_p._XIII.png)
Дѣйствующихъ лицъ въ сатирическомъ романѣ Раблэ комментаторы отождествляютъ со слѣдующими историческими личностями:
Грангузье — Людовикъ XII.
Гаргамелла — Анна Бретанская.
Гаргантюа — Францискъ I.
Бадебекъ — Клавдія Французская.
Пантагрюэль — Генрихъ II.
Панургъ — Кардиналъ де-Лорренъ, любимецъ Генриха II.
Братъ Жанъ — Кардиналъ Жанъ дю-Беллэ.
«Съ ранней молодости, — говоритъ одинъ изъ комментаторовъ въ предисловіи къ своему труду, — я любилъ Раблэ, хорошенько не понимая смысла его произведеній… Но вотъ однажды, внимательно перечитавъ исторію Франціи, въ особенности три царствованія, о которыхъ идетъ рѣчь у Раблэ, и сличивъ ихъ съ его повѣствованіемъ, я, къ удивленію пли, вѣрнѣе сказать, къ удовольствію своему, увидѣлъ, что Грангузье, веселый балагуръ, великій бражникъ, славный человѣкъ, добрый мужъ и добрый отецъ, хозяинъ-скопидомъ, — это, конечно, добродушный, любившій выпить, славный человѣкъ, добрый мужъ и отецъ и скупой хозяинъ Людовикъ XII; что Гаргантюа, галантный человѣкъ, храбрецъ, добрый сынъ и отецъ, великанъ — это галантный, храбрый Францискъ I, добрый сынъ и отецъ, и, наконецъ, что любившій выпить, галантный, безстрашный, но слабохарактерный и легковѣрный Пантагрюэль есть сколокъ съ галантнаго, безстрашнаго, но слабохарактернаго и легковѣрнаго Генриха II…
… Признавъ дѣйствующихъ лицъ, мнѣ не трудно уже было прослѣдить ихъ дѣйствія, которыя почти всѣ можно найти въ исторіи…»
То, что Гаргамелла произвела на свѣтъ Гаргантюа черезъ ухо, комментаторы считаютъ намекомъ, во-первыхъ, на то обстоятельство, что бракъ Людовика XII съ Анной Бретанской былъ не вполнѣ законный, такъ какъ онъ развелся со своей первой женой Іоанной Французской, а, во-вторыхъ, на то, что Францискъ I не былъ сыномъ Людовика XII и Анны, а ихъ пасынкомъ. Громадные запасы всякаго рода, растраченные по случаю этого событія, равно какъ и позднѣе, считаются намекомъ на большія потребности и расходы по содержанію французскихъ королей и ихъ двора, а громадное количество матеріи, какое пошло на костюмъ юнаго Гаргантюа, — намекомъ на роскошь и расточительность французскихъ королей.
Война пастуховъ съ пирожниками (главы 25 и 26) изображаетъ италіанскіе походы Людовика XII (1500 г.) и Франциска I (1515 г.) для отвоеванія Милана. Людовикъ Сфорца (Пикрошоль, характеръ котораго очень подходитъ къ характеру историческаго Людовика Сфорца) захватилъ Миланъ, но былъ взятъ въ плѣнъ Людовикомъ XII и до самой смерти (1516 г.) содержался въ желѣзной клѣткѣ въ замкѣ Лошъ, недалеко отъ Шинона. Его сынъ, Максимиліанъ Сфорца, снова завоевалъ Миланъ въ 1512 г., но былъ низложенъ Францискомъ I въ 1515 г. Медовые пирожки намекаютъ будто бы на италіанскія мучныя кушанья и макароны.
«Старинная дружба» между Грангузье и Пикрошолемъ, о которой упоминается въ 31 главѣ, обозначаетъ союзъ и прежнія дружескія отношенія между французскими королями и герцогами Миланскими: преимущественно между Карломъ VIII и Людовикомъ XII и Галеаццо и Людовикомъ Сфорца. Бѣгство Пикрошоля (глава 48) точь-въ-точь совпадаетъ съ судьбой Максимиліана Сфорца. Послѣ взятія Милана онъ бѣжалъ, но попался въ плѣнъ, былъ отвезенъ въ Парижъ, гдѣ и умеръ въ 1530 г.
Въ главѣ 51 Грангузье награждаетъ своихъ военачальниковъ точь-въ-точь такъ, какъ Людовикъ XII своихъ генераловъ послѣ завоеванія Милана. Понократъ (маршалъ Трнвулъче) получаетъ Ларошъ Клермо (Миланъ), Гимнастъ (Луи де-ла-Тремуйль) — Кудрэ, Эвдемонъ (Бриссакъ) — Монпансье и т. д. Для брата Жана Гаргантюа строитъ въ награду Телемское аббатство. Братъ Ліанъ, какъ выше сказано, долженъ изображать кардинала Жана дю-Беллэ. Помимо своихъ достоинствъ, какъ воинъ и государственный человѣкъ, онъ былъ просвѣщенный эпикуреецъ, любилъ вино, женщинъ и втайнѣ былъ женатъ. Телемское аббатство изображаетъ въ идеализированномъ видѣ великолѣпный замокъ Сенъ-Моръ-де-Фоссе, выстроенный кардиналомъ дю-Беллэ на берегахъ Марны, гдѣ онъ часто задавалъ пиры Франциску I. Телемское орденское правило: «Поступай такъ, какъ тебѣ угодно», — было, дѣйствительно, девизомъ въ Сенъ-Морѣ.
Родословная Пантагрюэля насчитываетъ 59 великановъ, — число, соотвѣтствующее числу французскихъ королей отъ Фарамонда до Генриха II, такъ что комментаторы видятъ въ этомъ подтвержденіе догадки о тождествѣ Пантагрюэля съ Генрихомъ II.
Описаніе характера Панурга и его привычекъ (глава 16 книги II) соотвѣтствуетъ тому, что исторія повѣствуетъ о кардиналѣ де-Лорренѣ. Даже горбатый, орлиный носъ, а также разнообразные, предосудительные способы добывать деньги и ихъ проматывать, описываемые въ главѣ 17, равно какъ и склонность къ глумленію надъ всѣмъ на свѣтѣ, — черты, присущія обоимъ.
Подъ островами Tohu Bohu[1] подразумѣваютъ Лотарингію и три епархіи, въ которыхъ герцогъ де-Гизъ, генералиссимусъ Генриха И, опустошилъ всѣ вѣтряныя мельницы и запасы, къ великому неудовольствію Карла V. Послѣдовавшее за этой катастрофой разстройство обозначаетъ дальнѣйшія невзгоды, причиненныя ему, которыя и побудили его три года спустя къ отреченію…
Касательно описанной въ главахъ 18—20 морской бури одинъ изъ комментаторовъ говоритъ: «По всей вѣроятности, она должна изображать жестокое преслѣдованіе гугенотовъ, которое поднялось во Франціи при Генрихѣ II. Оно началось въ 1548 г. своего рода инквизиціей, учрежденной надъ реформатами. Въ главѣ 18 гроза разражается вслѣдъ за встрѣчею съ патерами, отправляющимися на соборъ; раздается громъ и молнія; въ главѣ 20 сверкаетъ особенно страшная молнія, сопровождаемая громомъ, о которой братъ Жанъ говоритъ: «Я полагаю, что всѣ черти держатъ здѣсь свой капитулъ.» Естественно предположить, что здѣсь рѣчь идетъ о ватиканскихъ и тому подобныхъ церковныхъ молніяхъ… Но другой комментаторъ несогласенъ съ этимъ толкованіемъ и находитъ болѣе вѣроятнымъ, что эта буря изображаетъ скорѣе грозное вторженіе Карла V въ Лотарингію и Фландрію въ 1552 г., когда онъ осадилъ Метцъ. Штурманъ — это коннетабль де-Монморанси, а братъ Ліанъ, проявившій тоже большую дѣятельность и неустрашимость во время бури, — это кардиналъ дю-Беллэ; трусъ Нанургь, который то богохульствуетъ, то ханжитъ, — представляетъ собою кардинала де-Лоррена.
Подъ островами Макреоновъ[2] слѣдуетъ разумѣть Англію и преимущественно англійскій островъ Гернсей, въ которомъ находится одна гавань, одинъ городъ, одинъ замокъ и десять деревень; цѣлью же Раблэ является здѣсь, будто бы, желаніе превознести царствованіе Франциска І передъ царствованіемъ Генриха II. Доказательство же того, что подъ островами Макреоновъ подразумѣется Англія, видятъ въ томъ, что все, что здѣсь разсказываетъ о нихъ Раблэ, все это повѣствуетъ Плутархъ (на котораго Раблэ даже ссылается въ концѣ 27 главы) о Британскихъ островахъ.
Въ королевствѣ Квинтъ-Эссенціи, по общему мнѣнію комментаторовъ, Раблэ имѣлъ въ виду изобразить алхимиковъ, астрологовъ и эмпириковъ. При этомъ онъ осмѣиваетъ взглядъ Аристотеля на «Энтелехію» (то-есть душу), а также многія другія пустыя и призрачныя науки, какъ, напримѣръ, схоластическія тонкости сорбонскаго богословія, которое онъ называлъ Матеотехникой.
Ковровая страна — страна лжи или, вѣрнѣе, ложныхъ представленій и служитъ критикой древнихъ и новѣйшихъ лживыхъ разсказовъ различныхъ путешественниковъ, всякихъ чудесныхъ розсказней и химеръ, равно какъ и чудовищъ и небылицъ, которыми полны средневѣковые романы, усердно еще читавшіеся въ эпоху Раблэ.
Фонарная страна изображаетъ міръ ученыхъ и просвѣщенныхъ людей, гдѣ собирается духовный капитулъ (Тріентскій соборъ).
Изъ приведенныхъ выше примѣровъ читатели могутъ судить, какъ произвольны,
чтобы не сказать фантастичны, толкованія комментаторовъ, и къ какимъ ухищреніямъ прибѣгаютъ они для разъясненія того, что часто не нуждается ни въ какихъ истолкованіяхъ. При этомъ усердіе ихъ заходитъ такъ далеко, что они находятъ нужнымъ толковать по-своему почти каждую строчку, каждую шутливую выходку писателя и этимъ скорѣе затемняютъ его, нежели разъясняютъ. Между тѣмъ, за исключеніемъ тѣхъ мѣстъ, гдѣ Раблэ намѣренно теменъ, сатира его довольно прозрачна и не нуждается ни въ какихъ комментаріяхъ. Насмѣшки его надъ монахами и вообще католическимъ духовенствомъ — насмѣшки очень ѣдкія, хотя и замаскированы, но очень ясны, и такую смѣлость обличенія можно объяснить только тѣмъ, что въ ту эпоху, когда жилъ Раблэ, «престолъ и алтарь» еще не объединились, какъ это случилось позднѣе, и даже, наоборотъ, еще боролись вообще за преобладаніе, и въ частности Генрихъ II враждовалъ съ римской куріей, такъ что выходки Раблэ противъ послѣдней были ему по нраву и недаромъ онъ такъ усиленно покровительствовалъ ему и охранялъ его отъ преслѣдованія духовенства, которое неоднократно порывалось его сжечь на кострѣ и непремѣнно сожгло бы безъ этого высокаго покровительства.
Какъ уже раньше сказано, комментаторы въ своемъ усердіи совершенно упускаютъ изъ виду, что произведеніе Раблэ есть прежде всего произведеніе поэтической фантазіи, а вовсе не тенденціозное, подстрочное, если можно такъ выразиться, обличеніе существующей дѣйствительности. Многіе французскіе критики называютъ Раблэ по этомъ, а его сатирическій романъ — поэмой. Фердинандъ Брюнетьеръ проводитъ параллель между нимъ и Гомеромъ: первая и вторая книга произведенія Раблэ образуютъ своего рода «Иліаду», гдѣ такъ же, какъ и въ «Иліадѣ» Гомера, рѣчь идетъ только о генеалогіяхъ, сраженіяхъ и пирахъ; третья книга — центръ и узелъ всего сочиненія, гдѣ герои отдыхаютъ послѣ побѣды, занята ради ихъ развлеченія нескончаемыми разсужденіями о радостяхъ и опасностяхъ брака; двѣ послѣднихъ книги, гдѣ, какъ и въ «Одиссеѣ», тоже нѣтъ недостатка въ пирахъ, наполнены, вмѣсто сраженій, дорожными приключеніями, изслѣдованіями и открытіями.
«Естественно, — говоритъ Брюнетьеръ, — что у современниковъ поэта явилась мысль объ аналогіи между этой «Иліадой» и войнами начала царствованія Франциска I и между этой «Одиссеей» и одиссеями Колумба, Васко де-Гама, Кортеца и Пизарро.»
Но отъ этой аналогіи до кропотливаго подкладыванія подъ каждое дѣйствіе героевъ романа Раблэ факта изъ современной ему дѣйствительной жизни, еще очень далеко. Комментаторы доходятъ въ своемъ усердіи до нелѣпаго. Такъ, напримѣръ, нумидійская кобыла, на которой Гаргантюа отправился въ Парижъ, должна, но мнѣнію однихъ, изображать герцогиню д’Этампъ, любовницу Франциска I, а по мнѣнію другихъ — Діану де-Пуатье, тогда какъ длинный хвостъ кобылы — гибельныя послѣдствія роскоши и расточительности, неизбѣжныхъ при содержаніи такой кобылы…
Такихъ фантастическихъ толкованій можно придумать цѣлые темы, но читать ихъ только утомительно и скучно, а для пониманія Раблэ нисколько не вразумительно. Сатира Раблэ гораздо шире тѣхъ рамокъ, въ какія ее хотятъ загнать комментаторы, и не зарывается въ мелочахъ, какія они ей навязываютъ. А. Э.