Анна Каренина (Толстой)/Часть II/Глава XXXV/ДО
| ← Часть II, глава XXXIV | Анна Каренина — Часть II, глава XXXV | Часть III, глава I → |
| Источникъ: Левъ Толстой. Анна Каренина. — Москва: Типо-литографія Т-ва И. Н. Кушнеровъ и К°, 1903. — Т. I. — С. 298—303. |
Князь передалъ свое веселое расположеніе духа и домашнимъ своимъ, и знакомымъ, и даже нѣмцу-хозяину, у котораго стояли Щербацкіе.
Вернувшись съ Кити съ водъ и пригласивъ къ себѣ къ кофе и полковника, и Марью Евгеньевну, и Вареньку, князь велѣлъ вынести столъ и кресло въ садикъ, подъ каштанъ, и тамъ накрыть завтракъ. И хозяинъ, и прислуга оживились подъ вліяніемъ его веселости. Они знали его щедрость, и черезъ полчаса больной гамбургскій докторъ, жившій наверху, съ завистью смотрѣлъ въ окно на эту веселую русскую компанію здоровыхъ людей, собравшуюся подъ каштаномъ. Подъ дрожащею кругами тѣнью листьевъ, у покрытого бѣлою скатертью и уставленнаго кофейниками, хлѣбомъ, масломъ, сыромъ, холодною дичью стола сидѣла княгиня въ наколкѣ съ лиловыми лентами, раздавая чашки и тартинки. Но другомъ концѣ сидѣлъ князь, плотно кушая и громко и весело разговаривая. Князь разложилъ подлѣ себя свои покупки: рѣзные сундучки, бирюльки, разрѣзные ножики всѣхъ сортовъ, которыхъ онъ накупилъ кучу на всѣхъ водахъ, и раздаривалъ ихъ всѣмъ, въ томъ числѣ Лисхенъ, служанкѣ и хозяину, съ которымъ онъ шутилъ на своемъ комическомъ дурномъ нѣмецкомъ языкѣ, увѣряя его, что не воды вылѣчили Кити, но его отличныя кушанья, въ особенности супъ съ черносливомъ. Княгиня подсмѣивалась надъ мужемъ за его русскія привычки, но была такъ оживлена и весела, какъ не была во все время на водахъ. Полковникъ, какъ всегда, улыбался шуткамъ князя; но насчетъ Европы, которую онъ внимательно изучалъ, какъ онъ думалъ, онъ держалъ сторону княгини. Добродушная Марья Евгеньевна покатывалась со смѣху отъ всего, что́ говорилъ смѣшного князь, и Варенька, чего еще Кити никогда не видала, раскисала отъ слабаго, но сообщающагося смѣха, который возбуждали въ ней шутки князя.
Все это веселило Кити, но она не могла не быть озабоченною. Она не могла разрѣшить задачи, которую ей невольно задалъ отецъ своимъ веселымъ взглядомъ на ея друзей и на ту жизнь, которую она такъ полюбила. Къ задачѣ этой присоединилась еще перемѣна ея отношеній къ Петровымъ, которая нынче такъ очевидно и непріятно высказалась. Всѣмъ было весело, но Кити не могла быть веселою, и это еще болѣе мучило ее. Она испытывала чувство въ родѣ того, какое испытывала въ дѣтствѣ, когда подъ наказаніемъ была заперта въ своей комнатѣ и слушала веселый смѣхъ сестеръ.
— Ну, на что ты накупилъ эту бездну? — говорила княгиня, улыбаясь и подавая мужу чашку съ кофеемъ.
— Пойдешь ходить, ну, подойдешь къ лавочкѣ, просятъ купить: „Эрлаухтъ, эксцеленцъ, дурхлаухтъ“. Ну, ужъ какъ скажутъ: „дурхлаухтъ“, ужъ я и не могу: десяти талеровъ и нѣтъ.
— Это только отъ скуки, — сказала княгиня.
— Разумѣется, отъ скуки. Такая скука, матушка, что не знаешь куда дѣться.
— Какъ можно скучать, князь? Такъ много интереснаго теперь въ Германіи, — сказала Марья Евгеньевна.
— Да я все интересное знаю: супъ съ черносливомъ знаю, гороховую колбасу знаю. Все знаю.
— Нѣтъ, но, какъ хотите, князь, интересны ихъ учрежденія, — сказалъ полковникъ.
— Да что же интереснаго? Всѣ они довольны, какъ мѣдные гроши; всѣхъ побѣдили. Ну, а мнѣ-то чѣмъ же довольнымъ быть? Я никого не побѣдилъ, а только сапоги снимай самъ, да еще за дверь ихъ самъ выставляй. Утромъ вставай, сейчасъ же одѣвайся, иди въ салонъ чай скверный пить. То ли дѣло дома! Проснешься не торопясь, посердишься на что-нибудь, поворчишь, опомнишься хорошенько, все обдумаешь, не торопишься.
— А время — деньги, вы забываете это, — сказалъ полковникъ.
— Какое время! Другое время такое, что цѣлый мѣсяцъ за полтинникъ отдашь, а то такъ никакихъ денегъ за полчаса не возьмешь. Такъ ли, Катенька? Что ты, какая скучная?
— Я ничего.
— Куда же вы? Посидите еще, — обратился онъ къ Варенькѣ.
— Мнѣ надо домой, — сказала Варенька вставая и опять залилась смѣхомъ. Оправившись, она простилась и пошла въ домъ, чтобы взять шляпу.
Кити пошла за нею. Даже Варенька представлялась ей теперь другою. Она не была хуже, но она была другая, чѣмъ та, какою она прежде воображала ее себѣ.
— Ахъ, я давно такъ не смѣялась! — сказала Варенька, собирая зонтикъ и мѣшочекъ. — Какой онъ милый, вашъ папа!
Кити молчала.
— Когда же увидимся? — спросила Варенька.
— Maman хотѣла зайти къ Петровымъ. Вы не будете тамъ? — сказала Кити, испытывая Вареньку.
— Я буду, — отвѣчала Варенька. — Они собираются уѣзжать, такъ я обѣщалась помочь укладываться.
— Ну, и я приду.
— Нѣтъ, что вамъ?
— Отчего? отчего? отчего? — широко раскрывая глаза, заговорила Кити, взявшись, чтобы не выпускать Вареньку, за ея зонтикъ. — Нѣтъ, постойте, отчего?
— Такъ; вашъ папа пріѣхалъ, и потомъ съ вами они стѣсняются.
— Нѣтъ, вы мнѣ скажите, отчего вы не хотите, чтобъ я часто бывала у Петровыхъ? Вѣдь вы не хотите? Отчего?
— Я не говорила этого, — спокойно сказала Варенька
— Нѣтъ, пожалуйста, скажите!
— Все говорить? — спросила Варенька.
— Все, все! — подхватила Кити.
— Да особеннаго ничего нѣтъ, а только то, что Михаилъ Алексѣевичъ (такъ звали живописца) прежде хотѣлъ ѣхать раньше, а теперь не хочетъ уѣзжать, — улыбаясь сказала Варенька.
— Ну! ну! — торопила Кити, мрачно глядя на Вареньку.
— Ну, и почему-то Анна Павловна сказала, что онъ не хочетъ оттого, что вы тутъ. Разумѣется, это было некстати, но изъ-за этого, изъ-за васъ вышла ссора. А вы знаете, какъ эти больные раздражительны.
Кити, все болѣе хмурясь, молчала, и Варенька говорила одна, стараясь смягчить и успокоить ее и видя собиравшійся взрывъ, она не знала чего, слезъ или словъ.
— Такъ лучше вамъ не ходить… И, вы понимаете, вы не обижайтесь…
— И подѣломъ мнѣ, и подѣломъ мнѣ! — быстро заговорила Кити, схватывая зонтикъ изъ рукъ Вареньки и глядя мимо глазъ своего друга.
Варенькѣ хотѣлось улыбнуться, глядя на дѣтскій гнѣвъ своего друга, но она боялась оскорбить ее.
— Какъ подѣломъ? Я не понимаю, — сказала она.
— Подѣломъ за то, что все это было притворство, потому что это все выдуманное, а не отъ сердца. Какое мнѣ дѣло до чужого человѣка? И вотъ вышло, что я причиной ссоры и что я дѣлала то, чего меня никто не просилъ. Оттого что все притворство! притворство! притворство!..
— Да съ какою же цѣлью притворяться? — тихо оказала Варенька.
— Ахъ, какъ глупо, гадко! Не было мнѣ никакой нужды… Все притворство! — говорила она, открывая и закрывая зонтикъ.
— Да съ какою же цѣлью?
— Чтобы казаться лучше предъ людьми, предъ собой, предъ Богомъ; всѣхъ обмануть. Нѣтъ, теперь я уже не поддамся на это! Быть дурною, но по крайней мѣрѣ не лживою, не обманщицей!
— Да кто же обманщица? — укоризненно сказала Варенька. — Вы говорите, какъ будто…
Но Кити была въ своемъ припадкѣ вспыльчивости. Она не дала ей договорить.
— Я не о васъ, совсѣмъ не о васъ говорю. Вы совершенство. Да, да, я знаю, что вы всѣ совершенство; но что же дѣлать, что я дурная? Этого бы не было, если бы я не была дурная. Такъ пускай я буду какая есть, но не буду притворяться. Что мнѣ за дѣло до Анны Павловны! Пускай они живутъ, какъ хотятъ, и я, какъ хочу. Я не могу быть другою… И все это не то, не то!..
— Да что же не то? — въ недоумѣніи говорила Варенька.
— Все не то. Я не могу иначе жить, какъ по сердцу, а вы живете по правиламъ. Я васъ полюбила просто, а вы вѣрно только за тѣмъ, чтобы спасти меня, научить меня!
— Вы несправедливы, — сказала Варенька.
— Да я ничего не говорю про другихъ, я говорю про себя.
— Кити! — послышался голосъ матери, — поди сюда, покажи папа свои корольки.
Кити съ гордымъ видомъ, не помирившись со своимъ другомъ, взяла со стола корольки въ коробочкѣ и пошла къ матери.
— Что съ тобой? Что ты такая красная? — сказали ей мать и отецъ въ одинъ голосъ.
— Ничего, — отвѣчала она, — я сейчасъ приду, — и побѣжала назадъ.
„Она еще тутъ! — подумала она. — Что я скажу ей, Боже мой! что я надѣлала, что я говорила! За что я обидѣла ее? Что мнѣ дѣлать? Что я скажу ей?“ думала Кити и остановилась у двери.
Варенька въ шляпѣ и съ зонтикомъ въ рукахъ сидѣла у стола, разсматривая пружину, которую сломала Кити. Она подняла голову.
— Варенька, простите меня, простите! — прошептала Кити, подходя къ ней. — Я не помню, что я говорила. Я…
— Я, право, не хотѣла васъ огорчать, — сказала Варенька улыбаясь.
Миръ былъ заключенъ. Но съ пріѣздомъ отца для Кити измѣнился весь тотъ міръ, въ которомъ она жила. Она не отреклась отъ всего того, что узнала, но поняла, что она себя обманывала, думая, что можетъ быть тѣмъ, чѣмъ хотѣла быть. Она какъ будто очнулась; почувствовала всю трудность безъ притворства и хвастовства удержаться на той высотѣ, на которую она хотѣла подняться; кромѣ того, она почувствовала всю тяжесть этого міра горя, болѣзней, умирающихъ, въ которомъ она жила; ей мучительны показались тѣ усилія, которыя она дѣлала надъ собой, чтобы любить это, и поскорѣе захотѣлось на свѣжій воздухъ, въ Россію, въ Ергушово, куда, какъ она узнала изъ письма, переѣхала ужъ ея сестра Долли съ дѣтьми.
Но любовь ея къ Варенькѣ не ослабѣла. Прощаясь, Кити упрашивала ее пріѣхать къ нимъ въ Россію.
— Я пріѣду, когда вы выйдете замужъ, — сказала Варенька.
— Я никогда не выйду.
— Ну, такъ я никогда не пріѣду.
— Ну, такъ я только для этого выйду замужъ. Смотрите же, помните обѣщаніе! — сказала Кити.
Предсказанія доктора оправдались. Кити возвратилась домой, въ Россію, излѣченная. Она не была такъ беззаботна и весела, какъ прежде, но была спокойна. Московскія горести ея стали воспоминаніемъ.