Нѣсколько дней спустя, послѣ того, какъ они отдохнули отъ дороги, Гаргантюа принялся осматривать городъ, и на него самого всѣ смотрѣли и дивились. Вѣдь народъ парижскій такъ глупъ, такой зѣвака и такъ нелѣпъ по природѣ, что всякій фокусникъ, всякій тряпичникъ, мулъ, увѣшанный бубенчиками, гудочникъ соберетъ вокругъ себя больше людей, чѣмъ хорошій евангелическій проповѣдникъ. И такъ они надоѣдали Гаргантюа, слѣдуя за нимъ по пятамъ, что онъ вынужденъ былъ искать убѣжища на башняхъ церкви Богоматери. Но, забравшись туда и видя такую толпу вокругъ себя, громко проговорилъ:
— Я думаю, что это дурачье хочетъ, чтобы я привѣтствовалъ ихъ. Дѣло! Я угощу ихъ виномъ, но только въ насмѣшку.
И тутъ, улыбаясь, растегнулъ свои прекрасный клапанъ и принялся такъ усердно мочить ихъ, что утопилъ двѣсти шестьдесятъ тысячъ четыреста восемь человѣкъ, не считая женщинъ и дѣтей.
Нѣкоторые изъ нихъ спаслись бѣгствомъ. И когда добѣжали до университета, обливаясь потомъ, кашляя, плюя, запыхавшись, принялись ругаться и вопить: одни съ сердцемъ, другіе со смѣхомъ: «Carymary, Carymara! Клянусь св. Дѣвой, насъ выкупали par ris (въ насмѣшку)» и вотъ отчего городъ сталъ называться съ той поры Paris, хотя прежде его звали Лютеція, по словамъ Страбона (lib IV), что значитъ по гречески Бѣлянка, отъ бѣлыхъ ляжекъ, которыми отличались дамы этого города. Всѣ присутствующіе поклялись патронами своихъ приходскихъ церквей удержать это новое названіе: парижане, состоящіе изъ людей всякаго рода и званія, всѣ отъ природы хорошіе ругатели и хорошіе юристы, да къ тому же и не безъ самонадѣянности. Отъ этого Іеронимъ де Барроко[1] въ libro de Copiositate reverentiarum полагаетъ, что они по-гречески зовутся Parrhesiani, то-есть краснобаи. Совершивъ это, Гаргантюа стала, разсматривать большіе колокола на вышеназванныхъ башняхъ и поднялъ музыкальный звонъ. И вотъ тутъ ему пришло въ голову, что колокола годятся вмѣсто бубенчиковъ на шею его кобылѣ, которую онъ хотѣлъ отослать отцу, нагруженную сырами Бри и свѣжими сельдями. И, дѣйствительно онъ унесъ колокола къ себѣ на квартиру. Тѣмъ временемъ явился завѣдующій свиными тушами св. Антонія, за сборомъ свинины: этотъ послѣдній, чтобы люди издали слышали о его приближеніи, а свиное сало
_p._41.png)
трепетало въ кладовыхъ, думалъ было тихонько унести колокола. Но, какъ честный малый, оставилъ ихъ на мѣстѣ, не потому, чтобы ворованное добро жгло ему руки, но потому что колокола были тяжеленьки. Онъ былъ вовсе не изъ Бурга, потому что тотъ мой большой пріятель. Но весь городъ взбунтовался, къ чему, какъ вамъ извѣстно, онъ имѣетъ большую склонность, такъ что иностранныя націи дивятся терпѣнію французскихъ королей, которые не обуздываютъ его болѣе крупными мѣрами, чѣмъ простое правосудіе: ибо большія неудобства ежедневно проистекаютъ отъ этого. Дай Богъ, чтобы я зналъ ту мастерскую, въ которой изготовляются всѣ эти расколы и монополіи, и могъ бы обнаружить ихъ передъ моими прихожанами! Но мѣсто, куда сбѣжался обезумѣвшій и озлобленный народъ, — это Нель[2], — прошу вѣрить мнѣ, — гдѣ прежде находился оракулъ Лютеціи и гдѣ теперь его нѣтъ. Тамъ изложили все дѣло и протестовали противъ неудобства похищенія колоколовъ.
_p._42.png)
Обсудивъ вопросъ pro и contra, заключили en baralipton[3], что пошлютъ старѣйшаго и достойнѣйшаго съ факультета къ Гаргантюа, чтобы доказать ему ужасное неудобство, проистекающее отъ потери вышеупомянутыхъ колоколовъ. И, не смотря на возраженія нѣкоторыхъ университетскихъ господъ, утверждавшихъ, что такое порученіе приличествуетъ лучше оратору, нежели софисту, для этой миссіи выбранъ былъ мэтръ Янотусъ де-Брагмардо.