„Для общихъ благъ мы то передъ скотомъ имѣемъ,
Что лучше, какъ они другъ друга разумѣемъ,
И помощію словъ пространна языка,
Все можемъ изъяснить, какъ мысль ни глубока,
Описываемъ все и чувствіе и страсти,
И мысли голосомъ дѣлимъ на мѣлки части.
Приявъ драгой сей даръ отъ щедраго Творца,
Изображеніемъ вселяемся въ сердца.
То, что постигнемъ мы, другъ другу сообщаемъ,
И въ письмахъ то своихъ потомкамъ оставляемъ.
Но не такіе, такъ полезны языки,
Какими говорятъ Мордва и Вотяки:
Возмемъ себѣ въ примѣръ словесныхъ человѣковъ;
Такой намъ надобенъ языкъ, какъ былъ у Грековъ,
Какой у Римлянъ былъ, и слѣдуя въ томъ имъ,
Какъ нынѣ говоритъ Италія и Римъ,
Каковъ въ прошедшій вѣкъ прекрасенъ сталъ Французской,
Иль наконецъ сказать, каковъ способенъ Русской.
Довольно нашъ языкъ въ себѣ имѣетъ словъ;
Но нѣтъ довольнаго числа на немъ писцовъ.
Одинъ послѣдуя несвойственному складу,
Влечетъ въ Германію Россійскую Палладу,
И мня, что тѣмъ онъ ей приятства придаетъ,
Природну красоту съ лица ея беретъ.
Другой не выучась такъ грамотѣ, какъ должно,
По Руски, думаетъ, всево сказать не можно,
И взявъ пригоршни словъ чужихъ, сплетаетъ рѣчь,
Языкомъ собственнымъ, достойну только сжечь.
Иль слово въ слово онъ въ слогъ Русской переводитъ,
Которо на себя въ обновѣ не походитъ,
Тотъ прозой скаредной стремится къ небесамъ,
И хитрости своей не понимаетъ самъ.
Тотъ прозой и стихомъ ползетъ, и письма оны,
Ругаючи себя, даетъ писцамъ въ законы.
Хоть знаетъ, что ему во мзду смѣется всякъ;
Однако онъ своихъ не хочетъ видѣть вракъ.
Пускай, онъ думаетъ, меня никто не хвалитъ,
То сердца моево ни мало не печалитъ:
Я самъ себя хвалю: на что мнѣ похвала?
И знаю то, что я искусенъ до зѣла.
Зѣло, зѣло, зѣло, дружокъ мой ты искусенъ,
Я спорить не хочу, да только складъ твой гнусенъ,
Когда не вѣришь мнѣ; спроси хотя у всѣхъ:
Всякъ скажетъ, что тебѣ перомъ владѣти, грѣхъ.
Но только ли того? не можно и помыслить,
Чтобъ враки мнѣ писцовъ подробно всѣ исчислить.
Кто пишетъ, долженъ мысль прочистить напередъ,
И прежде самому себѣ подать въ томъ свѣтъ;
Но многіе писцы о томъ не разсуждаютъ,
Довольны только тѣмъ, что рѣчи составляютъ.
Несмысленны чтецы, хотя ихъ не поймутъ,
Дивятся имъ, и мнятъ, что будто тайна тутъ,
И разумъ свой покрывъ, читая, темнотою,
Невнятный складъ писца приемлютъ красотою.
Нѣтъ тайны никакой безумственно писать.
Искусство, чтобъ свой слогъ исправно предлагать,
Чтобъ мнѣніе творца воображалось ясно,
И рѣчи бы текли свободно и согласно.
Письмо, что грамоткой простой народъ зоветъ,
Съ отсутствующими обычну рѣчь ведетъ:
Быть должно безъ затѣй и кратко сочиненно,
Какъ просто говоримъ, такъ просто изъясненно,
Но кто не наученъ исправно говорить,
Тому не безъ труда и грамотку сложить.
Слова, которыя предъ обществомъ бываютъ,
Хоть ихъ перомъ, хотя языкомъ предлагаютъ,
Гораздо должны быть пышнѣе сложены,
И риторскибъ красы въ нихъ были включены,
Которыя въ простыхъ словахъ хоть необычны;
Но къ важности рѣчей потребны и приличны,
Для изъясненія разсудка и страстей,
Чтобъ тѣмъ входить въ сердца, и привлекать людей.
Намъ въ ономъ щастлива природа путь являетъ,
И двери чтеніе къ искусству отверзаетъ.
По семъ скажу, какой похваленъ переводъ:
Имѣетъ въ слогѣ всякъ различіе народъ.
Что очень хорошо на языкѣ Французскомъ,
То можетъ въ точности быть скаредно на Русскомъ.
Не мни переводя, что складъ въ творцѣ готовъ;
Творецъ даруетъ мысль; но не даруетъ словъ.
Въ спряженіе рѣчей ево ты не вдавайся,
И свойственно себѣ словами украшайся.
На что степень въ степень послѣдовать ему?
Ступай литъ тѣмъ путемъ, и область дай уму.
Ты симъ, какъ твой творецъ писмомъ своимъ ни славенъ,
Достигнешь до нево, и будешь самъ съ нимъ равенъ,
Хотя передъ тобой въ три пуда Лексиконъ,
Не мни, чтобъ помощь далъ тебѣ велику онъ,
Коль рѣчи и слова поставишь безъ порядка;
И будетъ переводъ твой нѣкая загадка,
Которую ни кто не отгадаетъ въ вѣкъ;
То даромъ, что слова всѣ точно ты нарекъ.
Когда переводить захочешь безпорочно;
Не то, творцовъ мнѣ духъ яви и силу точно.
Языкъ нашъ сладокъ, чистъ и пышенъ и богатъ;
Но скупо вносимъ мы въ нево хорошій складъ;
Такъ чтобъ незнаніемъ ево намъ не безславить;
Намъ должно весь свой складъ хоть нѣсколько поправить,
Не нужно, что бы всѣмъ надъ риѳмами потѣть,
А правильно писать потребно всѣмъ умѣть.
Но льзя ли требовать отъ насъ исправна слога;
Затворена къ нему въ ученіи дорога.
Лишь только ты склады не много поучи,
Изволь писать Бову, Петра златы ключи.
Подъячій говоритъ: писаніе тутъ нѣжно,
Ты будешь человѣкъ, учися лишъ прилѣжно,
И я то думаю, что будешь человѣкъ,
Однако грамотѣ не станешь знать во вѣкъ.
Хоть лучшимъ почеркомъ съ подъяческа совѣта,
Четыре литеры сплетай ты въ слово лѣта,
И вычурно писать научишься конецъ;
Повѣрь, что никогда не будешь ты писецъ.
Перенимай у тѣхъ, хоть много ихъ, хоть мало,
Которыхъ тщаніе искусству ревновало,
И показало имъ, коль мысль сія дика,
Что не имѣемъ мы богатства языка.
Сердись, что мало книгъ у насъ, и дѣлай пѣни:
Когда книгъ Рускихъ нѣтъ, за кѣмъ ийти въ степени?
Однако больше ты сердися на себя,
Иль на отца, что онъ не выучилъ тебя.
А естьлибъ юность ты не прожилъ своевольно;
Тыбъ могъ въ писаніи искусенъ быть довольно.
Трудолюбивая пчела себѣ беретъ
Отвсюду то, что ей потребно въ сладкій медъ,
И посѣщающа благоуханну розу,
Беретъ въ свои соты частицы и съ навозу.
Имѣемъ сверѣхъ того духовныхъ много книгъ:
Кто виненъ вѣ томъ, что ты Псалтыри не постигъ,
И бѣгучи по ней, какъ въ быстромъ морѣ судно,
Съ конца въ конецъ разъ сто промчался безразсудно.
Коль, АЩЕ, ТОЧІЮ, обычай истребилъ;
Кто нудитъ, чтобъ ты ихъ опять въ языкъ вводилъ?
А что изъ старины понынѣ не отмѣнно,
То можетъ быть тобой повсюду положенно.
Не мни, что нашъ языкъ не тотъ, что въ книгахъ чтемъ,
Которы мы съ тобой, не Русскими зовемъ.
Онъ тотже, а когда бъ онъ былъ иной, какъ мыслишь,
Лишъ только отъ того, что ты ево не смыслишь;
Такъ чтожъ осталось бы при Русскомъ языкѣ?
Отъ правды мысль твоя гораздо въ далекѣ.
Не знай наукъ, когда не любишь ихъ, хоть вѣчно,
А мысли выражать знать надобно конечно.“