— Вотъ все дожидался васъ, не хотѣлъ безъ васъ пить кофе, хоть ослабѣлъ ужасно“.
„Да, можетъ быть, и это непріятно ей было, когда я подала ему пледъ. Все это такъ просто, но онъ такъ неловко это принялъ, такъ долго благодарилъ, что и мнѣ стало неловко. И потомъ этотъ портретъ мой, который онъ такъ хорошо сдѣлалъ. А главное этотъ взглядъ, смущенный и нѣжный!.. Да, да, это такъ! — съ ужасомъ повторила себѣ Кити. — Нѣтъ, это не можетъ, не должно быть! Онъ такъ жалокъ!“ говорила она себѣ вслѣдъ за этимъ.
Это сомнѣніе отравляло прелесть ея новой жизни.
Уже передъ концомъ курса водъ князь Щербацкій, ѣздившій послѣ Карлсбада въ Баденъ и Киссингенъ къ русскимъ знакомымъ набраться русскаго духа, какъ онъ говорилъ, вернулся къ своимъ.
Взгляды князя и княгини на заграничную жизнь были совершенно противоположные. Княгиня находила все прекраснымъ и, несмотря на свое твердое положеніе въ русскомъ обществѣ, старалась за границей походить на Европейскую даму, чѣмъ она не была, — потому что она была русская барыня, — и потому притворялась, что ей было отчасти неловко. Князь же, напротивъ, находилъ за границей все сквернымъ, тяготился европейскою жизнью, держался своихъ русскихъ привычекъ и нарочно старался выказывать себя за границей менѣе европейцемъ, чѣмъ онъ былъ въ дѣйствительности.
Князь вернулся похудѣвшій, съ обвислыми мѣшками кожи на щекахъ, но въ самомъ веселомъ расположеніи духа. Веселое расположеніе его еще усилилось, когда онъ увидалъ Кити совершенно поправившеюся. Извѣстіе о дружбѣ Кити съ госпожей Шталь и Варенькой и переданныя княгиней наблюденія надъ какою-то перемѣной, происшедшей въ Кити, смутили князя и
