Анна Каренина (Толстой)/Часть III/Глава I/ДО
| ← Часть II, глава XXXV | Анна Каренина — Часть III, глава I | Часть III, глава II → |
| Источникъ: Левъ Толстой. Анна Каренина. — Москва: Типо-литографія Т-ва И. Н. Кушнеровъ и К°, 1903. — Т. I. — С. 304—308. |
Сергѣй Ивановичъ Кознышевъ хотѣлъ отдохнуть отъ умственной работы и, вмѣсто того чтобъ отправиться по обыкновенію за границу, пріѣхалъ въ концѣ мая въ деревню къ брату. По его убѣжденіямъ, самая лучшая жизнь была деревенская. Онъ пріѣхалъ теперь наслаждаться этою жизнью къ брату. Константинъ Левинъ былъ очень радъ, тѣмъ болѣе что онъ не ждалъ уже въ это лѣто брата Николая. Но, несмотря на свою любовь и уваженіе къ Сергѣю Ивановичу, Константину Левину было въ деревнѣ неловко съ братомъ. Ему неловко, даже непріятно было видѣть, отношеніе брата къ деревнѣ. Для Константина Левина деревня была мѣсто жизни, то-есть радостей, страданій, труда; для Сергѣя Ивановича деревня была, съ одной стороны, отдыхъ отъ труда, съ другой — полезное противоядіе испорченности, которое онъ принималъ съ удовольствіемъ и сознаніемъ его пользы. Для Константина Левина деревня была тѣмъ хороша, что она представляла поприще для труда, несомнѣнно полезнаго; для Сергѣя Ивановича деревня была особенно хороша тѣмъ, что тамъ можно и должно ничего не дѣлать. Кромѣ того, и отношеніе Сергѣя Ивановича къ народу нѣсколько коробило Константина. Сергѣй Ивановичъ говорилъ, что онъ любитъ и знаетъ народъ, и часто бесѣдовалъ съ мужиками, что́ онъ умѣлъ дѣлать хорошо, не притворяясь и не ломаясь, и изъ каждой такой бесѣды выводилъ общія данныя въ пользу народа и въ доказательство, что зналъ этотъ народъ. Такое отношеніе къ народу не нравилось Константину Левину. Для Константина народъ былъ только главный участникъ въ общемъ трудѣ, и, несмотря на все уваженіе и какую-то кровную любовь къ мужику, всосанную имъ, какъ онъ самъ говорилъ, вѣроятно съ молокомъ бабы-кормилицы, онъ, какъ участникъ съ нимъ въ общемъ дѣлѣ, иногда приходившій въ восхищеніе отъ силы, кротости, справедливости этихъ людей, очень часто, когда въ общемъ дѣлѣ требовались другія качества, приходилъ въ озлобленіе на народъ за его безпечность, неряшливость, пьянство, ложь. Константинъ Левинъ, если бы у него спросили, любитъ ли онъ народъ, рѣшительно не зналъ бы, какъ на это отвѣтить. Онъ любилъ и не любилъ народъ такъ же, какъ и вообще людей. Разумѣется, какъ добрый человѣкъ, онъ больше любилъ, чѣмъ не любилъ людей, а потому и народъ. Но любить или не любить народъ, какъ что-то особенное, онъ не могъ, потому что не только жилъ съ народомъ, не только всѣ его интересы были связаны съ народомъ, но онъ считалъ и самого себя частью народа, не видѣлъ въ себѣ и народѣ никакихъ особенныхъ качествъ и недостатковъ и не могъ противопоставлять себя народу. Кромѣ того, хотя онъ долго жилъ въ самыхъ близкихъ отношеніяхъ къ мужикамъ, какъ хозяинъ и посредникъ, а главное какъ совѣтчикъ (мужики вѣрили ему и ходили верстъ за сорокъ къ нему совѣтоваться), онъ не имѣлъ никакого опредѣленнаго сужденія о народѣ и на вопросъ: знаетъ ли онъ народъ? былъ бы въ такомъ же затрудненіи отвѣтить, какъ на вопросъ: любитъ ли онъ народъ? Сказать, что онъ знаетъ народъ, было бы для него то же самое, что сказать, что онъ знаетъ людей. Онъ постоянно наблюдалъ и узнавалъ всякаго рода людей и въ томъ числѣ людей-мужиковъ, которыхъ онъ считалъ хорошими и интересными людьми, и безпрестанно замѣчалъ въ нихъ новыя черты, измѣнялъ о нихъ прежнія сужденія и составлялъ новыя. Сергѣй Ивановичъ напротивъ. Точно такъ же какъ онъ любилъ и хвалилъ деревенскую жизнь въ противоположность той, которой онъ не любилъ, точно такъ же и народъ любилъ онъ въ противоположность тому классу людей, котораго онъ не любилъ, и точно такъ же онъ зналъ народъ, какъ что-то противоположное вообще людямъ. Въ его методическомъ умѣ ясно сложились опредѣленныя формы народной жизни, выведенныя отчасти изъ самой народной жизни, но преимущественно изъ противоположенія. Онъ никогда не измѣнялъ своего мнѣнія о народѣ и сочувственнаго къ нему отношенія.
Въ случавшихся между братьями разногласіяхъ при сужденіяхъ о народѣ, Сергѣй Ивановичъ всегда побѣждалъ брата именно тѣмъ, что у Сергѣя Ивановича были опредѣленныя понятія о народѣ, его характерѣ, свойствахъ и вкусахъ; у Константина же Левина никакого опредѣленнаго и неизмѣннаго понятія не было, такъ что въ этихъ спорахъ Константинъ былъ уличаемъ въ противорѣчіи самому себѣ.
Для Сергѣя Ивановича меньшой братъ его былъ славный малый, съ сердцемъ, поставленнымъ хорошо (какъ онъ выражался по-французски), но съ умомъ хотя и довольно быстрымъ, однако подчиненнымъ впечатлѣніямъ минуты и потому исполненнымъ противорѣчій. Со снисходительностью старшаго брата онъ иногда объяснялъ ему значеніе вещей, но не могъ находить удовольствія спорить съ нимъ, потому что слишкомъ легко разбивалъ его.
Константинъ Левинъ смотрѣлъ на брата, какъ на человѣка огромнаго ума и образованія, благороднаго въ самомъ высокомъ значеніи этого слова и одареннаго способностью дѣятельности для общаго блага. Но въ глубинѣ своей души, чѣмъ старше онъ становился и чѣмъ ближе узнавалъ своего брата, тѣмъ чаще и чаще ему приходило въ голову, что эта способность дѣятельности для общаго блага, которой онъ чувствовалъ себя совершенно лишеннымъ, можетъ быть и не есть качество, а напротивъ недостатокъ чего-то, не недостатокъ добрыхъ, честныхъ, благородныхъ желаній и вкусовъ, но недостатокъ силы жизни, того, что́ называютъ сердцемъ, того стремленія, которое заставляетъ человѣка изъ всѣхъ безчисленныхъ представляющихся путей жизни выбрать одинъ и желать этого одного. Чѣмъ больше онъ узнавалъ брата, тѣмъ болѣе замѣчалъ, что и Сергѣй Ивановичъ, и многіе другіе дѣятели для общаго блага не сердцемъ были приведены къ этой любви къ общему благу, но умомъ разсудили, что заниматься этимъ хорошо, и только потому занимались этимъ. Въ этомъ предположеніи утвердило Левина еще и то замѣчаніе, что братъ его нисколько не больше принималъ къ сердцу вопросы объ общемъ благѣ и о безсмертіи души, чѣмъ о шахматной партіи или объ остроумномъ устройствѣ новой машины.
Кромѣ того, Константину Левину было въ деревнѣ неловко съ братомъ еще и оттого, что въ деревнѣ, особенно лѣтомъ, Левинъ бывалъ постоянно занятъ хозяйствомъ и ему недоставало длиннаго лѣтняго дня, для того чтобы передѣлать все, что́ нужно, — а Сергѣй Ивановичъ отдыхалъ. Но, хотя онъ и отдыхалъ теперь, т.-е. не работалъ надъ своимъ сочиненіемъ, онъ такъ привыкъ къ умственной дѣятельности, что любилъ высказывать въ красивой сжатой формѣ приходившія ему мысли и любилъ, чтобы было кому слушать. Самый же обыкновенный и естественный слушатель его былъ братъ. И потому, несмотря на дружескую простоту ихъ отношеній, Константину неловко было оставлять его одного. Сергѣй Ивановичъ любилъ лечь въ траву на солнцѣ и лежать такъ, жарясь, и лѣниво болтать.
— Ты не повѣришь, — говорилъ онъ брату, — какое для меня наслажденіе эта хохлацкая лѣнь. Ни одной мысли въ головѣ, хоть шаромъ покати.
Но Константину Левину скучно было сидѣть и слушать его особенно потому, что онъ зналъ, что безъ него возятъ навозъ на неразлѣшенное поле и навалятъ Богъ знаетъ какъ, если не посмотрѣть, и рѣзцы въ плугахъ не завинтятъ, а поснимаютъ и потомъ скажутъ, что плуги — выдумка пустая и то ли дѣло соха Андреевна, и т. п.
— Да будетъ тебѣ ходить по жарѣ, — говорилъ ему Сергѣй Ивановичъ.
— Нѣтъ, мнѣ только на минуту забѣжать въ контору, — говорилъ Левинъ и убѣгалъ въ поле.