незапамятныхъ временъ.
Покинутая каменная постройка, по ту сторону снѣжнаго моря, дала путникамъ пріютъ на ночь. Они нашли тутъ древесный уголь и сосновыя вѣтви. Запылалъ костеръ, путники
[192]устроились на ночь, какъ могли удобнѣе. Оба проводника усѣлись возлѣ огня, курили трубки и потягивали изъ кружекъ теплое, прянное питье, которое сами приготовили. Руди тоже получилъ свою порцію и сидѣлъ, прислушиваясь къ разсказамъ о таинственныхъ существахъ, населяющихъ Альпы, о диковинныхъ, гигантскихъ змѣяхъ, живущихъ въ глубокихъ озерахъ, о ночныхъ привидѣніяхъ, переносящихъ сонныхъ людей по воздуху въ дивный пловучій городъ Венецію, о дикомъ пастухѣ, пасущемъ своихъ черныхъ овецъ на горныхъ пастбищахъ. Если никому никогда и не удавалось увидать ихъ, то, по крайней мѣрѣ, часто слышали звонъ колокольчиковъ и отдаленное дикое блеяніе стада. Руди съ любопытствомъ, но безъ всякаго страха—его онъ не знавалъ—сталъ прислушиваться, и вдругъ ему почудилось, что онъ дѣйствительно слышитъ это таинственное, глухое блеяніе… Да, оно слышалось все явственнѣе и явственнѣе! Мужчины тоже услышали его, смолкли, прислушались и сказали Руди, чтобы онъ постарался не засыпать.
Это начался „фёнъ“, дикій ураганъ, который несется съ горъ въ долины и въ своемъ неистовствѣ ломаетъ деревья, какъ тростинки, переноситъ съ одного берега рѣкъ на другой цѣлыя хижины, словно шахматныя фигурки.
Прошелъ часъ, проводники сказали Руди, что теперь все кончилось и онъ можетъ уснуть. Усталый мальчуганъ заснулъ, какъ по приказу.
Рано утромъ опять пустились въ путь. Въ этотъ день солнце освѣтило для Руди новые, незнакомые ему горы, глетчеры и снѣжныя равнины. Они уже вступили въ кантонъ Валлисъ, переваливъ черезъ горный хребетъ, который виднѣлся изъ Гриндельвальда, но до новаго жилища Руди было еще далеко. Иныя ущелья, иныя горныя лужайки, лѣса и горныя тропинки развертывались передъ взоромъ мальчика; показались иные дома, иные люди. И какіе люди! Уроды, съ жирными, желтыми лицами, съ зобастыми шеями! Это были кретины. Они еле таскали ноги и глупо посматривали на пришлецовъ. Особеннымъ безобразіемъ отличались женщины. Такіе-ли люди ждутъ Руди на его новой родинѣ?
