[257]
На холмѣ горделиво возвышалась мельница; она таки и была горденька.
— И вовсе я не горда!—говорила она.—Но я очень просвѣщена и снаружи и внутри. Солнце и мѣсяцъ къ моимъ услугамъ и для внутренняго и для наружнаго употребленія; кромѣ того
[258]у меня есть въ запасѣ стеариновыя свѣчи, лампы съ ворванью, и сальныя свѣчки. Смѣю сказать, что я просвѣщена! Я—существо мыслящее и такъ хорошо устроена, что просто любо. Въ груди у меня отличный жерновъ, а на головѣ, прямо подъ шляпой, четыре крыла. У птицъ же всего по два крыла, и онѣ таскаютъ ихъ на спинѣ! Я голландка родомъ—это видно по моей фигурѣ—„летучая голландка“! „Летучій голландецъ“, я знаю, явленіе сверхъестественное, но во мнѣ нѣтъ ничего неестественнаго! Вокругъ живота у меня идетъ цѣлая галлерея, а въ нижней части—жилое помѣщеніе. Тамъ живутъ мои мысли. Главная, которая всѣмъ заправляетъ, зовется остальными мыслями „хозяиномъ“. Онъ знаетъ, чего хочетъ, стоитъ куда выше крупы и муки, но и у него есть ровня; зовутъ ее „хозяйкою“. Она—душа всего дѣла; у нея губа вообще не дура, она тоже знаетъ, чего хочетъ, и знаетъ, что́ ей по силамъ; нѣжна она, какъ дуновеніе вѣтерка, сильна, какъ буря, и умѣетъ добиваться своего исподволь. Она моя чувствительная сторона, хозяинъ же—положительная; но оба они составляютъ въ сущности одно и зовутъ другъ друга „своею половиной“. Есть у нихъ и малютки, маленькія мысли, которыя могутъ современемъ вырости. Малыши эти поднимаютъ порою такую возню! На дняхъ, когда я умно и разсудительно позволила хозяину и его подручному разслѣдовать въ моей груди жернова и колеса,—я чувствовала, что тамъ что-то не ладно, а, вѣдь, нужно же знать, что происходитъ въ тебѣ самой! Такъ вотъ, малыши подняли тогда такую возню! А это не кстати, если стоишь такъ высоко, какъ я! Надо же помнить, что стоишь на виду и въ полномъ освѣщеніи; судъ людской то же освѣщеніе! Да, что, бишь, я хотѣла сказать? Ахъ, да—ужасная возня малышей! Самый младшій добрался до моей шляпы и принялся трещать языкомъ такъ, что у меня защекотало внутри. Но маленькія мысли могутъ вырости, я это испытала; да и извнѣ могутъ придти мысли, и не совсѣмъ моей породы: я, какъ далеко ни смотрю кругомъ, нигдѣ не вижу себѣ подобной, никого, кромѣ себя! Но и въ безкрылыхъ домахъ, гдѣ мелютъ безъ жернововъ, одними языками, тоже водятся мысли. Эти мысли приходятъ къ моимъ и выходятъ за нихъ замужъ,—какъ онѣ это называютъ. Удивительно! Да, много есть на свѣтѣ удивительнаго. Вотъ, напримѣръ: со мной или во мнѣ что-то совершилось; что-то какъ будто измѣнилось въ механизмѣ. Мельникъ какъ будто перемѣнилъ свою „половину“
[259]на болѣе нѣжную, молодую, благочестивую и самъ сталъ оттого мягче душою; „половина“ его какъ будто измѣнилась, а въ сущности осталась тою же самою, только смягчилась съ годами. И вотъ, все горькое улетучилось, и дѣло пошло еще лучше. Дни идутъ за днями, все впередъ да впередъ, на радость и счастье, и вотъ, наконецъ—да, объ этомъ и сказано и написано въ книгахъ—придетъ день, когда меня не станетъ, и все-таки я останусь! Я разрушусь, чтобы возстать вновь въ еще лучшемъ видѣ; я перестану существовать и все-таки буду продолжать существовать. Стану другою и въ то же время останусь сама собою! Мнѣ трудно понять это, какъ ни просвѣщена я солнцемъ, луною, стеариномъ, ворванью и саломъ! Но я твердо знаю, что мои старые бревна и кирпичи возстанутъ изъ мусора. Надѣюсь, что я сохраню и свои старыя мысли: хозяина, хозяйку, всѣхъ большихъ и малыхъ, всю семью, какъ я называю ихъ, всю мыслящую компанію,—безъ нихъ я не могу обойтись! Надѣюсь тоже, что я останусь самою-собою, такою, какова я есть, съ жерновомъ въ груди, крыльями на головѣ и галлереею вокругъ живота, а не то и я не узнаю самое себя, да и другіе не узнаютъ меня и не скажутъ больше: „вотъ у насъ на холмѣ гордо возвышается мельница, но сама-то она вовсе не горда!“
Такъ вотъ что говорила мельница; говорила она и еще много чего, но это главное.
И дни шли за днями, и послѣдній изъ нихъ былъ для нея послѣднимъ.
Мельница загорѣлась; пламя вспыхнуло, бросилось наружу, внутрь, лизнуло бревна и доски, а потомъ и пожрало ихъ всѣ. Мельница обрушилась, и отъ нея осталась одна зола; пожарище еще дымилось, но скоро вѣтеръ развѣялъ дымъ.
Съ живыми обитателями мельницы ничего не случилось при этой оказіи; они только выиграли. Семья мельника—одна душа, много головъ, составлявшихъ одно цѣлое, пріобрѣла новую, чудесную мельницу, которою могла быть вполнѣ довольна. Мельница была съ виду точь въ точь такая же, какъ старая, и о ней тоже говорили: „вонъ на холмѣ гордо возвышается мельница!“ Но эта была устроена лучше, болѣе современно,—все, вѣдь, идетъ впередъ. Старыя же бревна, источенныя червями, истлѣли, превратились въ прахъ, въ золу, и тѣло мельницы не возстало изъ праха, какъ думала она. Она понимала все сказанное въ буквальномъ смыслѣ, а нельзя же все понимать буквально!
