Анна Каренина (Толстой)/Часть II/Глава XXXIV/ДО
| ← Часть II, глава XXXIII | Анна Каренина — Часть II, глава XXXIV | Часть II, глава XXXV → |
| Источникъ: Левъ Толстой. Анна Каренина. — Москва: Типо-литографія Т-ва И. Н. Кушнеровъ и К°, 1903. — Т. I. — С. 291—297. |
Уже передъ концомъ курса водъ князь Щербацкій, ѣздившій послѣ Карлсбада въ Баденъ и Киссингенъ къ русскимъ знакомымъ набраться русскаго духа, какъ онъ говорилъ, вернулся къ своимъ.
Взгляды князя и княгини на заграничную жизнь были совершенно противоположные. Княгиня находила все прекраснымъ и, несмотря на свое твердое положеніе въ русскомъ обществѣ, старалась за границей походить на Европейскую даму, чѣмъ она не была, — потому что она была русская барыня, — и потому притворялась, что ей было отчасти неловко. Князь же, напротивъ, находилъ за границей все сквернымъ, тяготился европейскою жизнью, держался своихъ русскихъ привычекъ и нарочно старался выказывать себя за границей менѣе европейцемъ, чѣмъ онъ былъ въ дѣйствительности.
Князь вернулся похудѣвшій, съ обвислыми мѣшками кожи на щекахъ, но въ самомъ веселомъ расположеніи духа. Веселое расположеніе его еще усилилось, когда онъ увидалъ Кити совершенно поправившеюся. Извѣстіе о дружбѣ Кити съ госпожей Шталь и Варенькой и переданныя княгиней наблюденія надъ какою-то перемѣной, происшедшей въ Кити, смутили князя и возбудили въ немъ обычное чувство ревности ко всему, что увлекало его дочь помимо его, и страхъ, чтобы дочь не ушла изъ-подъ его вліянія въ какія-нибудь недоступныя ему области. Но эти непріятныя извѣстія потонули въ томъ морѣ добродушія и веселости, которыя всегда были въ немъ и особенно усилились Карлсбадскими водами.
На другой день по своемъ пріѣздѣ князь въ своемъ длинномъ пальто, со своими русскими морщинами и одутловатыми щеками, подпертыми крахмальными воротничками, въ самомъ веселомъ расположеніи духа пошелъ съ дочерью на воды.
Утро было прекрасное: опрятные, веселые дома съ садиками, видъ краснолицыхъ, краснорукихъ, налитыхъ пивомъ, весело работающихъ нѣмецкихъ служанокъ и яркое солнце веселили сердце; но чѣмъ ближе подходили они къ водамъ, тѣмъ чаще встрѣчались больные, и видъ ихъ казался еще плачевнѣе среди обычныхъ условій благоустроенной нѣмецкой жизни. Кити уже не поражала эта противоположность. Яркое солнце, веселый блескъ зелени, звуки музыки были для нея естественною рамкой всѣхъ этихъ знакомыхъ лицъ и перемѣнъ къ ухудшенію или улучшенію, за которыми она слѣдила; но для князя свѣтъ и блескъ іюньскаго утра и звуки оркестра, игравшаго модный веселый вальсъ, и особенно видъ здоровенныхъ служанокъ казались чѣмъ-то неприличнымъ и уродливымъ въ соединеніи съ этими, собравшимися со всѣхъ концовъ Европы, уныло двигавшимися мертвецами.
Несмотря на испытываемое имъ чувство гордости и какъ бы возврата молодости, когда любимая дочь шла съ нимъ подъ руку, ему теперь какъ будто неловко и совѣстно было за свою сильную походку, за свои крупные, облитые жиромъ члены. Онъ испытывалъ почти чувство человѣка неодѣтаго въ обществѣ.
— Представь, представь меня своимъ новымъ друзьямъ, — говорилъ онъ дочери, пожимая локтемъ ея руку. — Я и этотъ твой гадкій Соденъ полюбилъ за то, что онъ тебя такъ справилъ. Только грустно, грустно у васъ. Это кто?
Кити называла ему тѣ знакомыя и незнакомыя лица, которыя они встрѣчали. У самаго входа въ садъ они встрѣтили слѣпую m-me Berthe съ проводницей, и князь порадовался на умиленное выраженіе старой француженки, когда она услыхала голосъ Кити. Она тотчасъ съ французскимъ излишествомъ любезности заговорила съ нимъ, хваля его за то, что у него такая прекрасная дочь, и въ глаза превознося до небесъ Кити и называя ее сокровищемъ, перломъ и ангелом-утѣшителемъ.
— Ну, такъ она второй ангелъ, — сказалъ князь улыбаясь. — Она называетъ ангеломъ нумеръ 1-й m-lle Вареньку.
— Oh! m-lle Варенька — это настоящій ангелъ, allez, — подхватила m-me Berthe.
Въ галлереѣ они встрѣтили и самоё Вареньку. Она поспѣшно шла имъ навстрѣчу, неся элегантную красную сумочку.
— Вотъ и папа пріѣхалъ! — сказала ей Кити.
Варенька сдѣлала просто и естественно, какъ и все, что́ она дѣлала, движеніе, среднее между поклонамъ и присѣданіемъ, и тотчасъ же заговорила съ княземъ, какъ она говорила со всѣми, нестѣсненно и просто.
— Разумѣется, я васъ знаю, очень знаю, — сказалъ ей князь съ улыбкой, по которой Кити съ радостью узнала, что другъ ея понравился отцу. — Куда же вы такъ торопитесь?
— Maman здѣсь, — сказала она, обращаясь къ Кити. — Она не спала всю ночь, и докторъ посовѣтовалъ ей выѣхать. Я несу ей работу.
— Такъ это ангелъ № 1-й, — сказалъ князь, когда Варенька ушла.
Кити видѣла, что ему хотѣлось посмѣяться надъ Варенькой, но что онъ никакъ не могъ этого сдѣлать, потому что Варенька понравилась ему.
— Ну, вотъ и всѣхъ увидимъ твоихъ друзей, — прибавилъ онъ, — и мадамъ Шталь, если она удостоитъ узнать меня.
— А ты развѣ ее зналъ, папа? — спросила Кити со страхомъ, замѣчая зажегшійся огонь насмѣшки въ глазахъ князя при упоминаніи о мадамъ Шталь.
— Зналъ ея мужа и ее немножко еще прежде, чѣмъ она въ піетистки записалась.
— Что такое піетистка, папа? — спросила Кити, уже испуганная тѣмъ, что то, что́ она такъ высоко цѣнила въ госпожѣ Шталь, имѣло названіе.
— Я и самъ не знаю хорошенько. Знаю только, что она за все благодаритъ Бога, за всякое несчастіе… и за то, что у нея умеръ мужъ, благодаритъ Бога. Ну, и выходитъ смѣшно, потому что они дурно жили… Это кто? Какое жалкое лицо! — спросилъ онъ, замѣтивъ сидѣвшаго на лавочкѣ невысокаго больного въ коричневомъ пальто и бѣлыхъ панталонахъ, дѣлавшихъ странныя складки на лишенныхъ мяса костяхъ его ногъ. Господинъ этотъ приподнялъ свою соломенную шляпу надъ вьющимися рѣдкими волосами, открывая высокій, болѣзненно покраснѣвшій отъ шляпы лобъ.
— Это Петровъ, живописецъ, — отвѣчала Кити, покраснѣвъ. — А это жена его, — прибавила она, указывая на Анну Павловну, которая какъ будто нарочно, въ то самое время какъ они подходили, пошла за ребенкомъ, отбѣжавшимъ по дорожкѣ.
— Какой жалкій, и какое милое у него лицо! — сказалъ князь. — Что же ты не подошла? Онъ что-то хотѣлъ сказать тебѣ.
— Ну такъ пойдемъ! — сказала Кити, рѣшительно поворачиваясь. — Какъ ваше здоровье нынче? — спросила она у Петрова.
Петровъ всталъ, опираясь на палку, и робко посмотрѣлъ на князя.
— Это моя дочь, — сказалъ князь. — Позвольте быть знакомымъ.
Живописецъ поклонился и улыбнулся, открывая странно-блестящіе бѣлые зубы.
— Мы васъ ждали вчера, княжна, — сказалъ онъ Кити.
Онъ пошатнулся, говоря это, и, повторяя это движеніе, старался показать, что онъ это сдѣлалъ нарочно.
— Я хотѣла придти, но Варенька сказала, что Анна Павловна присылала сказать, что вы не поѣдете.
— Какъ не поѣдемъ! — покраснѣвъ и тотчасъ же закашлявшись, сказалъ Петровъ, отыскивая глазами жену. — Анета, Анета! — проговорилъ онъ громко, и на тонкой бѣлой шеѣ его, какъ веревки, натянулись толстыя жилы.
Анна Павловна подошла.
— Какъ же ты послала сказать княжнѣ, что мы не поѣдемъ? — потерявъ голосъ, раздражительно прошепталъ онъ ей.
— Здравствуйте, княжна, — сказала Анна Павловна съ притворною улыбкой, столь непохожею на прежнее ея обращеніе. — Очень пріятно познакомиться, — обратилась она къ князю. — Васъ давно ждали, князь.
— Какъ же ты послала сказать княжнѣ, что мы не поѣдемъ? — хрипло прошепталъ еще разъ живописецъ еще сердитѣе, очевидно раздражаясь еще болѣе тѣмъ, что голосъ измѣняетъ ему и онъ не можетъ дать своей рѣчи того выраженія, какое бы хотѣлъ.
— Ахъ, Боже мой! Я думала, что мы не поѣдемъ, — съ досадой отвѣчала жена.
— Какъ же, когда… — онъ закашлялся и махнулъ рукой.
Князь приподнялъ шляпу и отошелъ съ дочерью.
— О, охъ! — тяжело вздохнулъ онъ, — о, несчастные!
— Да, папа, — отвѣчала Кити. — Но надо знать, что у нихъ трое дѣтей, никого прислуги и почти никакихъ средствъ. Онъ что-то получаетъ отъ академіи, — оживленно разсказывала она, стараясь заглушить волненіе, поднявшееся въ ней вслѣдствіе странной въ отношеніи къ ней перемѣны Анны Павловны. — А вотъ и мадамъ Шталь, — сказала Кити, указывая на колясочку, въ которой, обложенное подушками, въ чемъ-то сѣромъ и голубомъ, подъ зонтикомъ лежало что-то. Это была г-жа Шталь. Сзади ея стоялъ мрачный здоровенный работник-нѣмецъ, катавшій ее. Подлѣ стоялъ бѣлокурый шведскій графъ, котораго знала по имени Кити. Нѣсколько человѣкъ больныхъ медлили около колясочки, глядя на эту даму, какъ на что-то необыкновенное.
Князь подошелъ къ ней, и тотчасъ же въ глазахъ его Кити замѣтила смущавшій ее огонекъ насмѣшки. Онъ подошелъ къ мадамъ Шталь и заговорилъ на томъ отличномъ французскомъ языкѣ, на которомъ столь немногіе уже говорятъ теперь, чрезвычайно учтиво и мило:
— Не знаю, вспомните ли вы меня, но я долженъ напомнить себя, чтобы поблагодарить за вашу доброту къ моей дочери, — сказалъ онъ ей, снявъ шляпу и не надѣвая ея.
— Князь Александръ Щербацкій, — сказала мадамъ Шталь, поднимая на него свои небесные глаза, въ которыхъ Кити замѣтила неудовольствіе. — Очень рада. Я такъ полюбила вашу дочь.
— Здоровье ваше все не хорошо?
— Да, я ужъ привыкла, — сказала мадамъ Шталь и познакомила князя со шведскимъ графомъ.
— А вы очень мало перемѣнились, — сказалъ ей князь. — Я не имѣлъ чести видѣть васъ десять или одиннадцать лѣтъ.
— Да, Богъ даетъ крестъ и даетъ силу нести его. Часто удивляешься, къ чему тянется эта жизнь?.. Съ той стороны! — съ досадой обратилась она къ Варенькѣ, не такъ завертывавшей ей пледомъ ноги.
— Чтобы дѣлать добро, вѣроятно, — сказалъ князь, смѣясь глазами.
— Это не намъ судить, — сказала госпожа Шталь, замѣтивъ оттѣнокъ выраженія на лицѣ князя. — Такъ вы пришлете мнѣ эту книгу, любезный графъ? Очень благодарю васъ, — обратилась она къ молодому шведу.
— А! — вскрикнулъ князь, увидавъ московскаго полковника, стоявшаго около, и, поклонившись госпожѣ Шталь, отошелъ съ дочерью и съ присоединившимся къ нимъ московскимъ полковникомъ.
— Это наша аристократія, князь! — съ желаніемъ быть насмѣшливымъ сказалъ московскій полковникъ, который былъ въ претензіи на госпожу Шталь за то, что она не была съ нимъ знакома.
— Все такая же, — отвѣчалъ князь.
— А вы еще до болѣзни знали ее, князь, то-есть прежде, чѣмъ она слегла?
— Да. Она при мнѣ слегла, — сказалъ князь.
— Говорятъ, она десять лѣтъ не встаетъ…
— Не встаетъ, потому что коротконожка. Она очень дурно сложена…
— Папа, не можетъ быть! — вскрикнула Кити.
— Дурные языки такъ говорятъ, мой дружокъ. А твоей Варенькѣ таки достается, — прибавилъ онъ. — Охъ, эти больныя барыни!
— О, нѣтъ, папа! — горячо возразила Кити, — Варенька обожаетъ ее. И потомъ она дѣлаетъ столько добра! У кого хочешь спроси! Ее и Aline Шталь всѣ знаютъ.
— Можетъ быть, — сказалъ онъ, пожимая локтемъ ея руку. — Но лучше когда дѣлаютъ такъ, что, у кого ни спроси, никто не знаетъ.
Кити замолчала не потому, что ей нечего было говорить, но она и отцу не хотѣла открыть свои тайныя мысли. Однако — странное дѣло — несмотря на то, что она такъ готовилась не подчиниться взгляду отца, не дать ему доступа въ свою святыню, она почувствовала, что тотъ божественный образъ госпожи Шталь, который она мѣсяцъ цѣлый носила въ душѣ, безвозвратно исчезъ, какъ фигура, составившаяся изъ брошеннаго платья, исчезаетъ, когда поймешь, какъ лежитъ это платье. Осталась одна коротконогая женщина, которая лежитъ потому, что дурно сложена, и мучаетъ безотвѣтную Вареньку за то, что та не такъ подвертываетъ ей пледъ. И никакими усиліями воображенія нельзя уже было возвратить прежнюю мадамъ Шталь.