_p._XIII.png)
Действующих лиц в сатирическом романе Рабле комментаторы отождествляют со следующими историческими личностями:
Грангузье — Людовик XII.
Гаргамелла — Анна Бретанская.
Гаргантюа — Франциск I.
Бадебек — Клавдия Французская.
Пантагрюэль — Генрих II.
Панург — Кардинал де Лоррен, любимец Генриха II.
Брат Жан — Кардинал Жан дю Белле.
«С ранней молодости, — говорит один из комментаторов в предисловии к своему труду, — я любил Рабле, хорошенько не понимая смысла его произведений… Но вот однажды, внимательно перечитав историю Франции, в особенности три царствования, о которых идет речь у Рабле, и сличив их с его повествованием, я, к удивлению пли, вернее сказать, к удовольствию своему, увидел, что Грангузье, веселый балагур, великий бражник, славный человек, добрый муж и добрый отец, хозяин-скопидом, — это, конечно, добродушный, любивший выпить, славный человек, добрый муж и отец и скупой хозяин Людовик XII; что Гаргантюа, галантный человек, храбрец, добрый сын и отец, великан — это галантный, храбрый Франциск I, добрый сын и отец, и, наконец, что любивший выпить, галантный, бесстрашный, но слабохарактерный и легковерный Пантагрюэль есть сколок с галантного, бесстрашного, но слабохарактерного и легковерного Генриха II…
… Признав действующих лиц, мне не трудно уже было проследить их действия, которые почти все можно найти в истории…»
То, что Гаргамелла произвела на свет Гаргантюа через ухо, комментаторы считают намеком, во-первых, на то обстоятельство, что брак Людовика XII с Анной Бретанской был не вполне законный, так как он развелся со своей первой женой Иоанной Французской, а, во-вторых, на то, что Франциск I не был сыном Людовика XII и Анны, а их пасынком. Громадные запасы всякого рода, растраченные по случаю этого события, равно как и позднее, считаются намеком на большие потребности и расходы по содержанию французских королей и их двора, а громадное количество материи, какое пошло на костюм юного Гаргантюа, — намеком на роскошь и расточительность французских королей.
Война пастухов с пирожниками (главы 25 и 26) изображает итальянские походы Людовика XII (1500 г.) и Франциска I (1515 г.) для отвоевания Милана. Людовик Сфорца (Пикрошоль, характер которого очень подходит к характеру исторического Людовика Сфорца) захватил Милан, но был взят в плен Людовиком XII и до самой смерти (1516 г.) содержался в железной клетке в замке Лош, недалеко от Шинона. Его сын, Максимилиан Сфорца, снова завоевал Милан в 1512 г., но был низложен Франциском I в 1515 г. Медовые пирожки намекают будто бы на итальянские мучные кушанья и макароны.
«Старинная дружба» между Грангузье и Пикрошолем, о которой упоминается в 31 главе, обозначает союз и прежние дружеские отношения между французскими королями и герцогами Миланскими: преимущественно между Карлом VIII и Людовиком XII и Галеаццо и Людовиком Сфорца. Бегство Пикрошоля (глава 48) точь-в-точь совпадает с судьбой Максимилиана Сфорца. После взятия Милана он бежал, но попался в плен, был отвезен в Париж, где и умер в 1530 г.
В главе 51 Грангузье награждает своих военачальников точь-в-точь так, как Людовик XII своих генералов после завоевания Милана. Понократ (маршал Трнвулъче) получает Ларош Клермо (Милан), Гимнаст (Луи де ла Тремуйль) — Кудре, Эвдемон (Бриссак) — Монпансье и т. д. Для брата Жана Гаргантюа строит в награду Телемское аббатство. Брат Лиан, как выше сказано, должен изображать кардинала Жана дю Белле. Помимо своих достоинств, как воин и государственный человек, он был просвещенный эпикуреец, любил вино, женщин и втайне был женат. Телемское аббатство изображает в идеализированном виде великолепный замок Сен-Мор-де-Фоссе, выстроенный кардиналом дю Белле на берегах Марны, где он часто задавал пиры Франциску I. Телемское орденское правило: «Поступай так, как тебе угодно», — было, действительно, девизом в Сен-Море.
Родословная Пантагрюэля насчитывает 59 великанов, — число, соответствующее числу французских королей от Фарамонда до Генриха II, так что комментаторы видят в этом подтверждение догадки о тождестве Пантагрюэля с Генрихом II.
Описание характера Панурга и его привычек (глава 16 книги II) соответствует тому, что история повествует о кардинале де Лоррене. Даже горбатый, орлиный нос, а также разнообразные, предосудительные способы добывать деньги и их проматывать, описываемые в главе 17, равно как и склонность к глумлению над всем на свете, — черты, присущие обоим.
Под островами Tohu Bohu[1] подразумевают Лотарингию и три епархии, в которых герцог де Гиз, генералиссимус Генриха И, опустошил все ветряные мельницы и запасы, к великому неудовольствию Карла V. Последовавшее за этой катастрофой расстройство обозначает дальнейшие невзгоды, причиненные ему, которые и побудили его три года спустя к отречению…
Касательно описанной в главах 18—20 морской бури один из комментаторов говорит: «По всей вероятности, она должна изображать жестокое преследование гугенотов, которое поднялось во Франции при Генрихе II. Оно началось в 1548 г. своего рода инквизицией, учрежденной над реформатами. В главе 18 гроза разражается вслед за встречею с патерами, отправляющимися на собор; раздается гром и молния; в главе 20 сверкает особенно страшная молния, сопровождаемая громом, о которой брат Жан говорит: «Я полагаю, что все черти держат здесь свой капитул.» Естественно предположить, что здесь речь идет о ватиканских и тому подобных церковных молниях… Но другой комментатор несогласен с этим толкованием и находит более вероятным, что эта буря изображает скорее грозное вторжение Карла V в Лотарингию и Фландрию в 1552 г., когда он осадил Метц. Штурман — это коннетабль де Монморанси, а брат Лиан, проявивший тоже большую деятельность и неустрашимость во время бури, — это кардинал дю Белле; трус Нанургь, который то богохульствует, то ханжит, — представляет собою кардинала де Лоррена.
Под островами Макреонов[2] следует разуметь Англию и преимущественно английский остров Гернсей, в котором находится одна гавань, один город, один замок и десять деревень; целью же Рабле является здесь, будто бы, желание превознести царствование Франциска І перед царствованием Генриха II. Доказательство же того, что под островами Макреонов подразумеется Англия, видят в том, что всё, что здесь рассказывает о них Рабле, всё это повествует Плутарх (на которого Рабле даже ссылается в конце 27 главы) о Британских островах.
В королевстве Квинт-Эссенции, по общему мнению комментаторов, Рабле имел в виду изобразить алхимиков, астрологов и эмпириков. При этом он осмеивает взгляд Аристотеля на «Энтелехию» (то есть душу), а также многие другия пустые и призрачные науки, как, например, схоластические тонкости сорбонского богословия, которое он называл Матеотехникой.
Ковровая страна — страна лжи или, вернее, ложных представлений и служит критикой древних и новейших лживых рассказов различных путешественников, всяких чудесных розсказней и химер, равно как и чудовищ и небылиц, которыми полны средневековые романы, усердно еще читавшиеся в эпоху Рабле.
Фонарная страна изображает мир ученых и просвещенных людей, где собирается духовный капитул (Триентский собор).
Из приведенных выше примеров читатели могут судить, как произвольны,
чтобы не сказать фантастичны, толкования комментаторов, и к каким ухищрениям прибегают они для разъяснения того, что часто не нуждается ни в каких истолкованиях. При этом усердие их заходит так далеко, что они находят нужным толковать по-своему почти каждую строчку, каждую шутливую выходку писателя и этим скорее затемняют его, нежели разъясняют. Между тем, за исключением тех мест, где Рабле намеренно темен, сатира его довольно прозрачна и не нуждается ни в каких комментариях. Насмешки его над монахами и вообще католическим духовенством — насмешки очень едкие, хотя и замаскированы, но очень ясны, и такую смелость обличения можно объяснить только тем, что в ту эпоху, когда жил Рабле, «престол и алтарь» еще не объединились, как это случилось позднее, и даже, наоборот, еще боролись вообще за преобладание, и в частности Генрих II враждовал с римской курией, так что выходки Рабле против последней были ему по нраву и недаром он так усиленно покровительствовал ему и охранял его от преследования духовенства, которое неоднократно порывалось его сжечь на костре и непременно сожгло бы без этого высокого покровительства.
Как уже раньше сказано, комментаторы в своем усердии совершенно упускают из виду, что произведение Рабле есть прежде всего произведение поэтической фантазии, а вовсе не тенденциозное, подстрочное, если можно так выразиться, обличение существующей действительности. Многие французские критики называют Рабле по этом, а его сатирический роман — поэмой. Фердинанд Брюнетьер проводит параллель между ним и Гомером: первая и вторая книга произведения Рабле образуют своего рода «Илиаду», где так же, как и в «Илиаде» Гомера, речь идет только о генеалогиях, сражениях и пирах; третья книга — центр и узел всего сочинения, где герои отдыхают после победы, занята ради их развлечения нескончаемыми рассуждениями о радостях и опасностях брака; две последних книги, где, как и в «Одиссее», тоже нет недостатка в пирах, наполнены, вместо сражений, дорожными приключениями, исследованиями и открытиями.
«Естественно, — говорит Брюнетьер, — что у современников поэта явилась мысль об аналогии между этой «Илиадой» и войнами начала царствования Франциска I и между этой «Одиссеей» и одиссеями Колумба, Васко де Гама, Кортеца и Пизарро.»
Но от этой аналогии до кропотливого подкладывания под каждое действие героев романа Рабле факта из современной ему действительной жизни, еще очень далеко. Комментаторы доходят в своем усердии до нелепого. Так, например, нумидийская кобыла, на которой Гаргантюа отправился в Париж, должна, но мнению одних, изображать герцогиню д’Этамп, любовницу Франциска I, а по мнению других — Диану де Пуатье, тогда как длинный хвост кобылы — гибельные последствия роскоши и расточительности, неизбежных при содержании такой кобылы…
Таких фантастических толкований можно придумать целые темы, но читать их только утомительно и скучно, а для понимания Рабле нисколько не вразумительно. Сатира Рабле гораздо шире тех рамок, в какие ее хотят загнать комментаторы, и не зарывается в мелочах, какие они ей навязывают. А. Э.