Анна Каренина (Толстой)/Часть II/Глава XIII/ДО
| ← Часть II, глава XII | Анна Каренина — Часть II, глава XIII | Часть II, глава XIV → |
| Источникъ: Левъ Толстой. Анна Каренина. — Москва: Типо-литографія Т-ва И. Н. Кушнеровъ и К°, 1903. — Т. I. — С. 197—204. |
Левинъ надѣлъ большіе сапоги и въ первый разъ не шубу, а суконную поддевку и пошелъ по хозяйству, шагая черезъ ручьи, рѣжущіе глаза своимъ блескомъ на солнцѣ, ступая то на ледокъ, то въ липкую грязь.
Весна — время плановъ и предположеній. И, выйдя на дворъ, Левинъ, какъ дерево весною, еще не знающее, куда и какъ разрастутся его молодые побѣги и вѣтви, заключенные въ налитыхъ почвахъ, самъ не зналъ хорошенько, за какія предпріятія въ любимомъ его хозяйствѣ онъ примется теперь, но чувствовалъ, что онъ полонъ плановъ и предположеній самыхъ хорошихъ. Прежде всего онъ прошелъ къ скотинѣ. Коровы были выпущены на варокъ и, сіяя перелинявшею гладкою шерстью, пригрѣвшись на солнцѣ, мычали, просясь въ поле. Полюбовавшись знакомыми ему до малѣйшихъ подробностей коровами, Левинъ велѣлъ выгнать ихъ въ поле, а на варокъ выпустить телятъ. Пастухъ весело побѣжалъ собираться въ поле. Бабы-скотницы, подбирая поневы, босыми, еще бѣлыми, незагорѣвшими ногами шлепая по грязи, съ хворостинами бѣгали за мычавшими, ошалѣвшими отъ весенней радости телятами, загоняя ихъ на дворъ.
Полюбовавшись на приплодъ нынѣшняго года, который былъ необыкновенно хорошъ, — ранніе телята были съ мужицкую корову, Павина дочь, трехъ мѣсяцевъ, была ростомъ съ годовыхъ, — Левинъ велѣлъ вынести имъ наружу корыто и задать сѣно за рѣшетки. Но оказалось, что на неупотребляемомъ зимой варкѣ сдѣланныя съ осени рѣшетки были поломаны. Онъ послалъ за плотникомъ, который по наряду долженъ былъ работать молотилку. Но оказалось, что плотникъ чинилъ бороны, которыя должны были быть починены еще съ масленицы. Это было очень досадно Левину. Досадно было, что повторялось это вѣчное неряшество хозяйства, противъ котораго онъ столько лѣтъ боролся всѣми своими силами. Рѣшетки, какъ онъ узналъ, ненужныя зимой, были перенесены въ рабочую конюшню и тамъ поломались, такъ какъ онѣ и были сдѣланы легко, для телятъ. Кромѣ того, изъ этого же оказывалось, что бороны и всѣ земледѣльческія орудія, которыя велѣно было осмотрѣть и починить еще зимой и для которыхъ нарочно взяты были три плотника, были не починены, и бороны все-таки чинили, когда надо было ѣхать скородить. Левинъ послалъ за приказчикомъ; но тотчасъ же и самъ пошелъ отыскивать его. Приказчикъ, сіяя такъ же, какъ и все въ этотъ день, въ обшитомъ мерлушкой тулупчикѣ, шелъ съ гумна, ломая въ рукахъ соломинку.
— Отчего плотникъ не на молотилкѣ?
— Да я хотѣлъ вчера доложить: бороны починить надо. Вѣдь вотъ пахать.
— Да зимой-то что жъ?
— Да вамъ насчетъ чего угодно плотника?
— Гдѣ рѣшетки съ телячьяго двора?
— Приказалъ снести на мѣста. Что прикажете съ этимъ народомъ! — сказалъ приказчикъ, махая рукой.
— Не съ этимъ народомъ, а съ этимъ приказчикомъ! — сказалъ Левинъ, вспыхнувъ. — Ну, для чего я васъ держу! — закричалъ онъ. Но, вспомнивъ, что этимъ не поможешь, остановился на половинѣ рѣчи и только вздохнулъ. — Ну что, сѣять можно? — спросилъ онъ, помолчавъ.
— За Туркинымъ завтра или послѣзавтра можно будетъ.
— А клеверъ?
— Послалъ Василья съ Мишкой, разсѣваютъ. Не знаю только, пролѣзутъ ли: топко.
— На сколько десятинъ?
— На шесть.
— Отчего же не на всѣ? — вскрикнулъ Левинъ.
Что клеверъ сѣяли только на шесть, а не на двадцать десятінъ, это было еще досаднѣе. Посѣвъ клевера и по теоріи, и по собственному его опыту бывалъ только тогда хорошъ, когда сдѣланъ какъ можно раньше, почти по снѣгу. И никогда Левинъ не могъ добиться этого.
— Народу нѣтъ. Что прикажете съ этимъ народомъ дѣлать? Трое не приходили. Вотъ и Семенъ…
— Ну, вы бы отставили отъ соломы.
— Да я и то отставилъ.
— Гдѣ же народъ?
— Пятеро компотъ дѣлаютъ (что значило компостъ). Четверо овесъ пересыпаютъ: какъ бы не тронулся, Константинъ Дмитричъ.
Левинъ очень хорошо зналъ, что „какъ бы не тронулся“ значило, что сѣменной англійскій овесъ уже испортили, — опять не сдѣлали того, что онъ приказывалъ.
— Да вѣдь я говорилъ еще постомъ, трубы!.. — вскрикнулъ онъ.
— Не безпокойтесь, все сдѣлаемъ во́-время.
Левинъ сердито махнулъ рукой, пошелъ къ амбарамъ взглянуть овесъ и вернулся къ конюшнѣ. Овесъ еще не испортился. Но рабочіе пересыпали его лопатами, тогда какъ можно было спустить его прямо въ нижній амбаръ, и, распорядившись этимъ и оторвавъ отсюда двухъ рабочихъ для посѣва клевера, Левинъ успокоился отъ досады на приказчика. Да и день былъ такъ хорошъ, что нельзя было сердиться.
— Игнатъ! — крикнулъ онъ кучеру, который съ засученными рукавами обмывалъ у колодца коляску, — осѣдлай мнѣ…
— Кого прикажете?
— Ну, хоть Колпика.
— Слушаю-съ.
Пока сѣдлали лошадь, Левинъ опять подозвалъ вертѣвшагося на виду приказчика, чтобы помириться съ нимъ, и сталъ говорить ему о предстоящихъ весеннихъ работахъ и хозяйственныхъ планахъ.
Возку навоза начать раньше, чтобы до ранняго покоса все было кончено. А плугами пахать безъ отрыву дальнее поле, такъ чтобы продержать его чернымъ паромъ. Покосы убрать всѣ не исполу, а работниками.
Приказчикъ слушалъ внимательно и видимо дѣлалъ усилія, чтобы одобрять предположенія хозяина; но онъ все-таки имѣлъ столь знакомый Левину и всегда раздражающій его безнадежный и унылый видъ. Видъ этотъ говорилъ: все это хорошо, да какъ Богъ дастъ.
Ничто такъ не огорчало Левина, какъ этотъ тонъ. Но такой тонъ былъ общій у всѣхъ приказчиковъ, сколько ихъ у него ни перебывало. У всѣхъ было то же отношеніе къ его предположеніямъ, и потому онъ теперь уже не сердился, но огорчался и чувствовалъ себя еще болѣе возбужденнымъ для борьбы съ этою какою-то стихійною силой, которую онъ иначе не умѣлъ назвать, какъ: „что Богъ дастъ“, и которая постоянно противопоставлялась ему.
— Какъ успѣемъ, Константинъ Дмитричъ, — сказалъ приказчикъ.
— Отчего же не успѣете?
— Рабочихъ надо непремѣнно нанять еще человѣкъ пятнадцать. Вотъ не приходятъ. Нынче были, по семидесяти рублей на лѣто просятъ.
Левинъ замолчалъ. Опять противопоставлялась эта сила. Онъ зналъ, что сколько они ни пытались, они не могли нанять больше сорока, тридцати семи, тридцати восьми рабочихъ за настоящую цѣну; сорокъ нанимались, а больше нѣтъ. Но все-таки онъ не могъ не бороться.
— Пошлите въ Суры, къ Чефировку, если не придутъ. Надо искать.
— Послать пошлю, — уныло сказалъ Василій Ѳедоровичъ. — Да вотъ и лошади слабы стали.
— Прикупимъ. Да вѣдь я знаю, — прибавилъ онъ смѣясь, — вы все поменьше да похуже; но я нынѣшній годъ ужъ не дамъ вамъ по-своему дѣлать. Все буду самъ.
— Да вы и то, кажется, мало спите. Намъ веселѣй, какъ у хозяина на глазахъ…
— Такъ за Березовымъ Доломъ разсѣваютъ клеверъ? Поѣду посмотрю, — сказалъ онъ, садясь на маленькаго буланаго Колпика, подведеннаго кучеромъ.
— Черезъ ручей не проѣдете, Константинъ Дмитричъ, — крикнулъ кучеръ.
— Ну, такъ лѣсомъ.
И бойкою иноходью доброй, застоявшейся лошадки, похрапывающей надъ лужами и попрашивающей поводья, Левинъ поѣхалъ по грязи двора за ворота и въ поле.
Если Левину весело было на скотномъ и животномъ дворахъ, то ему еще стало веселѣе въ полѣ. Мѣрно покачиваясь на иноходи добраго конька, впивая теплый со свѣжестью запахъ снѣга и воздуха при проѣздѣ черезъ лѣсъ по оставшемуся кое-гдѣ праховому осовывавщемуся снѣгу съ расплывшими слѣдами, онъ радовался на каждое свое дерево съ оживавшимъ на корѣ его мохомъ и съ напухшими почками. Когда онъ выѣхалъ за лѣсъ, передъ нимъ на огромномъ пространствѣ раскинулись ровнымъ бархатнымъ ковромъ зеленя безъ одной плѣшины и вымочки, только кое-гдѣ въ лощинахъ запятнанныя остатками тающаго снѣга. Его не разсердили ни видь крестьянской лошади и стригуна, топтавшихъ его зеленя (онъ велѣлъ согнать ихъ встрѣтившемуся мужику), ни насмѣшливый и глупый отвѣтъ мужика Ипата, котораго онъ встрѣтилъ и спросилъ: „Что, Ипатъ, скоро сѣять?“ — „Надо прежде вспахать, Константинъ Дмитричъ“, отвѣчалъ Ипатъ. Чѣмъ дальше онъ ѣхалъ, тѣмъ веселѣе ему становилось, и хозяйственные планы одинъ лучше другого представлялись ему: обсадить всѣ поля лозинами по полуденнымъ линіямъ, такъ чтобы не залеживался снѣгъ подъ ними; перерѣзать на шесть полей навозныхъ и три запасныхъ съ травосѣяніемъ, выстроить скотный дворъ на дальнемъ концѣ поля и вырыть прудъ, а для удобренія устроить переносныя загороды для скота. И тогда 300 десятинъ пшеницы, 100 картофеля и 150 клевера и ни одной истощенной десятины.
Съ такими мечтами, осторожно поворачивая лошадь межами, чтобы не топтать свои зеленя, онъ подъѣхалъ къ работникамъ, разсѣвавшимъ клеверъ. Телѣга съ сѣменами стояла не на рубежѣ, а на пашнѣ, и пшеничная озимь была изрыта колесами и ископана лошадью. Оба работника сидѣли на межѣ, вѣроятно раскуривая общую трубку. Земля въ телѣгѣ, съ которою смѣшаны были сѣмена, была не размята, а слежалась или смерзлась комьями. Увидавъ хозяина, Василій работникъ пошелъ къ телѣгѣ, а Мишка принялся разсѣвать. Это было нехорошо, но на рабочихъ Левинъ рѣдко сердился. Когда Василій подошелъ, Левинъ велѣлъ ему отвесть лошадь на рубежъ.
— Ничего, сударь, затянетъ, — отвѣчалъ Василій.
— Пожалуйста, не разсуждай, — сказалъ Левинъ, — а дѣлай, что говорятъ.
— Слушаю-съ, — отвѣчалъ Василій и взялся за голову лошади. — А ужъ сѣвъ, Константинъ Дмитричъ, — сказалъ онъ, заискивая, — первый сортъ. Только ходить страсть! По пудовику на лаптѣ волочишь.
— А отчего у васъ земля не просѣянная? — сказалъ Левинъ.
— Да мы разминаемъ, — отвѣчалъ Василій, набирая сѣмянъ и въ ладоняхъ растирая землю.
Василій не былъ виноватъ, что ему насыпали непросѣянной земли, но все-таки было досадно.
Уже не разъ испытавъ съ пользой извѣстное ему средство заглушать свою досаду и все кажущееся дурнымъ сдѣлать опять хорошимъ, Левинъ и теперь употребилъ это средство. Онъ посмотрѣлъ, какъ шагалъ Мишка, ворочая огромные комья земли, налипавшей на каждой ногѣ, слѣзъ съ лошади, взялъ у Василія сѣвалку и пошелъ разсѣвать.
— Гдѣ ты остановился?
Василій указалъ на мѣтку ногой, и Левинъ пошелъ, какъ умѣлъ, высѣвать землю съ сѣменами. Ходить было трудно, какъ по болоту, и Левинъ, пройдя лѣху, запотѣлъ и, остановившись, отдалъ сѣвалку.
— Ну, баринъ, на лѣто чуръ меня не ругать за эту лѣху, — сказалъ Василій.
— А что? — весело сказалъ Левинъ, чувствуя уже дѣйствительность употребленнаго средства.
— Да вотъ посмотрите на лѣто. Отличится. Вы гляньте-ка, гдѣ я сѣялъ прошлую весну. Какъ разсадилъ! Вѣдь я, Константинъ Дмитричъ, кажется, вотъ какъ отцу родному стараюсь. Я и самъ не люблю дурно дѣлать и другимъ не велю. Хозяину хорошо, и намъ хорошо. Какъ глянешь вонъ, — сказалъ Василій, указывая на поле, — сердце радуется.
— А хороша весна, Василій!
— Да ужъ такая весна, старики не запомнятъ. Я вотъ дома былъ, тамъ у насъ старикъ тоже пшеницы три осминника посѣялъ. Такъ сказываетъ ото ржей не отличишь.
— А вы давно стали сѣять пшеницу?
— Да вы жъ научили позалѣтошный годъ; вы же мнѣ двѣ мѣры пожертвовали. Четверть продали, да три осминника посѣяли.
— Ну смотри же, растирай комья-то, — сказалъ Левинъ, подходя къ лошади, — да за Мишкой смотри. А хорошій будетъ всходъ, тебѣ по пятидесяти копеекъ за десятину.
— Благодаримъ покорно. Мы вами, кажется, и такъ много довольны.
Левинъ сѣлъ на лошадь и поѣхалъ на поле, гдѣ былъ прошлогодній клеверъ, и на то, которое плугомъ было приготовлено подъ яровую пшеницу.
Всходъ клевера по жнивью былъ чудесный. Онъ уже весь отжилъ и твердо зеленѣлъ изъ-за посломанныхъ прошлогоднихъ стеблей пшеницы. Лошадь вязла по ступицу, и каждая нога ея чмокала, вырываясь изъ полуоттаявшей земли. По плужной пахотѣ и вовсе нельзя было проѣхать: только тамъ и держало, гдѣ былъ ледокъ, а въ оттаявшихъ бороздахъ нога вязла выше ступицы. Пахота была превосходная; черезъ два дня можно будетъ бороновать и сѣять. Все было прекрасно, все было весело. Назадъ Левинъ поѣхалъ черезъ ручей, надѣясь, что вода сбыла. И дѣйствительно, онъ переѣхалъ и вспугнулъ двухъ утокъ. „Должны быть и вальдшнепы“, подумалъ онъ и какъ разъ у поворота къ дому встрѣтилъ лѣсного караульщика, который подтвердилъ его предположеніе о вальдшнепахъ.
Левинъ поѣхалъ рысью домой, чтобы успѣть пообѣдать и приготовить ружье къ вечеру.