[269]
Папаша съ мамашей и всѣ братья и сестры уѣхали въ театръ; дома остались Аня да ея крестный.
— Мы тоже устроимъ себѣ театръ!—сказалъ онъ.—Сейчасъ же начнемъ представленіе.
— Да, вѣдь, у насъ нѣтъ театра!—возразила Аня.—Нѣтъ и актеровъ! Моя старая кукла не годится, она стала такая гадкая, а новую нельзя взять,—платьице изомнешь!
— Актеры найдутся, если только не брезговать тѣмъ, что есть подъ рукой!—сказалъ крестный.—Ну, построимъ сначала
[270]театръ. Вотъ сюда одну книжку, сюда другую, сюда третью; всѣ три поставимъ вкось. Теперь по другую сторону еще три; вотъ и кулисы готовы. А этотъ старый ящикъ будетъ заднею стѣною,—мы повернемъ его сюда дномъ. Сцена, какъ всякій видитъ, представляетъ комнату. Теперь дѣло за актерами! Посмотримъ-ка, не найдется-ли чего подходящаго въ ящикѣ съ игрушками. Сначала надо отыскать дѣйствующихъ лицъ, а потомъ ужъ сочинять пьесу; одно ведетъ за собою другое и выходитъ чудесно! Вотъ трубка отъ чубука, а вотъ перчатка безъ пары; пусть это будетъ папаша и дочка!
— Такъ это всего только два лица!—сказала Аня.—Вонъ лежитъ старый мундирчикъ брата. Нельзя-ли и его взять въ актеры?
— Отчего же нѣтъ? Ростомъ-то онъ для этого вышелъ. Онъ будетъ у насъ женихомъ. Въ карманахъ у него пусто,—вотъ ужъ и интересная завязка: тутъ пахнетъ несчастною любовью!.. А вотъ еще орѣшный щелкунъ—сапогъ со шпорою! Топъ, топъ! То-то лихой мазуристъ! Онъ топаетъ и прищелкиваетъ! Онъ будетъ у насъ немилымъ женихомъ. Ну, какую же пьесу ты хочешь? Драму или комедію изъ семейнаго быта?
— Комедію!—сказала Аня.—Всѣ такъ любятъ комедіи. А ты знаешь какую-нибудь?
— Цѣлую сотню!—отвѣтилъ крестный.—Самый большой успѣхъ имѣютъ французскія, но онѣ неподходящи для дѣвочекъ. Мы возьмемъ лучше какую-нибудь изъ своихъ; онѣ всѣ, вѣдь, на одинъ ладъ. Ну, я встряхиваю мѣшокъ! „Ку-ка-ре-ку! Обновись!“ Вотъ теперь всѣ комедіи обновились! Слушай же афишу.—И крестный взялъ газету и сталъ читать, какъ будто по афишѣ:
«Трубка и умный малый».
Комедія въ одномъ дѣйствіи.
Дѣйствующія лица:
Господинъ Трубка—отецъ.
Госпожа Перчатка—дочь.
Господинъ Мундиръ—милый.
Фонъ-Сапогъ—немилый.
— Теперь начнемъ! Занавѣсъ поднятъ,—у насъ его нѣтъ, ну, значитъ, онъ поднятъ. Всѣ лица на лицо. Я поведу рѣчь за папашу. Онъ сегодня сердитъ,—видишь, потемнѣлъ весь отъ куренья!
[271]
„Вздоръ, вздоръ, ерунда! Я хозяинъ въ домѣ! Я отецъ своей дочери! Извольте слушаться меня! Фонъ-Сапогъ такая персона, что хоть глядись въ него, какъ въ зеркало! Онъ изъ сафьяна, да еще со шпорою! Тринь-бринь! Тринь-бринь! Онъ и женится на моей дочери!“
— Теперь слѣди за мундиромъ, Аня!—продолжалъ крестный.—Теперь онъ начнетъ. Онъ носитъ отложной воротничокъ, очень скроменъ, но сознаетъ собственное достоинство и имѣетъ право говорить такъ:
„На мнѣ нѣтъ ни одного пятна! Добрыя качества тоже надо принимать въ расчетъ. А я, вѣдь, изъ самой добротной матеріи, да еще съ галунами!“
„Ну, они только до свадьбы и продержатся! Въ стиркѣ полиняютъ!“—Это говоритъ опять господинъ Трубка.—„Фонъ-Сапогъ, тотъ непромокаемъ, изъ крѣпкой и въ то же время тонкой кожи, можетъ скрипѣть, щелкать шпорою, и похожъ на Италію!“
— Но они должны говорить стихами!—замѣтила Аня.—Говорятъ, это выходитъ такъ красиво!
— Можно и такъ!—отвѣтилъ крестный.—Захочетъ публика, актеры заговорятъ и стихами. Ну, гляди же на барышню-Перчатку; гляди, какъ она ломаетъ пальчики:
„Лучше вѣкъ мнѣ быть безъ пары,
Только бы избѣгнуть кары—
Жизнь съ постылымъ проводить!
Мнѣ того не пережить!
Охъ, охъ, охъ,
Лопну, лопну, вотъ вамъ Богъ!“
„Вздоръ!“—Это ужъ отвѣчаетъ папаша-Трубка. А вотъ теперь говоритъ господинъ Мундиръ:
„Перчатка-душа,
Ты такъ хороша!
Ты мнѣ суждена,
Моей быть должна!“
— Тутъ Фонъ-Сапогъ шаркаетъ, топаетъ, щелкаетъ шпорою и опрокидываетъ три кулисы разомъ.
— Чудо, какъ хорошо!—воскликнула Аня.
— Тсъ!—сказалъ крестный.—Молчаливое одобреніе
[272]говоритъ о высокой степени воспитанности зрителей первыхъ рядовъ. Теперь барышня-Перчатка поетъ свою большую арію съ руладами:
„Я такъ убита,
Такъ сердита,
Что вамъ клянусь,
Я разреву-у-усь!..“
— Теперь самый интересный моментъ, Аня! Видишь, господинъ Мундиръ разстегивается и обращаетъ свою рѣчь прямо къ тебѣ, чтобы ты похлопала ему! Но ты не хлопай! Такъ бонтоннѣе[1]! Послушай, какъ онъ шуршитъ: „Чаша терпѣнія моего переполнилась! Берегитесь! Я подведу интригу! Вы—Трубка, а я—малый съ головой! Фьють! и—нѣтъ васъ!“—Гляди, Аня! Это самая интересная сцена во всей комедіи! Мундиръ схватываетъ Трубку и засовываетъ къ себѣ въ карманъ,—лежи тутъ!—а затѣмъ говоритъ: „Вы теперь у меня въ карманѣ и не выйдете оттуда, пока не обѣщаете соединить меня узами брака съ вашей дочерью, Перчаткой съ лѣвой руки! Я протяну ей свою правую.“
— Ужасно хорошо!—опять воскликнула Аня.
— А старая Трубка отвѣчаетъ:
„Что дѣлать мнѣ?
Горю, какъ въ огнѣ!
Ахъ, гдѣ-жъ мой чубукъ?
Вѣдь, я—какъ безъ рукъ!
О, сжальтесь, простите,
Меня отпустите!
Я дочь вамъ отдамъ,
Вѣнчаю васъ самъ!“
— И конецъ?—спросила Аня.
— Что ты!—отвѣтилъ крестный.—Конецъ только для Фонъ-Сапога. Женихъ и невѣста опускаются на колѣни; первая поетъ:
Второй:
Господинъ Трубка благословляетъ ихъ, а вся мебель поетъ хоромъ:
[273]
„То-то любящій отецъ!
Онъ повелъ ихъ подъ вѣнецъ!
Тутъ и пьесѣ всей конецъ!“
— Вотъ теперь похлопаемъ!—прибавилъ крестный.—И вызовемъ ихъ всѣхъ, вмѣстѣ съ мебелью; она, вѣдь, изъ краснаго дерева!
— А что, наша комедія такъ же хороша, какъ та, что идетъ въ настоящемъ театрѣ?—спросила Аня.
— Она еще лучше!—отвѣтилъ крестный.—Она короче, даромъ доставлена намъ прямо на домъ, и помогла скоротать время до чаю!
См. также одноимённые страницы.