Несколько дней спустя, после того, как они отдохнули от дороги, Гаргантюа принялся осматривать город, и на него самого все смотрели и дивились. Ведь народ парижский так глуп, такой зевака и так нелеп по природе, что всякий фокусник, всякий тряпичник, мул, увешанный бубенчиками, гудочник соберет вокруг себя больше людей, чем хороший евангелический проповедник. И так они надоедали Гаргантюа, следуя за ним по пятам, что он вынужден был искать убежища на башнях церкви Богоматери. Но, забравшись туда и видя такую толпу вокруг себя, громко проговорил:
— Я думаю, что это дурачье хочет, чтобы я приветствовал их. Дело! Я угощу их вином, но только в насмешку.
И тут, улыбаясь, растегнул свои прекрасный клапан и принялся так усердно мочить их, что утопил двести шестьдесят тысяч четыреста восемь человек, не считая женщин и детей.
Некоторые из них спаслись бегством. И когда добежали до университета, обливаясь потом, кашляя, плюя, запыхавшись, принялись ругаться и вопить: одни с сердцем, другие со смехом: «Carymary, Carymara! Клянусь св. Девой, нас выкупали par ris (в насмешку)» и вот отчего город стал называться с той поры Paris, хотя прежде его звали Лютеция, по словам Страбона (lib IV), что значит по-гречески Белянка, от белых ляжек, которыми отличались дамы этого города. Все присутствующие поклялись патронами своих приходских церквей удержать это новое название: парижане, состоящие из людей всякого рода и звания, все от природы хорошие ругатели и хорошие юристы, да к тому же и не без самонадеянности. От этого Иероним де Барроко[1] в libro de Copiositate reverentiarum полагает, что они по-гречески зовутся Parrhesiani, то есть краснобаи. Совершив это, Гаргантюа стала, рассматривать большие колокола на вышеназванных башнях и поднял музыкальный звон. И вот тут ему пришло в голову, что колокола годятся вместо бубенчиков на шею его кобыле, которую он хотел отослать отцу, нагруженную сырами Бри и свежими сельдями. И, действительно он унес колокола к себе на квартиру. Тем временем явился заведующий свиными тушами св. Антония, за сбором свинины: этот последний, чтобы люди издали слышали о его приближении, а свиное сало
_p._41.png)
трепетало в кладовых, думал было тихонько унести колокола. Но, как честный малый, оставил их на месте, не потому, чтобы ворованное добро жгло ему руки, но потому что колокола были тяжеленьки. Он был вовсе не из Бурга, потому что тот мой большой приятель. Но весь город взбунтовался, к чему, как вам известно, он имеет большую склонность, так что иностранные нации дивятся терпению французских королей, которые не обуздывают его более крупными мерами, чем простое правосудие: ибо большие неудобства ежедневно проистекают от этого. Дай Бог, чтобы я знал ту мастерскую, в которой изготовляются все эти расколы и монополии, и мог бы обнаружить их перед моими прихожанами! Но место, куда сбежался обезумевший и озлобленный народ, — это Нель[2], — прошу верить мне, — где прежде находился оракул Лютеции и где теперь его нет. Там изложили всё дело и протестовали против неудобства похищения колоколов.
_p._42.png)
Обсудив вопрос pro и contra, заключили en baralipton[3], что пошлют старейшего и достойнейшего с факультета к Гаргантюа, чтобы доказать ему ужасное неудобство, проистекающее от потери вышеупомянутых колоколов. И, не смотря на возражения некоторых университетских господ, утверждавших, что такое поручение приличествует лучше оратору, нежели софисту, для этой миссии выбран был мэтр Янотус де Брагмардо.