— А что? — весело сказалъ Левинъ, чувствуя уже дѣйствительность употребленнаго средства.
— Да вотъ посмотрите на лѣто. Отличится. Вы гляньте-ка, гдѣ я сѣялъ прошлую весну. Какъ разсадилъ! Вѣдь я, Константинъ Дмитричъ, кажется, вотъ какъ отцу родному стараюсь. Я и самъ не люблю дурно дѣлать и другимъ не велю. Хозяину хорошо, и намъ хорошо. Какъ глянешь вонъ, — сказалъ Василій, указывая на поле, — сердце радуется.
— А хороша весна, Василій!
— Да ужъ такая весна, старики не запомнятъ. Я вотъ дома былъ, тамъ у насъ старикъ тоже пшеницы три осминника посѣялъ. Такъ сказываетъ ото ржей не отличишь.
— А вы давно стали сѣять пшеницу?
— Да вы жъ научили позалѣтошный годъ; вы же мнѣ двѣ мѣры пожертвовали. Четверть продали, да три осминника посѣяли.
— Ну смотри же, растирай комья-то, — сказалъ Левинъ, подходя къ лошади, — да за Мишкой смотри. А хорошій будетъ всходъ, тебѣ по пятидесяти копеекъ за десятину.
— Благодаримъ покорно. Мы вами, кажется, и такъ много довольны.
Левинъ сѣлъ на лошадь и поѣхалъ на поле, гдѣ былъ прошлогодній клеверъ, и на то, которое плугомъ было приготовлено подъ яровую пшеницу.
Всходъ клевера по жнивью былъ чудесный. Онъ уже весь отжилъ и твердо зеленѣлъ изъ-за посломанныхъ прошлогоднихъ стеблей пшеницы. Лошадь вязла по ступицу, и каждая нога ея чмокала, вырываясь изъ полуоттаявшей земли. По плужной пахотѣ и вовсе нельзя было проѣхать: только тамъ и держало, гдѣ былъ ледокъ, а въ оттаявшихъ бороздахъ нога вязла выше ступицы. Пахота была превосходная; черезъ два дня можно будетъ бороновать и сѣять. Все было прекрасно, все было весело. Назадъ Левинъ поѣхалъ черезъ ручей, надѣясь, что вода сбыла. И дѣйствительно, онъ переѣхалъ и вспугнулъ двухъ утокъ.
