Анна Каренина (Толстой)/Часть I/Глава XXV/ДО
| ← Часть I, глава XXIV | Анна Каренина — Часть I, глава XXV | Часть I, глава XXVI → |
| Источникъ: Левъ Толстой. Анна Каренина. — Москва: Типо-литографія Т-ва И. Н. Кушнеровъ и К°, 1903. — Т. I. — С. 115—120. |
— Такъ видишь, — продолжалъ Николай Левинъ, съ усиліемъ морща лобъ и подергиваясь.
Ему видимо трудно было сообразить, что сказать и сдѣлать.
— Вотъ видишь ли… — онъ указалъ въ углу комнаты какіе-то желѣзные бруски, завязанные бечевками. — Видишь ли это? Это начало новаго дѣла, къ которому мы приступаемъ. Дѣло это есть производительная артель…
Константинъ почти не слушалъ. Онъ вглядывался въ его болѣзненное чахоточное лицо, и все больше и больше ему жалко было его, и онъ не могъ заставить себя слушать то, что братъ разсказывалъ ему про артель. Онъ видѣлъ, что эта артель есть только якорь спасенія отъ презрѣнія къ самому себѣ. Николай Левинъ продолжалъ говорить:
— Ты знаешь, что капиталъ давитъ работника. Работники у насъ, мужики, несутъ всю тягость труда и поставлены такъ, что, сколько бы они ни трудились, они не могутъ выйти изъ своего скотскаго положенія. Всѣ барыши заработной платы, на которые они могли бы улучшить свое положеніе, доставить себѣ досугъ и вслѣдствіе этого образованіе, — всѣ излишки платы отнимаются у нихъ капиталистами. И такъ сложилось общество, что чѣмъ больше они будутъ работать, тѣмъ больше будутъ наживаться купцы, землевладѣльцы, а они будутъ скоты рабочіе всегда. И этотъ порядокъ нужно измѣнить, — кончилъ онъ и вопросительно посмотрѣлъ на брата.
— Да, разумѣется, — сказалъ Константинъ, вглядываясь въ румянецъ, выступившій подъ выдающимися костями щекъ брата.
— И мы вотъ устраиваемъ артель слесарную, гдѣ все производство, и барышъ, и главныя орудія производства, все будетъ общее.
— Гдѣ же будетъ артель? — спросилъ Константинъ Левинъ.
— Въ селѣ Воздремѣ, Казанской губерніи.
— Да отчего же въ селѣ? Въ селахъ, мнѣ кажется, и такъ дѣла много. Зачѣмъ въ селѣ слесарная артель?
— А затѣмъ, что мужики теперь такіе же рабы, какими были прежде, и отъ этого-то вамъ съ Сергѣемъ Иванычемъ и непріятно, что ихъ хотятъ вывести изъ этого рабства, — сказалъ Николай Левинъ, раздраженный возраженіемъ.
Константинъ Левинъ вздохнулъ, оглядывая въ это время комнату, мрачную и грязную. Этотъ вздохъ, казалось, еще болѣе раздражилъ Николая.
— Знаю ваши съ Сергѣемъ Иванычемъ аристократическія воззрѣнія. Знаю, что онъ всѣ силы ума употребляетъ на то, чтобъ оправдать существующее зло.
— Нѣтъ, да къ чему ты говоришь о Сергѣѣ Иванычѣ? — проговорилъ улыбаясь Левинъ.
— Сергѣй Иванычъ? А вотъ къ чему! — вдругъ при имени Сергѣя Ивановича вскрикнулъ Николай Левинъ, — вотъ къ чему… Да что говорить? Только одно… Для чего ты пріѣхалъ ко мнѣ? Ты презираешь это, и прекрасно, и ступай съ Богомъ, ступай! — кричалъ онъ, вставая со стула, — и ступай, и ступай!
— Я нисколько не презираю, — робко сказалъ Константанъ Левинъ. — Я даже и не спорю.
Въ это время вернулась Марья Николаевна. Николай Левинъ сердито оглянулся на нее. Она быстро подошла къ нему и что-то прошептала.
— Я нездоровъ, я раздражителенъ сталъ, — проговорилъ, успокоиваясь и тяжело дыша, Николай Левинъ, — и потомъ ты мнѣ говоришь о Сергѣѣ Иванычѣ и его статьѣ. Это такой вздоръ, такое вранье, такое самообманыванье. Что можетъ писать о справедливости человѣкъ, который ее не знаетъ? Вы читали его статью? — обратился онъ къ Крицкому, опять садясь къ столу и сдвигая съ него до половины насыпанныя папиросы, чтобъ опростать мѣсто.
— Я не читалъ, — мрачно сказалъ Крицкій, очевидно не хотѣвшій вступать въ разговоръ.
— Отчего? — съ раздраженіемъ обратился теперь къ Крицкому Николай Левинъ.
— Потому что не считаю нужнымъ терять на это время.
— То-есть, позвольте, почему же вы знаете, что вы потеряете время? Многимъ статья эта недоступна, то-есть выше ихъ.
— Но я, другое дѣло, я вижу насквозь его мысли и знаю, почему это слабо.
Всѣ замолчали. Крицкій медлительно всталъ и взялся за шапку.
— Не хотите ужинать? Ну, прощайте. Завтра приходите со слесаремъ.
Только что Крицкій вышелъ, Николай Левинъ улыбнулся и подмигнулъ.
— Тоже плохъ, — проговорилъ онъ. — Вѣдь я вижу…
Но въ это время Крицкій въ дверяхъ позвалъ его.
— Что еще нужно? — сказалъ онъ и вышелъ къ нему въ коридоръ. Оставшись одинъ съ Марьей Николаевной, Левинъ обратился къ ней:
— А вы давно съ братомъ? — сказалъ онъ ей.
— Да вотъ уже второй годъ. Здоровье ихъ очень плохо стало. Пьютъ много, — сказала она.
— То-есть какъ пьетъ?
— Водку пьютъ, а имъ вредно.
— А развѣ много? — прошепталъ Левинъ.
— Да, — сказала она, робко оглядываясь на дверь, въ которой показался Николай Левинъ.
— О чемъ вы говорили? — сказалъ онъ, хмурясь и переводя испуганные глаза съ одного на другого. — О чемъ?
— Ни о чемъ, — смутясь отвѣчалъ Константинъ.
— А не хотите говорить, какъ хотите. Только нечего тебѣ съ ней говорить. Она дѣвка, а ты баринъ, — проговорилъ онъ, подергиваясь шеей. — Ты, я вѣдь вижу, все понялъ и оцѣнилъ и съ сожалѣніемъ относишься къ моимъ заблужденіямъ, — заговорилъ онъ опять, возвышая голосъ.
— Николай Дмитричъ, Николай Дмитричъ, — прошептала опять Марья Николаевна, приближаясь къ нему.
— Ну хорошо, хорошо!.. Да что жъ ужинъ? А, вотъ и онъ, — проговорилъ онъ, увидавъ лакея съ подносомъ. — Сюда, сюда ставь, — проговорилъ онъ сердито и тотчасъ взялъ водку, налилъ рюмку и жадно выпилъ. — Выпей, хочешь? — обратился онъ къ брату, тотчасъ же повеселѣвъ. — Ну, будетъ о Сергѣѣ Иванычѣ. Я все-таки радъ тебя видѣть. Что тамъ ни толкуй, а все не чужіе. Ну выпей же. Разскажи, что ты дѣлаешь? — продолжалъ онъ, жадно пережевывая кусокъ хлѣба и наливая другую рюмку. — Какъ ты живешь?
— Живу одинъ въ деревнѣ, какъ жилъ прежде, занимаюсь хозяйствомъ, — отвѣчалъ Константинъ, съ ужасомъ вглядываясь въ жадность, съ которою братъ его пилъ и ѣлъ, и стараясь скрыть свое вниманіе.
— Отчего ты не женишься?
— Не пришлось, — покраснѣвъ отвѣчалъ Константинъ.
— Отчего? Мнѣ — кончено. Я свою жизнь испортилъ. Это я сказалъ, и скажу, что если бы мнѣ дали тогда мою часть, когда мнѣ она нужна была, вся жизнь моя была бы другая.
Константинъ поспѣшилъ отвести разговоръ.
— А ты знаешь, что твой Ванюшка у меня въ Покровскомъ конторщикомъ? — сказалъ онъ.
Николай дернулъ шеей и задумался.
— Да, разскажи мнѣ, что дѣлается въ Покровскомъ? Что, домъ все стоитъ, и березы, и наша классная? А Филиппъ садовникъ неужели живъ? Какъ я помню бесѣдку и диванъ!.. Да смотри же, ничего не перемѣняй въ домѣ, но скорѣе женись и опять заведи то же, что было. Я тогда пріѣду къ тебѣ, если твоя жена будетъ хорошая.
— Да пріѣзжай теперь ко мнѣ, — сказалъ Левинъ. — Какъ бы мы хорошо устроились!
— Я бы пріѣхалъ къ тебѣ, если бы зналъ, что не найду Сергѣя Иваныча.
— Ты его не найдешь. Я живу совершенно независимо отъ него.
— Да, но какъ ни говори, ты долженъ выбрать между мною и имъ, — сказалъ онъ, робко глядя въ глаза брату.
Эта робость тронула Константина.
— Если хочешь знать всю мою исповѣдь въ этомъ отношеніи, я скажу тебѣ, что въ вашей ссорѣ съ Сергѣемъ Иванычемъ я не беру ни той, ни другой стороны. Вы оба неправы. Ты неправъ болѣе внѣшнимъ образомъ, а онъ болѣе внутренно.
— А, а! Ты понялъ это, ты понялъ это? — радостно закричалъ Николай.
— Но я лично, если ты хочешь знать, больше дорожу дружбой съ тобой, потому что…
— Почему, почему?
Константинъ не могъ сказать, что онъ дорожитъ потому, что Николай несчастенъ и ему нужна дружба. Но Николай понялъ, что онъ хотѣлъ сказать именно это, и, нахмурившись, взялся опять за водку.
— Будетъ, Николай Дмитричъ! — сказала Марья Николаевна, протягивая пухлую обнаженную руку къ графинчику.
— Пусти! Не приставай! Прибью! — крикнулъ онъ.
Марья Николаевна улыбнулась кроткою и доброю улыбкой, которая сообщилась и Николаю, и приняла водку.
— Да ты думаешь, она ничего не понимаетъ? — сказалъ Николай. — Она все это понимаетъ лучше всѣхъ насъ. Правда, что есть въ ней что-то хорошее, милое?
— Вы никогда прежде не были въ Москвѣ? — сказалъ ей Константинъ, чтобы сказать что-нибудь.
— Да не говори ей вы. Она этого боится. Ей никто, кромѣ мирового судьи, когда ее судили за то, что она хотѣла уйти изъ дома разврата, никто не говорилъ вы. Боже мой, что это за безсмыслица на свѣтѣ! — вдругъ вскрикнулъ онъ. — Эти новыя учрежденія, эти мировые судьи, земство — что это за безобразіе!
И онъ началъ разсказывать свои столкновенія съ новыми учрежденіями.
Константинъ Левинъ слушалъ его, и то отрицаніе смысла во всѣхъ общественныхъ учрежденіяхъ, которое онъ раздѣлялъ съ нимъ и часто высказывалъ, было ему непріятно теперь изъ устъ брата.
— На томъ свѣтѣ поймемъ все это, — сказалъ онъ шутя.
— На томъ свѣтѣ? Охъ, не люблю я тотъ свѣтъ! Не люблю, — сказалъ онъ, остановивъ испуганные, дикіе глаза на лицѣ брата. — И вѣдь вотъ, кажется, что уйти изо всей мерзости, путаницы, и чужой, и своей, хорошо бы было, а я боюсь смерти, ужасно боюсь смерти. — Онъ содрогнулся. — Да выпей что-нибудь. Хочешь шампанскаго? Или поѣдемъ куда-нибудь. Поѣдемъ къ цыганамъ! Знаешь, я очень полюбилъ цыганъ и русскія пѣсни.
Языкъ его сталъ мѣшаться, и онъ пошелъ перескакивать съ одного предмета на другой. Константинъ съ помощью Маши уговорилъ его никуда не ѣздить и уложилъ спать совершенно пьянаго.
Маша обѣщала писать Константину въ случаѣ нужды и уговаривать Николая Левина пріѣхать жить къ брату.