Анна Каренина (Толстой)/Часть II/Глава XII/ДО
| ← Часть II, глава XI | Анна Каренина — Часть II, глава XII | Часть II, глава XIII → |
| Источникъ: Левъ Толстой. Анна Каренина. — Москва: Типо-литографія Т-ва И. Н. Кушнеровъ и К°, 1903. — Т. I. — С. 193—196. |
Еще въ первое время по возвращеніи изъ Москвы, когда Левинъ каждый разъ вздрагивалъ и краснѣлъ, вспоминая позоръ отказа, онъ говорилъ себѣ: „Такъ же краснѣлъ и вздрагивалъ я, считая все погибшимъ, когда получилъ единицу за физику и остался на второмъ курсѣ; такъ же считалъ себя погибшимъ послѣ того, какъ испортилъ порученное мнѣ дѣло сестры. И что жъ? теперь, когда прошли года, я вспоминаю и удивляюсь, какъ это могло огорчать меня. То же будетъ и съ этимъ горемъ. Пройдетъ время, и я буду къ этому равнодушенъ“.
Но прошло три мѣсяца, и онъ не сталъ къ этому равнодушенъ, и ему такъ же, какъ и въ первые дни, было больно вспоминать объ этомъ. Онъ не могъ успокоиться, потому что онъ, такъ долго мечтавшій о семейной жизни, такъ чувствовавшій себя созрѣвшимъ для нея, все-таки не былъ женатъ и былъ дальше чѣмъ когда-нибудь отъ женитьбы. Онъ болѣзненно чувствовалъ самъ, какъ чувствовали всѣ его окружающіе, что нехорошо въ его года человѣку единому быти. Онъ помнилъ, какъ онъ передъ отъѣздомъ въ Москву сказалъ разъ своему скотнику Николаю, наивному мужику, съ которымъ онъ любилъ поговорить: „Что, Николай! хочу жениться“, и какъ Николай поспѣшно отвѣчалъ, какъ о дѣлѣ, въ которомъ не можетъ быть никакого сомнѣнія: „И давно пора, Константинъ Дмитричъ“. Но женитьба теперь стала отъ него дальше, чѣмъ когда-либо. Мѣсто было занято, и, когда онъ теперь въ воображеніи ставилъ на это мѣсто кого-нибудь изъ своихъ знакомыхъ дѣвушекъ, онъ чувствовалъ, что это было совершенно невозможно. Кромѣ того, воспоминаніе объ отказѣ и о роли, которую онъ игралъ при этомъ, мучило его стыдомъ. Сколько онъ ни говорилъ себѣ, что онъ тутъ ни въ чемъ невиноватъ, воспоминаніе это, наравнѣ съ другими такого же рода стыдными воспоминаніями, заставляло его вздрагивать и краснѣть. Были въ его прошедшемъ, какъ у всякаго человѣка, сознанные имъ дурные поступки, за которые совѣсть должна была бы мучить его; но воспоминаніе о дурныхъ поступкахъ далеко не такъ мучило его, какъ эти ничтожныя, но стыдныя воспоминанія. Эти раны никогда не затягивались. И наравнѣ съ этими воспоминаніями стояли теперь отказъ и то жалкое положеніе, въ которомъ онъ долженъ былъ представляться другимъ въ этотъ вечеръ. Но время и работа дѣлали свое. Тяжелыя воспоминанія болѣе и болѣе застилались для него невидимыми, но значительными событіями деревенской жизни. Съ каждою недѣлей онъ все рѣже вспоминалъ о Кити. Онъ ждалъ съ нетерпѣніемъ извѣстія, что она уже вышла или выходитъ на-дняхъ замужъ, надѣясь, что такое извѣстіе, какъ выдергиваніе зуба, совсѣмъ вылѣчитъ его.
Между тѣмъ пришла весна, прекрасная, дружная, безъ ожиданія и обмановъ весны, одна изъ тѣхъ рѣдкихъ весенъ, которымъ вмѣстѣ радуются растенія, животныя и люди. Эта прекрасная весна еще болѣе возбудила Левина и утвердила его въ намѣреніи отречься отъ всего прежняго, съ тѣмъ чтобы устроить твердо и независимо свою одинокую жизнь. Хотя многіе изъ тѣхъ плановъ, съ которыми онъ вернулся въ деревню, и не были имъ исполнены, однако самое главное — чистота жизни была соблюдена имъ. Онъ не испытывалъ того стыда, который обыкновенно мучилъ его послѣ паденія, и онъ могъ смѣло смотрѣть въ глаза людямъ. Еще въ февралѣ онъ получилъ письмо отъ Марьи Николаевны о томъ, что здоровье брата Николая становится хуже, но что онъ не хочетъ лѣчиться, и, вслѣдствіе этого письма, Левинъ ѣздилъ въ Москву къ брату и успѣлъ уговорить его посовѣтоваться съ докторомъ и ѣхать на воды за границу. Ему такъ хорошо удалось уговорить брата и дать ему взаймы денегъ на поѣздку, не раздражая его, что въ этомъ отношеніи онъ былъ собой доволенъ. Кромѣ хозяйства, требовавшаго особеннаго вниманія весною, кромѣ чтенія, Левинъ началъ этою зимой еще сочиненіе о хозяйствѣ, планъ котораго состоялъ въ томъ, чтобы характеръ рабочаго въ хозяйствѣ былъ принимаемъ за абсолютное данное, какъ климатъ и почва, и чтобы, слѣдовательно, всѣ положенія науки о хозяйствѣ выводились не изъ однихъ данныхъ почвы и климата, но изъ данныхъ почвы, климата и извѣстнаго неизмѣннаго характера рабочаго. Такъ что, несмотря на уединеніе или вслѣдствіе уединенія, жизнь его была чрезвычайно наполнена; только изрѣдка онъ испытывалъ неудовлетворенное желаніе сообщенія бродящихъ у него въ головѣ мыслей кому-нибудь, кромѣ Агаѳьи Михайловны, такъ какъ и съ нею ему случалось нерѣдко разсуждать о физикѣ, теоріи хозяйства и въ особенности о философіи; философія составляла любимый предметъ Агаѳьи Михайловны.
Весна долго не открывалась. Послѣднія недѣли поста стояла ясная, морозная погода. Днемъ таяло на солнцѣ, а ночью доходило до семи градусовъ; настъ былъ такой, что на возахъ ѣздили безъ дороги. Пасха была на снѣгу. Потомъ вдругъ на второй день Святой понесло теплымъ вѣтромъ, надвинулись тучи, и три дня и три ночи лилъ бурный и теплый дождь. Въ четвергъ вѣтеръ затихъ, и надвинулся густой сѣрый туманъ, какъ бы скрывая тайны совершавшихся въ природѣ перемѣнъ. Въ туманѣ полились воды, затрещали и сдвинулись льдины, быстрѣе двинулись мутные, вспѣнившіеся потоки, и на самую Красную Горку съ вечера разорвался туманъ, тучи разбѣжались барашками, прояснѣло и открылась настоящая весна. На утро поднявшееся яркое солнце быстро съѣло тонкій ледокъ, подернувшій воды, и весь теплый воздухъ задрожалъ отъ наполнившихъ его испареній ожившей земли. Зазеленѣла старая и вылѣзающая иглами молодая трава, надулись почки калины, смородины и липкой спиртовой березы, и на обсыпанной золотымъ цвѣтомъ лозинѣ загудѣла выставленная, облетавшаяся пчела. Залились невидимые жаворонки надъ бархатомъ зеленей и обледенѣвшимъ жнивьемъ, заплакали чибисы надъ налившимися бурою неубравшеюся водой низами и болотами, и высоко пролетѣли съ весеннимъ гоготаньемъ журавли и гуси. Заревѣла на выгонахъ облѣзшая, только мѣстами еще неперелинявшая скотина, заиграли кривоногіе ягнята вокругъ теряющихъ волну блеющихъ матерей, побѣжали быстроногіе ребята по просыхающимъ съ отпечатками босыхъ ногъ тропинкамъ, затрещали на пруду веселые голоса бабъ съ холстами, и застучали по дворамъ топоры мужиковъ, налаживающихъ сохи и бороны. Пришла настоящая весна.