В это самое время Файоль, вицекороль Нумидии, прислал Грангузье из африканской земли самую огромную и самую чудовищную кобылу, какую когда-либо видали, так как вы знаете, что из Африки всегда приходит что-нибудь новое. Она была величиною с шестерых слонов и ноги у неё были с пальцами, как у коня Юлия Цезаря; а сама она вислоухая, как козы Лангедока, и с рожком на заду. Масти она была бурой, а местами серой в яблоках. Но всего страшнее у неё был хвост, такой же толщины и такой же четырёхугольный, как колонна св. Марка около Ланжа, и с такими же колючками как у хлебных колосьев.
Если это вас удивляет, то вам следует ещё пуще дивиться хвосту скифских баранов, которые весили слитком тридцать фунтов или же сирийским овцам, которым приходится — если Тено[1] не врёт — привязывать сзади тележку, чтобы поддерживать хвост, до того он длинен и тяжёл. У вас, конечно, нет таких овец, в здешнем плоском крае, лежебоки вы этакие!
_p._39.png)
Кобыла была доставлена в Олонскую гавань на трёх ластовых суднах и одной бригантине.
И когда Грангузье её увидел, то сказал:
— Вот как раз такой конь, как нужно, чтобы доставить моего сына в Париж. Ей-богу, теперь всё пойдёт как по маслу! Он станет со временем великим учёным. Если бы не почтенные животные, могли ли бы мы быть учёными?!
На другой день, распив бутылочку, Гаргантюа, его наставник Понократ и свита тронулись в путь; вместе с ними и молодой паж Евдемон. И так как погода стояла ясная и тёплая, отец заказал для Гаргантюа полусапожки, которые Бабен[2] называет ботинками.
И вот весело ехали они путём-дорогою и сладко ели и пили, пока не проехали Орлеана. А там пошёл густой лес длиной в тридцать пять вёрст, а шириной в семнадцать или около того. В этом лесу кишмя кишели мухи-кусачки и овода, и злополучным кобылам, ослам и жеребцам приходилось терпеть муку мученскую. Но кобыла Гаргантюа честно отомстила за все мучения, причинённые ей и её родичам, и таким способом, о котором никому и не снилось. Как только что они вступили в упомянутый лес и на них напали овода, она пустила в дело свой хвост и так усердно махала им, что стала валить кругом себя деревья: она махала вправо, влево, туда, сюда, вдоль и поперёк, и повалила весь лес, как косец косит траву. И вот с тех пор не стало там больше ни лесу, ни оводов, но весь край превратился в поле.
Увидя это, Гаргантюа почувствовал большое удовольствие, но выразил его без всякой похвальбы. Он сказал своим людям:
— Je trouve beau ce (Beauce). И с тех пор край этот стал называться Бос. Но вместо завтрака им пришлось зевать. В память чего до сих пор ещё Босские дворяне вместо завтрака зевают, но чувствуют себя прекрасно и тем усерднее плюются.
В конце концов прибыли в Париж, где отдыхали в продолжение двух или трёх дней, предаваясь весёлой жизни вместе со свитой, и наводили справки, какие учёные люди в нём живут и какое в нём пьют вино.