верстъ, а шириной въ семнадцать или около того. Въ этомъ лѣсу кишмя кишѣли мухи-кусачки и овода, и злополучнымъ кобыламъ, осламъ и жеребцамъ приходилось терпѣть муку мученскую. Но кобыла Гаргантюа честно отомстила за всѣ мученія, причиненныя ей и ея родичамъ, и такимъ способомъ, о которомъ никому и не снилось. Какъ только-что они вступили въ упомянутый лѣсъ и на нихъ напали овода, она пустила въ дѣло свой хвостъ и такъ усердно махала имъ, что стала валить кругомъ себя деревья: она махала вправо, влѣво, туда, сюда, вдоль и поперекъ, и повалила весь лѣсъ, какъ косецъ коситъ траву. И вотъ съ тѣхъ поръ не стало тамъ больше ни лѣсу, ни оводовъ, но весь край превратился въ поле.
Увидя это, Гаргантюа почувствовалъ большое удовольствіе, но выразилъ его безъ всякой похвальбы. Онъ сказалъ своимъ людямъ:
— Je trouve beau ce (Beauce). И съ тѣхъ поръ край этотъ сталъ называться Босъ. Но вмѣсто завтрака имъ пришлось зѣвать. Въ память чего до сихъ поръ еще Босскіе дворяне вмѣсто завтрака зѣваютъ, но чувствуютъ себя прекрасно и тѣмъ усерднѣе плюются.
Въ концѣ концовъ прибыли въ Парижъ, гдѣ отдыхали въ продолженіе двухъ или трехъ дней, предаваясь веселой жизни вмѣстѣ со свитой, и наводили справки, какіе ученые люди въ немъ живутъ и какое въ немъ пьютъ вино.
верст, а шириной в семнадцать или около того. В этом лесу кишмя кишели мухи-кусачки и овода, и злополучным кобылам, ослам и жеребцам приходилось терпеть муку мученскую. Но кобыла Гаргантюа честно отомстила за все мучения, причиненные ей и её родичам, и таким способом, о котором никому и не снилось. Как только что они вступили в упомянутый лес и на них напали овода, она пустила в дело свой хвост и так усердно махала им, что стала валить кругом себя деревья: она махала вправо, влево, туда, сюда, вдоль и поперек, и повалила весь лес, как косец косит траву. И вот с тех пор не стало там больше ни лесу, ни оводов, но весь край превратился в поле.
Увидя это, Гаргантюа почувствовал большое удовольствие, но выразил его без всякой похвальбы. Он сказал своим людям:
— Je trouve beau ce (Beauce). И с тех пор край этот стал называться Бос. Но вместо завтрака им пришлось зевать. В память чего до сих пор еще Босские дворяне вместо завтрака зевают, но чувствуют себя прекрасно и тем усерднее плюются.
В конце концов прибыли в Париж, где отдыхали в продолжение двух или трех дней, предаваясь веселой жизни вместе со свитой, и наводили справки, какие ученые люди в нём живут и какое в нём пьют вино.
Нѣсколько дней спустя, послѣ того, какъ они отдохнули отъ дороги, Гаргантюа принялся осматривать городъ, и на него самого всѣ смотрѣли и дивились. Вѣдь народъ парижскій такъ глупъ, такой зѣвака и такъ нелѣпъ по природѣ, что всякій фокусникъ, всякій тряпичникъ, мулъ, увѣшанный бубенчиками, гудочникъ соберетъ вокругъ себя больше людей, чѣмъ хорошій евангелическій проповѣдникъ. И такъ они надоѣдали Гаргантюа, слѣдуя за нимъ по пятамъ, что онъ вынужденъ былъ искать убѣжища на башняхъ церкви Богоматери. Но, забравшись туда и видя такую толпу вокругъ себя, громко проговорилъ:
— Я думаю, что это дурачье хочетъ, чтобы я привѣтствовалъ ихъ. Дѣло! Я угощу ихъ виномъ, но только въ насмѣшку.
И тутъ, улыбаясь, растегнулъ свои прекрасный клапанъ и принялся такъ усердно мочить ихъ, что утопилъ двѣсти шестьдесятъ тысячъ четыреста восемь человѣкъ, не считая женщинъ и дѣтей.
Нѣкоторые изъ нихъ спаслись бѣгствомъ. И когда добѣжали до университета, обливаясь потомъ, кашляя, плюя, запыхавшись, принялись ругаться и вопить: одни съ сердцемъ, другіе со смѣхомъ: «Carymary, Carymara! Клянусь св. Дѣвой, насъ выкупали par ris (въ насмѣшку)» и вотъ отчего городъ сталъ называться съ той поры Paris, хотя прежде его звали Лютеція, по словамъ Страбона (lib IV), что значитъ по гречески Бѣлянка, отъ бѣлыхъ ляжекъ, которыми отличались дамы этого города. Всѣ присутствующіе поклялись патронами своихъ приходскихъ церквей удержать это новое названіе: парижане, состоящіе изъ людей всякаго рода и званія, всѣ отъ природы хорошіе ругатели и хорошіе юристы, да къ тому же и не безъ самонадѣянности. Отъ этого Іеронимъ де Барроко[1] въ libro de Copiositate reverentiarum полагаетъ, что они по-гречески зовутся Parrhesiani, то-есть краснобаи. Совершивъ это, Гаргантюа стала, разсматривать большіе колокола на вышеназванныхъ башняхъ и поднялъ музыкальный звонъ. И вотъ тутъ ему пришло въ голову, что колокола годятся вмѣсто бубенчиковъ на шею его кобылѣ, которую онъ хотѣлъ ото-
- ↑ Фантастическій писатель.
Несколько дней спустя, после того, как они отдохнули от дороги, Гаргантюа принялся осматривать город, и на него самого все смотрели и дивились. Ведь народ парижский так глуп, такой зевака и так нелеп по природе, что всякий фокусник, всякий тряпичник, мул, увешанный бубенчиками, гудочник соберет вокруг себя больше людей, чем хороший евангелический проповедник. И так они надоедали Гаргантюа, следуя за ним по пятам, что он вынужден был искать убежища на башнях церкви Богоматери. Но, забравшись туда и видя такую толпу вокруг себя, громко проговорил:
— Я думаю, что это дурачье хочет, чтобы я приветствовал их. Дело! Я угощу их вином, но только в насмешку.
И тут, улыбаясь, растегнул свои прекрасный клапан и принялся так усердно мочить их, что утопил двести шестьдесят тысяч четыреста восемь человек, не считая женщин и детей.
Некоторые из них спаслись бегством. И когда добежали до университета, обливаясь потом, кашляя, плюя, запыхавшись, принялись ругаться и вопить: одни с сердцем, другие со смехом: «Carymary, Carymara! Клянусь св. Девой, нас выкупали par ris (в насмешку)» и вот отчего город стал называться с той поры Paris, хотя прежде его звали Лютеция, по словам Страбона (lib IV), что значит по-гречески Белянка, от белых ляжек, которыми отличались дамы этого города. Все присутствующие поклялись патронами своих приходских церквей удержать это новое название: парижане, состоящие из людей всякого рода и звания, все от природы хорошие ругатели и хорошие юристы, да к тому же и не без самонадеянности. От этого Иероним де Барроко[1] в libro de Copiositate reverentiarum полагает, что они по-гречески зовутся Parrhesiani, то есть краснобаи. Совершив это, Гаргантюа стала, рассматривать большие колокола на вышеназванных башнях и поднял музыкальный звон. И вот тут ему пришло в голову, что колокола годятся вместо бубенчиков на шею его кобыле, которую он хотел ото-
- ↑ Фантастический писатель.
