Жилъ-былъ въ мѣстечкѣ Браницахъ прославленный талмудистъ, равно знаменитый какъ своею великой ученостью, такъ и красотою его жены. Жена эта — Венера Браницкая — по праву заслужила свое прозвище, заслужила его тѣмъ болѣе, что будучи дѣйствительно женщиной рѣдчайшей красоты, она сверхъ того была именно женою мудреца, ученаго талмудиста; — у таковыхъ жены бываютъ по общепринятому правилу, либо очень некрасивы, либо и вовсе съ какими нибудь физическими недостатками.
Талмудъ объясняетъ это дѣло такъ: браки заключаются въ небесахъ и потому еще при рожденіи ребенка небесный гласъ изрекаетъ имя его будущей дражайшей половины, или имя будущаго супруга. А такъ какъ хорошій купецъ только хорошій товаръ отпускаетъ на сторону, плохой же оставляетъ для домашняго обихода, то такъ точно и Богъ Израиля своимъ любимцамъ, истымъ дѣтямъ своимъ, талмудистамъ, вручаетъ именно тѣхъ невѣстъ, которыхъ никто не беретъ замужъ и которыя по этому остались въ запасѣ для домашней надобности.
Но по отношеніи къ нашему мудрецу, Іегова сдѣлалъ исключеніе: ниспослалъ ему въ супруги Венеру, сдѣлавъ это очевидно потому, что именно исключенія всего лучше подтверждаютъ правила. Въ сущности жена Браницкаго талмудиста была по красотѣ своей достойна того, чтобъ быть супругой какого нибудь коронованнаго повелителя; она сдѣлала бы честь любому пьедесталу любой художественной галлереи. Высокая и стройная, щеголявшая удивительно нѣжными, мягкими форфами, на своихъ гордыхъ плечахъ носила она голову рѣдкой, волшебной красоты; черныя косы обрамляли эту прелестную головку, подъ темными бровями, которой искрились нѣжащіе, черные, глубокіе глаза. Руки ея были словно выточены изъ слоновой кости.
Эта женщина, рожденная казалось бы на то, чтобъ царить надъ толпою покорныхъ рабовъ, чтобъ служить моделью художнику, вдохновеніемъ поэту, жила однако жизнью цвѣтка, замкнутаго по своей рѣдкости въ особое отдѣленіе оранжереи. Цѣлые дни можно было видѣть ее сидящею дома въ своей мѣховой накидкѣ, мечтательно созерцающую сквозь стекла оконной рамы улицу. Дѣтей у нея не было — ея мужъ, великій мудрецъ и ученый, штудировалъ Талмудъ и молился, молился и штудировалъ Талмудъ, съ утра и до глубокой ночи. О домѣ заботиться ей не приходилось, такъ какъ она была достаточно богата для того, чтобъ хозяйство все шло само собой, какъ заведенная машина, какъ часы, которые однажды на всю недѣлю пущены въ ходъ рукой хозяина; никто не приходилъ къ ней, ни къ кому и она не ходила. И такъ сидѣла она и мечтала, сидѣла и… зѣвала отъ скуки.
Однажды, когда надъ городкомъ гремѣлъ громъ и блистала молнія, и когда по этому всѣ окна еврейскихъ домовъ были открыты настежъ, на случай еслибы именно въ эту минуту явился Мессія, сидѣла Браницкая Венера въ своей мѣховой куцавѣйкѣ, полы которой то и дѣло отдувалъ врывавшійся въ комнаты вѣтеръ. Вдругъ подняла она свои задумчивые глаза на мужа, погруженнаго по обыкновенію въ Талмудъ и спросила:
— Скажи мнѣ, когда прійдетъ Мессія, сынъ Давида?
— Онъ прійдетъ, — отвѣчалъ мудрецъ, — когда всѣ евреи или сдѣлаются поголовно добродѣтельными, или поголовно же сдѣлаются порочными. Такъ учитъ насъ Талмудъ.
— А вѣришь-ли ты въ то, что когда нибудь всѣ евреи сдѣлаются поголовно добродѣтельными? — продолжала допрашивать красавица.
— Конечно, не вѣрю! — получился отвѣтъ.
— Такъ значитъ Мессія придетъ, когда всѣ евреи сдѣлаются порочными?
Мужъ не отвѣчалъ и снова погрузился въ чтеніе, а жена вновь принялась за обычное свое занятіе: сидѣть и мечтать, сидѣть и… зѣвать отъ скуки. Она опять глядѣла въ окно на улицу и ея точеные пальчики машинально наигрывали, что то на полахъ ея куцавѣйки.
Мудреца талмудиста пригласили въ сосѣдній городъ: требовалось разъяснить какой то сложный, мудреный вопросъ. Благодаря глубокой своей учености талмудистъ нашъ, разсчитовавшій возвратиться лишь только утромъ на слѣдующій день, оказался покончившимъ дѣло въ тотъ же вечеръ, почему вечеромъ же онъ неожиданно для себя возвратился въ Браницы, вмѣстѣ съ своимъ ученымъ другомъ. Доѣхавъ до дома этого друга, талмудистъ отправился къ себѣ домой пѣшкомъ и, придя къ своему порогу, крайне удивился, увидя, сидящаго тамъ у входной двери офицерскаго деньщика, который равнодушно покуривалъ трубочку.
— Что ты тутъ дѣлаешь? — спросилъ талмудистъ, повидимому равнодушно, на самомъ же дѣлѣ полный ревнивыхъ соображеній.
— Караулю, чтобъ какъ нибудь не воротился ненарокомъ мужъ красавицы жидовки! — откровенно отвѣчалъ деньщикъ.
— Такъ? Карауль же братецъ хорошенько! — посовѣтовалъ мудрецъ, а самъ, обойдя садомъ, проникъ черезъ другой ходъ въ комнаты.
Когда онъ вошелъ, первое, что бросилось ему въ глаза, былъ столъ, на которомъ накрыто было на два прибора. Его красавица жена сидѣла, какъ всегда облеченная въ мѣховую куцавѣйку, у окна въ своей спальнѣ, но на сей разъ щечки ея были покрыты сверхъ обыкновеннаго румянцемъ да и темные глазки ея какъ то не просто ласкали и нѣжили, а выдавали собою какое то ощущеніе удовлетворенія и легкой насмѣшки, адресованной повидимому къ ея мудрому супругу. Вступивъ въ комнату талмудистъ, наступилъ какъ разъ на какой то твердый предметъ; онъ поднялъ его, разсмотрѣлъ при свѣтѣ, — предметъ оказался офицерской шпорой.
— Кто у тебя былъ? — спросилъ мудрецъ у своей красавицы жены.
Та пожала только плечами.
— Такъ я самъ долженъ тебѣ сказать? Изволь: у тебя былъ гусарскій офицеръ!
— А почему бы ему у меня не быть? — неожиданно изрекла Браницкая Венера, натянувъ на себя поплотнѣе куцавѣйку.
— Жена! Или ты лишилась разсудка?
— Нѣтъ! Я въ полномъ умѣ, — отвѣчала она и легкая улыбка заиграла на ея очаровательныхъ губкахъ. — Но развѣ не обязана я, какъ честная еврейка сдѣлать все отъ меня зависящее, чтобъ Мессія пришелъ поскорѣе освободить бѣдный народъ Израильскій?…