В это самое время Файоль, вицекороль Нумидии, прислал Грангузье из африканской земли самую огромную и самую чудовищную кобылу, какую когда-либо видали, так как вы знаете, что из Африки всегда приходит что-нибудь новое. Она была величиною с шестерых слонов и ноги у неё были с пальцами, как у коня Юлия Цезаря; а сама она вислоухая, как козы Лангедока, и с рожком на заду. Масти она была бурой, а местами серой в яблоках. Но всего страшнее у неё был хвост, такой же толщины и такой же четырехугольный, как колонна св. Марка около Ланжа, и с такими же колючками как у хлебных колосьев.
Если это вас удивляет, то вам следует еще пуще дивиться хвосту скифских баранов, которые весили слитком тридцать фунтов или же сирийским овцам, которым приходится — если Тено[1] не врет — привязывать сзади тележку, чтобы поддерживать хвост, до того он длинен и тяжел. У вас, конечно, нет таких овец, в здешнем плоском крае, лежебоки вы этакие!
_p._39.png)
Кобыла была доставлена в Олонскую гавань на трех ластовых суднах и одной бригантине.
И когда Грангузье ее увидел, то сказал:
— Вот как раз такой конь, как нужно, чтобы доставить моего сына в Париж. Ей-богу, теперь всё пойдет как по маслу! Он станет со временем великим ученым. Если бы не почтенные животные, могли ли бы мы быть учеными?!
На другой день, распив бутылочку, Гаргантюа, его наставник Понократ и свита тронулись в путь; вместе с ними и молодой паж Евдемон. И так как погода стояла ясная и теплая, отец заказал для Гаргантюа полусапожки, которые Бабен[2] называет ботинками.
И вот весело ехали они путем-дорогою и сладко ели и пили, пока не проехали Орлеана. А там пошел густой лес длиной в тридцать пять верст, а шириной в семнадцать или около того. В этом лесу кишмя кишели мухи-кусачки и овода, и злополучным кобылам, ослам и жеребцам приходилось терпеть муку мученскую. Но кобыла Гаргантюа честно отомстила за все мучения, причиненные ей и её родичам, и таким способом, о котором никому и не снилось. Как только что они вступили в упомянутый лес и на них напали овода, она пустила в дело свой хвост и так усердно махала им, что стала валить кругом себя деревья: она махала вправо, влево, туда, сюда, вдоль и поперек, и повалила весь лес, как косец косит траву. И вот с тех пор не стало там больше ни лесу, ни оводов, но весь край превратился в поле.
Увидя это, Гаргантюа почувствовал большое удовольствие, но выразил его без всякой похвальбы. Он сказал своим людям:
— Je trouve beau ce (Beauce). И с тех пор край этот стал называться Бос. Но вместо завтрака им пришлось зевать. В память чего до сих пор еще Босские дворяне вместо завтрака зевают, но чувствуют себя прекрасно и тем усерднее плюются.
В конце концов прибыли в Париж, где отдыхали в продолжение двух или трех дней, предаваясь веселой жизни вместе со свитой, и наводили справки, какие ученые люди в нём живут и какое в нём пьют вино.