Рано разбудили свиту Главнокомандующаго въ утро 28-го ноября. Что̀ такое? Въ чемъ дѣло? — Его Высочество въ восемь часовъ ѣдетъ подъ Плевну. — Зачѣмъ? Почему? Османъ сдается, что ли? — Никому ничего не извѣстно. Ужь не прорываются ли турки? Не идетъ ли тамъ дѣло? — Но нѣтъ, не слыхать ни малѣйшаго звука выстрѣловъ, къ которымъ здѣсь такъ привыкли за все время Плевненской блокады. — Въ чемъ же, наконецъ, дѣло? — Никто не знаетъ ничего положительнаго. Старшія лица главной квартиры, которымъ навѣрное должно быть что̀ нибудь извѣстно, молчатъ: но по ихъ серьезно-озабоченному виду не трудно догадаться, что подъ Плевною совершается что-то, выходящее изъ ряда обыденныхъ здѣшнихъ дѣлъ и обстоятельствъ.
Конвойный дивизьонъ лейбъ-казаковъ уже выстроенъ предъ воротами Великокняжескаго помѣщенія. Хоръ трубачей па правомъ флангѣ трубитъ «гвардейскій походъ»: это штандартъ подвозятъ къ фронту. Вотъ выѣхалъ и молодчина-казакъ со значкомъ Главнокомандующаго. Вся свита верхами толпится около воротъ, изъ которыхъ, нѣсколько минутъ спустя, вылетаетъ вороная четверня, выносящая открытую коляску. Великій Князь сидѣлъ вмѣстѣ съ генералъ-адъютантомъ Непокойчицкимъ и, поздоровавшись съ казаками, быстро поѣхалъ по направленію къ Тученицѣ. Вслѣдъ за Его Высочествомъ выѣхали еще двѣ-три коляски со старшими лицами свиты.
Утро было облачное, но сухое, съ легкимъ морозцемъ. Конвой и свита потянулись за Главнокомандующимъ по глубокой боготской грязи, которую даже и здѣшній морозъ не пронимаетъ: чуть-чуть затянетъ сверху легкою корою, а ступишь — нога проваливается чуть не по колѣно.
Великій Князь заѣхалъ въ Тученицѣ къ генералу Тотлебену и, пробывъ у него минутъ около десяти, отправился вмѣстѣ съ нимъ и княземъ Имеретинскимъ далѣе. По дорогѣ сталъ ясно слышенъ гулъ большой канонады и частая ружейная пальба.
— Османъ-паша пробивается, сообщилъ кто-то извѣстіе, почерпнутое, какъ увѣряли, изъ самаго достовѣрнаго источника.
— Куда? Въ какомъ мѣстѣ? На чью позицію? посыпались со всѣхъ сторонъ вопросы.
— На Ганецкаго, за Видомъ.
— Стало быть, ѣдемъ туда теперь?
— Туда. Гайда, ребята!
И масса всадниковъ тронулась крупною рысью, не заботясь о тягостяхъ убійственной дороги.
Вскорѣ достигли траншей нашей радишевской позиціи. Эти траншеи построены прекрасно: ровъ достаточно широкъ, просторенъ и углубленъ выше человѣческаго роста, а насыпь выведена круто, плотно и закрѣплена плетнемъ и фашинами. Мѣстами группировались въ траншеяхъ шалаши и землянки, служившія пріютомъ для солдатъ и офицеровъ, мѣстами тлѣли еще небольшіе костры, но въ окопахъ было пусто: занимавшія ихъ войска уже ушли впередъ, къ Плевнѣ. Только нѣсколько очередныхъ стрѣлковъ оставались еще на мѣстахъ при массивныхъ крѣпостныхъ ружьяхъ, лежавшихъ на брустверѣ. Спускаться и потомъ выбираться изъ траншей на коняхъ было довольно трудно, при глубинѣ ихъ спусковъ и крутизнѣ подъемовъ, тѣмъ не менѣе, добрые кони, не смотря на скользкую глинистую почву, благополучно преодолѣвали всѣ эти препятствія, — свалились только двѣ-три лошади со всадииками. Великій Князь, еще не доѣзжая траншей, пересѣлъ на верховую лошадь. Выбрались наконецъ за линію нашихъ укрѣпленій и большою гурьбой направились къ турецкимъ окопамъ, по тому пространству поля въ нѣсколько сотъ шаговъ, гдѣ еще наканунѣ ни намъ, ни туркамъ невозможно было показываться безнаказанно. Здѣсь между нашими и турецкими траншеями мѣстность идетъ пологою лощиной, легко спускаясь отъ насъ и столь же легко подымаясь къ противнику; середину лощины занимаетъ кукурузное поле. Свита спустилась неподалеку отъ нашей осадной батареи, противъ турецкаго редута Омаръ-бей-табіе. Это, какъ разъ, было то самое мѣсто, гдѣ 30-го августа сводная дивизія 4-го корпуса потерпѣла столь дорого стоившую намъ неудачу во время своего двукратно отбитаго штурма. И что̀ за грустное, что́ за мрачное зрѣлище предстало здѣсь, когда Великій Князь переѣзжалъ лощину! На увядшемъ кукурузномъ полѣ и около него валялись русскіе трупы, закоченѣвшіе въ разныхъ положеніяхъ, изъ которыхъ многія носили явные признаки ужасныхъ предсмертныхъ страданій. Только убитые на повалъ сохраняли спокойныя позы. Эти мертвецы уже совершенно высохли и представлялись скелетами, обтянутыми почернѣвшею кожей; иные были въ мундирахъ, иные въ рубахахъ, уже истлѣвшихъ и расползшихся подъ вліяніемъ продолжительной непогоды. Тамъ и сямъ валялись шапки, подсумки, изломанныя ружья, какое-то тряпье, клочки разной одежды, крышки отъ манерокъ, патронныя коробки — все это такъ и оставалось здѣсь съ 30-го августа: турки своимъ ружейнымъ огнемъ препятствовали намъ убирать нашихъ мертвыхъ, да и трудно было бы разыскивать ихъ въ кукурузѣ. Лошади, при видѣ мертвецовъ, косились и пугливо порывались шарахнуться въ сторону. На всемъ этомъ полѣ не было замѣтно нн голодныхъ собакъ, нн черныхъ стай прожорливыхъ воронъ, въ изобиліи покрывающихъ съ самаго начала войны придорожныя поля Болгаріи, гдѣ всегда готовъ для нихъ изобильный пиръ, въ видѣ палой скотины. Но въ этой лощинѣ, вѣроятно, не давали имъ пріюта безпрестанно жужжавшія пули. Жутко и тяжело становилось на сердцѣ при видѣ этого мѣста непокрытой смерти… Мимо!
Поднялись къ турецкому редуту, по сторонамъ котораго и вправо, и влѣво тянулись траншеи. Здѣсь тоже картина неприглядная! На каждомъ шагу попадались осколки чугуна, сбитыя пули, черепки глиняной посуды и стекла̀, очевидно переброшенные турками за брустверъ; траншейныя насыпи были изрыты опаленными яминами гранатныхъ взрывовъ и слѣдами пуль, глубоко засѣвшихъ въ глину.
— Ишь ихъ! Словно оспою источило! — мѣтко замѣтилъ кто-то изъ лейбъ-казаковъ.
— Осторожнѣе, граната! Объѣзжай лѣвѣе! — раздается впереди предупреждающій крикъ, и кто-то указываетъ нагайкою направо, внизъ на землю. Дѣйствительно, въ двухъ шагахъ, около самаго бруствера лежитъ неразорванная граната.
— Еще одна! Подъ ноги, братцы! Гляди внимательнѣй подъ ноги!
— Да тутъ ихъ много такихъ-то! — замѣчаютъ промежь себя казаки: — вонъ и еще лежитъ, и тамъ-вонъ, и эна-гдѣ!…
И точно, около траншей и позади ихъ, да и по всему полю, вплоть до самой Плевны попадаются неразорванные снаряды; вѣроятно, есть и въ самомъ городѣ по какимъ нибудь задворкамъ и закоулкамъ, что́ — надо сознаться — дѣлаетъ ѣзду по этимъ мѣстамъ не особенно пріятною; но замѣтить гранату такъ легко, а наткнуться на нее и нечаянно взлетѣть клочками на воздухъ не найдется охотниковъ даже и между самыми беззавѣтными храбрецами, а потому наши ѣздятъ по этимъ полямъ, осматриваясь очень внимательно (въ первые два дня по овладѣніи Плевной уже было два несчастныхъ случая съ подобными нечаянными взрывами).
Внутри редута и въ траншеяхъ оставались еще свѣжіе слѣды жизни ихъ защитниковъ, попадались маленькіе мѣдные кофейники съ черною гущей на дотлѣвающихъ костеркахъ, въ особо вырытыхъ ямкахъ; дубовыя баклаги съ водою, просыпанныя зерна кукурузы, опрокинутые котелки, ручные жернова для перемола хлѣбныхъ зеренъ, папиросные окурки, тряпки какія-то и клочки исписанной бумаги, оборвыши турецкихъ газетъ, солома примятая, испорченное и потому покинутое оружіе, деревянные ящики и жестяныя коробки съ патронами, которыхъ туркамъ, за великимъ множествомъ, очевидно, дѣвать было некуда — все это валялось по внутреннюю сторону окоповъ и около кукурузныхъ шалашей и землянокъ, построенныхъ весьма прочно, безопасно и даже не безъ нѣкотораго удобства во внутреннихъ отлогостяхъ траншей и бруствера; такъ, въ большинствѣ изъ нихъ находились глиняныя, а въ нѣкоторыхъ и маленькія желѣзныя печи. Въ такихъ шалашахъ не трудно было бы выжить цѣлую зиму, и не дойми турокъ голодъ, — Османъ, безъ сомнѣнія, долго еще позадержалъ бы насъ подъ Плевной…
Когда минули линію турецкихъ окоповъ и проѣхали съ версту по полю, изборожденному гранатами, Великій Князь остановился на плоскогорьѣ, съ котораго вдругъ открылся красивый видъ на цѣлую Плевну. Лежащая въ лощинѣ, какъ и всѣ почти турецкіе города, Плевна вся переполнена садами, изъ-за которыхъ выглядываютъ групны бѣлыхъ стѣнъ и черепичныхъ кровель, а надъ ними возвышаются два-три дома европейской архитектуры, нѣсколько тонкихъ минаретовъ, бѣлый круглый куполъ главной мечети, ряды пирамидальныхъ тополей и, правѣе, на сѣверо-западномъ концѣ города — окрашенный розоватою краскою, обширный, каменный православный соборъ съ двумя башенками на переднемъ фасадѣ и съ большимъ куполомъ изъ бѣлой жести. Въ соборѣ турки помѣстили главный складъ пороха и боевыхъ снарядовъ, а потому на этотъ пунктъ неоднократно направлялись цѣлые букеты нашихъ артиллерійскихъ залповъ. Какъ оказалось потомъ, гранаты въ пяти мѣстахъ пробили насквозь стѣны собора, но ка́къ и почему не произвели онѣ взрыва всего этого склада — намъ пока еще неизвѣстно. На южной сторонѣ, по ту сторону города, ловчинское шоссе поднималось въ гору, на вершинѣ которой обрисовывался темный профиль кришинскаго редута. Ряды отдѣльныхъ укрѣпленій виднѣлись по южнымъ и юго-западнымъ высотамъ, окружающимъ городъ.
— Вотъ она, Плевна!… Слава Тебѣ, Господи! Наконецъ-то, Плевна наша, Плевна очищена; занята уже нашими! — передавалось въ толпѣ, окружавшей Великаго Князя, который сошелъ съ коня и сѣлъ съ биноклемъ на небольшомъ бугорочкѣ. Вправо — спускались съ высотъ и шли въ боевомъ порядкѣ по долинѣ войска 9-го корпуса. Баронъ Криденеръ прислалъ донесеніе, что впереди идетъ Воронежскій полкъ, а за нимъ Козловскій и Галичскій. Части 9-го корпуса еще съ утра заняли редутъ № 1, а потомъ 4 и 5-й; что же касается Кришинскихъ укрѣпленій, то они, какъ уже извѣстно, еще на разсвѣтѣ безъ боя заняты были войсками Скобелева 2-го. 1-я бригада 31-й пѣхотной дивизіи вступила въ укрѣпленный турецкій лагерь, послѣ чего нѣсколько пріостановилась, чтобы дать время вытянуться 2-й бригадѣ. Генералъ Каталей доноситъ, что гвардейская бригада Философова, получивъ приказаніе Ганецкаго, наступаетъ по софійскому шоссе и тѣснитъ непріятеля съ его лѣваго фланга. Впереди раздавался неумолчный грохотъ большаго боя, котораго картина была однако заслонена ближайшими по ту сторону Плевны вершинами. Вскорѣ и отъ генерала Струкова получена депеша съ извѣщеніемъ, что наши траншеи были отняты турками у сибирцевъ, но снова заняты гренадерами, что бой идетъ горячій и клонится болѣе къ сторонѣ софійскаго шоссе, обозы же турецкіе направляются изъ города къ сторонѣ Дуная. Отъ барона Криденера пришло еще извѣстіе, что явившіеся къ нему перебѣжчики заявили, будто въ городѣ идетъ грабежъ, производимый въ турецкихъ домахъ болгарами, а потому, для водворенія порядка, онъ отправилъ въ Плевну жандармскую команду. Получивъ донесеніе объ окончательномъ занятіи города и редутовъ наишми войсками, Великій Князь здѣсь же, на бугоркѣ, закусывая просто кускомъ хлѣба съ сыромъ, подозвалъ къ себѣ генерала Левицкаго и продиктовалъ ему краткую программу новаго распредѣленія и дальнѣйшихъ стратегическихъ движеній нашихъ боевыхъ силъ, освобождаемыхъ теперь отъ необходимости блокировать Плевну.
Въ это время на плоскогорьѣ появились шесть болгаръ, пришедшихъ изъ города. На нихъ надѣты были красныя фески, такъ что сначала нѣкоторые приняли ихъ за партикулярныхъ турокъ. Костюмы европейскаго покроя обличали въ нихъ горожанъ довольно зажиточныхъ.
— Добре́ доше́лъ! Добре́ доше́лъ, брату̀шко! — радостно обращались они къ каждому съ обычнымъ ихъ привѣтствіемъ, протягивая и пожимая руки. — Турцы-ты вече (уже) уте́кли отъ Плевеня! Турцы-ты вече нѣма на Плевень! Ура, добрѝтѣ чѣляци (добрые люди)! Ура, брату̀шки!
На вопросъ: зачѣмъ пришли? — болгары отвѣчали, что пришли привѣтствовать насъ и посмотрѣть на Великаго Князя.
Когда къ нимъ приступили съ разспросами, каково имъ было въ Плевнѣ во время блокады, они только головой мотали, закрывъ глаза, да открещивались: «не гу̀бово (не вкусно), братушки, ой, не гу̀бово, не до̀бро было!»
— Однако же вы ннчего себѣ, розовенькіе… Взглянуть на васъ — никакъ не подумаешь, что голодали.
— А ній же тукъ не гладны сидѣли-сме! (мы здѣсь не голодали) — заявили болгары и разсказали, что какъ только стало имъ извѣстно о нашей блокадѣ и какъ прошелъ промежь нихъ слухъ, что турки вскорѣ произведутъ въ городѣ реквизицію, они позарывали въ землю, въ погребахъ, всѣ свои продовольственные запасы и ѣли только по ночамъ въ погребахъ же, гдѣ и пищу себѣ готовили, и зерно мололи на ручныхъ жерновахъ, такъ что «турцы не млого-то» (не больно-то много) съ нихъ поживились.
— Стало быть — спросили ихъ — у васъ въ городѣ можно добыть и ечми́ку (ячменю) и пшеницы?
— О, ѝма, ѝма, братушки, мло̀го (много) ѝма! За Турцы-ты не ѝмамы, ала́ за россійско-то войско ѝма!
Отъ нихъ же было узнано, что турки оставили въ Плевнѣ до двухъ тысячъ своихъ больныхъ и раненыхъ въ увѣренности, что русскіе окажутъ имъ полное покровительство и помощь; узнано также и то, что турки трое сутокъ сряду, вплоть до нынѣшняго утра, вытягивали ряды своихъ обозовъ изъ города къ Виду. Это послѣднее сообщеніе подало начальнику колонновожатыхъ справедливый поводъ отъ души выбранить заочно своихъ лазутчиковъ, которыми какъ у насъ, такъ и у турокъ, служатъ преимущественно «братушки» же, и которые, шатаясь къ намъ и получая очень порядочныя деньги, сообщали въ это время разныя мелочи, а главнаго-то и не сказали. Простой ли случай, или злонамѣренный умыселъ причиной этого — Богъ вѣсть; но есть основанія предполагать, что въ Плевнѣ нѣкоторые лазутчики служили одновременно и намъ, и туркамъ. Это, впрочемъ, вполнѣ естественно для людей подобной профессіи.
Пробывъ съ полчаса на плоскогорьѣ, Великій Князь приказалъ подать себѣ коня и направился въ городъ, гдѣ при самомъ въѣздѣ находится обширное кладбище, усѣянное торчащими изъ земли обломками плитняка, вмѣсто намогильныхъ памятниковъ. Здѣсь, направо отъ дороги и даже на самомъ пути, довольно обширный участокъ земли заполненъ теперь совершенно свѣжими могилами, гдѣ зарыты всѣ жертвы нашей бомбардировки и зарыты крайне небрежно: неглубокая могила обыкновенно облагается досчатою дранью, причемъ каждая дранка, не болѣе какъ въ аршинъ длины, ставится вертикально, съ нѣкоторымъ уклономъ къ наружнымъ краямъ могилы, въ разстояніи одна отъ другой на четверть, или нѣсколько болѣе; промежь этихъ дранокъ кладется покойникъ и слегка засыпается землею, менѣе чѣмъ на одинъ футъ, такъ что верхніе концы дранокъ почти на четверть торчатъ изъ-подъ земли наружу, а голодныя собаки, которыхъ здѣсь, какъ и вообще въ турецкихъ городахъ, великое множество и которыхъ хозяева не имѣютъ обыкновенія кормить — бродятъ по свѣжему кладбищу днемъ и ночью и безъ труда разрываютъ могилы; поэтому нерѣдко видишь какъ изъ той или другой выглядываетъ наружу обглоданная рука, нога или черепъ. Не мало кладбищъ встрѣчается и внутри города, въ самомъ близкомъ, непосредственномъ сосѣдствѣ съ обывательскими домами, какъ и вездѣ, впрочемъ, въ здѣшнихъ городахъ и селеніяхъ. Таковъ уже исконный обычай, благодаря которому Плевна, небрежно похоронившая за послѣдніе четыре мѣсяца такое множество людей, въ особенности можетъ ожидать какой нибудь жестокой заразы.
Тутъ же, рядомъ съ кладбищемъ, начинается и городское предмѣстье, гдѣ почти всѣ домишки до основанія разнесены гранатами. Повсюду встрѣчаешь развалины и мусоръ, обломки разной домашней утвари, разщепенныя, перебитыя деревья, гніющіе трупы животныхъ и цѣлые остовы лошадей и буйволовъ; повсюду валяются облитые свинцомъ осколки губительнаго чугуна; на каждомъ шагу видны слѣды пороховыхъ опаловъ на бѣлыхъ стѣнахъ, либо широкія пробоины въ каменныхъ заборахъ, да копоть пожаровъ, — и надъ всѣмъ этимъ нерѣдко стоитъ тяжелый смрадъ разлагающихся труповъ. Печальная картина смерти и разрушенія!
Весь городъ имѣлъ совершенно мертвый видъ: ворота и калитки наглухо заколочены, стекла въ окнахъ бо̀льшею частію выбиты, лавки всѣ заперты или раззорены; въ домахъ по большей части пусто, и такая же мертвая пустота царитъ и въ узенькихъ, глубоко-грязныхъ, косыхъ и кривыхъ улицахъ. Изрѣдка увидишь развѣ какого нибудь болгарина, торопящагося начертить мѣломъ крестъ на своихъ дверяхъ, въ знакъ того, что это домъ христіанскій, да еще въ двухъ-трехъ мѣстахъ попались на встрѣчу маленькія группы болгарскихъ женщинъ и дѣвушекъ, стоявшихъ съ ведрами у фонтана, или выглядывавшихъ изъ-за плетней своихъ садиковъ. Старухи крестились и привѣтствовали Великаго Князя и свиту поклонами; изъ устъ ихъ нерѣдко раздавалось радостное «добре́ доше́лъ»; молодыя же и дѣти по большей части встрѣчали и провожали молча, одними лишь любопытными взглядами. Въ центрѣ города было уже гораздо менѣе раззоренія, но та же мертвая пустота царила и здѣсь, какъ въ предмѣстьѣ.
Замѣчательно, какъ турки любятъ и уважаютъ деревья: нуждаясь въ топливѣ, они жгли у себя на позиціяхъ кизякъ, растаскивали на дрова деревянныя части разрушенныхъ построекъ, но не уничтожили около Плевны ни одного виноградиика, не срубили въ самомъ городѣ ни одного дерева, не только фруктоваго, а даже и тополей пирамидальныхъ, которые служатъ только украшеніемъ, только ласкаютъ глазъ и чувство своею изящною стройностію.
Не то мы видимъ теперь на поляхъ въ окрестностяхъ Плевны, еще въ августѣ столь богатыхъ разнообразною фруктовою растптельностію… Здѣсь теперь все голо, все вырублено, все пошло на топливо нашимъ и румынскимъ бивуакамъ; великолѣпные, старые, драгоцѣнные экземпляры орѣховаго дерева срублены до корня. Но вѣдь не мерзнуть же и не сидѣть было людямъ безъ горячей пищи, щадя «красу полей» ради эстетическаго чувства, и не растаскивать же имъ болгарскія хижины, коль скоро дровъ достать рѣшительно было не откуда, кромѣ этихъ полевыхъ деревьевъ.
Великій Князь проѣхалъ по городу въ направленіи къ Плазивасскимъ высотамъ. Когда конвой Его Высочества выбрался на темя ближайшей возвышенности, увѣнчанной «Скобелевскими редутами» — вся Плевна очутилась подъ ногами и была видна съ птичьяго полета. По нѣкоторымъ улицамъ тянулась наша пѣхота, по другимъ рысили казачьи разъѣзды; тяжелая батарея громыхала колесами, перебираясь въ бродъ по каменистому руслу Тученицкаго ручья. Великій Князь ѣхалъ по направленію къ Виду. Верстахъ въ двухъ вправо, внизу по долинѣ чернѣли линіи войскъ, въ боевомъ порядкѣ выходившихъ мимо Плевны въ тылъ туркамъ. Вотъ на встрѣчу Великому Князю скачетъ ординарецъ и, приложивъ руку къ козырьку, докладываетъ что-то. Мигомъ проносится по свитѣ радостная вѣсть — «Османъ отброшенъ за Видъ, къ Плевнѣ, Османъ сдается», — и восторженное «ура» несется по всей свитѣ, по всему конвою. Великій Князь отправляетъ своего ординарца, поручика Дерфельдена, съ радостною вѣстію къ Государю, на Императорскій редутъ, гдѣ въ это время присутствовалъ Его Величество. Но эту вѣсть пятью минутами ранѣе Дерфельдена, по собственному почину, привезъ Государю Императору помощникъ полеваго коменданта, полковникъ Моравскій, котораго Его Величество тутъ же милостиво поздравилъ флигель-адъютантомъ.
Между тѣмъ свита Великаго Князя тронулась далѣе крупною рысью. На пути встрѣтился одинъ изъ Скобелевскихъ батальоновъ, попривѣтствовавшій Главнокомандующаго криками «ура», по поводу сдачи Османа.
Вскорѣ открылись высоты, занятыя нашими войсками, и сверкнула, какъ бы стальная, полоса Вида: на одномъ берегу его тѣсно стояли наши батальонныя колонны, на другомъ противъ нихъ, синѣли турецкіе таборы, въ безпорядкѣ перемѣщавщіеся между собою. Они еще не были обезоружены, но канонада уже прекратилась. Турки цѣлыми роями покрывали и долъ и вершины, а противъ нихъ со всѣхъ сторонъ на сосѣднихъ вершинахъ тихо и стройно стояли наши, опустивъ ружья «къ ногѣ».
Великій Князь подъѣхалъ къ Виду, который излучисто протекаетъ внизу, омывая страшную крутизну, на вершинѣ которой въ этотъ моментъ присутствовалъ Главнокомандующій. Съ этого пункта все поле сраженія было какъ на ладони. Многіе взялись за бинокли, съ помощію которыхъ можно было видѣть раскиданные по обширной равнинѣ печальные слѣды только что оконченнаго боя: тѣла, подбитые ящики, опрокинутые фургоны…
Съ надвидской крутизны можно было спуститься только пѣшкомъ, да и то съ трудомъ не малымъ. Всѣ спѣшились, и вслѣдъ за Великимъ Княземъ, ведя въ поводу лошадей, гуськомъ, по одиночкѣ стали сходить внизъ по обрыву, который на дѣлѣ оказался еще круче, чѣмъ на глазъ, такъ что идти можно было только на каблукахъ, а не всею ступнею, лошади же, скользя вытянутыми передними ногами, просто съѣзжали на крупахъ. Этотъ спускъ отнялъ около часа времени. Главнокомандующій, спустившійся во главѣ сопровождавшихъ его лицъ и конвоя, опять сѣлъ на лошадь, дважды пересѣкъ въ бродъ излучину рѣки и, выбравшись наконецъ на открытую плоскость, помчался къ войскамъ гренадерскаго корпуса. За Великимъ Княземъ развивалось его бѣлое знамя, по которому могли направляться замедлившіе на спускѣ. Вскорѣ все поле покрылось толпою отдѣльныхъ всадниковъ свиты, мчавшихся въ полный карьеръ къ каменному мосту, который виднѣлся верстахъ въ двухъ впереди, легко перекинутый черезъ Видъ на девяти высокихъ каменныхъ устояхъ[1].
Тамъ уже шумѣло въ воздухѣ несмолкаемое «ура» гренадерскихъ полковъ, завидѣвшихъ приближеніе Главнокомандующаго, и въ это же время полковые оркестры стройно играли народный гимнъ. Великій Князь осадилъ коня предъ фронтомъ Своихъ сибирцевъ[2], поздравилъ войска съ блестящею побѣдой, благодарилъ ихъ за всѣ труды, за ихъ геройское мужество и, наконецъ, высоко поднявъ надъ головою фуражку, провозгласилъ «ура» во славу Государя Императора. Затѣмъ Великій Князь объѣзжалъ всѣ части войскъ отдѣльно и каждую дарилъ особо задушевнымъ, милостивымъ словомъ.
Гренадерскіе полки, казанскіе драгуны, бугскіе уланы, кіевскіе гусары, артиллерія конная и пѣшая и орудія взятыя у турокъ — все это тѣсно стояло на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ разыгрался послѣдній эпизодъ, послѣдній моментъ блистательнаго боя. Тамъ и сямъ валялось нѣсколысо турецкихъ тѣлъ и около десятка лошадиныхъ, воловьихъ и буйволовыхъ труповъ съ развороченными внутренностями: раненые турки, въ окровавленной одеждѣ, лежали во рву и ютились около аробъ или на подбитыхъ повозкахъ въ ожиданіи перевязки. Внизу у самой рѣки умиралъ раненый аскеръ, которому трое нашихъ солдатиковъ заботливо смачивали приподнятую голову и подносили ко рту манерку съ водою. Умирающій жадно прилипъ къ водѣ губами, напился и тотчасъ же отдалъ Богу душу. На самомъ мосту алѣло нѣсколько лужъ еще свѣжей крови; изъ-подъ прозрачной воды виднѣлись опрокинувшіеся съ моста, вмѣстѣ съ частію перилъ, животныя и люди, обломки аробъ и оружіе… Все это лежало на каменистомъ днѣ неглубокой рѣки. За мостомъ, уже на турецкой сторонѣ, наши и румынскіе санитары и медики накладывали перевязки раненымъ туркамъ и здѣсь же составлено было въ ряды у подошвы обрывистой горы, упирающейся въ самое шоссе, первое оружіе, сданное сегодня непріятелемъ. При съѣздѣ съ моста стояли уже наши часовые: по одну сторону дороги — сибирскій гренадеръ, по другую — румынъ-доробанецъ въ бараньей шапкѣ съ перьями.
Подъѣхавъ къ шоссейной караулкѣ и узнавъ, что Османа, уже тамъ нѣтъ, Великій Князь отправился далѣе по дорогѣ къ Плевнѣ. Массы всякаго оружія, наваленныя кое-какъ, то порознь, то цѣлыми грудами на самой дорогѣ, крайне затрудняли проѣздъ. Кучи просыпанныхъ патроновъ, разнокалиберныя цѣльныя гранаты, картечь, конгревовы ракеты, жестяныя коробки, опрокинутые зарядные ящики и стальния орудія, брошенныя кое-какъ и гдѣ попало, конская упряжьи солдатская аммуниція, ружья Мартини, ружья Пибоди, Снайдера и Крынка (взятыя, вѣроятно, у нашихъ плѣнныхъ или убитыхъ), магазинные карабины, старыя длинноствольныя турецкія винтовки, пистолеты и револьверы, ножи, ятаганы, сабли, штыки и кинжалы, и шанцевый инструментъ — все это почти сплошь устилало дорогу и прилегающія къ ней поля, въ особенности справа; лѣвая же сторона занята была преимущественно обозами — военными и обывательскими, между которыми виднѣлись иногда дѣти и закутанныя во что-то черное женскія фигуры въ таинственныхъ бѣлыхъ чадрахъ. Длинные поѣзды скрыпучихъ аробъ и возовъ, переполненныхъ ранеными турками, возвращались въ Плевну; но и кромѣ того, много раненыхъ встрѣчалось на шоссе, въ канавкахъ: одни изъ нихъ понурно сидѣли, другіе лежали, третьи плелись кое-какъ пѣшкомъ; были и умирающіе. Составъ турецкаго санитарнаго персонала такъ незначителенъ, что не могъ удовлетворить и одной сотой изъ этихъ несчастныхъ, а наши и румынскіе врачи просто разрывались на части, въ виду настоятельной необходимости оказывать первое пособіе и своимъ, и туркамъ.
Все пространство по сторонамъ шоссе было усѣяно обезоруженными аскерами. Время отъ времени то тамъ, то сямъ, раздавались ружейные выстрѣлы, что́ нерѣдко случалось и отъ того, если лошадь или человѣкъ неосторожно наступали на казенную часть заряженнаго ружья. Однимъ изъ такихъ случайныхъ выстрѣловъ, на нашихъ глазахъ, ранило въ ногу лошадь подъ вѣстовымъ уланомъ, а другимъ — и лошадь, и всадника-калараша. Говорятъ, что въ этотъ день произошло еще нѣсколько подобныхъ же несчастныхъ случаевъ. Большинство плѣнныхъ было одѣто весьма плохо и оборванно, большею частію безъ сапогъ, въ однихъ лишь изношенныхъ опанкахъ; лица видимо изнурены и угрюмы, но не замѣчалось въ нихъ ни особенной вражды, ни ненависти къ своимъ побѣдителямъ; болѣе всего можно было встрѣтить равнодушное выраженіе полнаго безчувствія.
На половинѣ пути отъ моста къ Плевнѣ Его Высочество повстрѣчалъ Османа. Коляска остановилась и плѣнный паша, поддерживаемый Хасибъ-беемъ, привсталъ въ ней на одной ногѣ, опираясь на кузовъ. Великій Князь благосклонно протянулъ Осману руку и въ лестныхъ выраженіяхъ отдалъ ему дань похвалы за славную защиту Плевны. Паша молча кланялся и благодарилъ обычнымъ на Востокѣ жестомъ. Въ это время подъѣхалъ князь Карлъ Румынскій и вмѣстѣ съ Его Высочествомъ отправился далѣе по дорогѣ въ городъ. Османа повезли туда же и помѣстили въ одномъ изъ удобныхъ болгарскихъ домовъ, гдѣ онъ провелъ ночь вмѣстѣ со своимъ врачемъ и прислугою.
Уже начинало смеркаться. когда Великій Князь подъѣзжалъ къ городу. Здѣсь все пространство долины и весь склонъ горы, полого возвышающейся вправо, до такой степени были переполнены плѣнными, что проѣздъ сквозь ихъ сплошную толпу оказался въ высшей степени затруднительнымъ. Мы подвигались впередъ крайне медленно, дѣлая на каждомъ шагу продолжительныя остановки. Тутъ скопилась главная масса плѣнныхъ, такъ что все обширное пространство вокругъ насъ представлялось колыхающимся моремъ красныхъ фесокъ. У въѣзда въ городъ торжественно раздавалась военная музыка, подъ звуки которой наши войска проходили по улицамъ. Новые и новые крики «ура» со стороны болгаръ, и нашихъ, и румынскихъ войскъ привѣтствовали въѣздъ Августѣйшаго Главнокомандующаго въ покоренную Плевну.
Было уже совершенно темно, когда главная квартира въ восемь часовъ вечера возвратилась въ Боготъ.