и барышъ, и главныя орудія производства, все будетъ общее.
— Гдѣ же будетъ артель? — спросилъ Константинъ Левинъ.
— Въ селѣ Воздремѣ, Казанской губерніи.
— Да отчего же въ селѣ? Въ селахъ, мнѣ кажется, и такъ дѣла много. Зачѣмъ въ селѣ слесарная артель?
— А затѣмъ, что мужики теперь такіе же рабы, какими были прежде, и отъ этого-то вамъ съ Сергѣемъ Иванычемъ и непріятно, что ихъ хотятъ вывести изъ этого рабства, — сказалъ Николай Левинъ, раздраженный возраженіемъ.
Константинъ Левинъ вздохнулъ, оглядывая въ это время комнату, мрачную и грязную. Этотъ вздохъ, казалось, еще болѣе раздражилъ Николая.
— Знаю ваши съ Сергѣемъ Иванычемъ аристократическія воззрѣнія. Знаю, что онъ всѣ силы ума употребляетъ на то, чтобъ оправдать существующее зло.
— Нѣтъ, да къ чему ты говоришь о Сергѣѣ Иванычѣ? — проговорилъ улыбаясь Левинъ.
— Сергѣй Иванычъ? А вотъ къ чему! — вдругъ при имени Сергѣя Ивановича вскрикнулъ Николай Левинъ, — вотъ къ чему… Да что говорить? Только одно… Для чего ты пріѣхалъ ко мнѣ? Ты презираешь это, и прекрасно, и ступай съ Богомъ, ступай! — кричалъ онъ, вставая со стула, — и ступай, и ступай!
— Я нисколько не презираю, — робко сказалъ Константанъ Левинъ. — Я даже и не спорю.
Въ это время вернулась Марья Николаевна. Николай Левинъ сердито оглянулся на нее. Она быстро подошла къ нему и что-то прошептала.
— Я нездоровъ, я раздражителенъ сталъ, — проговорилъ, успокоиваясь и тяжело дыша, Николай Левинъ, — и потомъ ты мнѣ говоришь о Сергѣѣ Иванычѣ и его статьѣ. Это такой вздоръ, такое вранье, такое самообманыванье. Что можетъ писать о справедливости человѣкъ, который ее не знаетъ? Вы читали его статью? — обратился онъ къ Крицкому, опять садясь къ столу
