Какими говорятъ Мордва и Вотяки:
Возмемъ себѣ въ примѣръ словесныхъ человѣковъ;
Такой намъ надобенъ языкъ, какъ былъ у Грековъ,
Какой у Римлянъ былъ, и слѣдуя въ томъ имъ,
Какъ нынѣ говоритъ Италія и Римъ,
Каковъ въ прошедшій вѣкъ прекрасенъ сталъ Французской,
Иль наконецъ сказать, каковъ способенъ Русской.
Довольно нашъ языкъ въ себѣ имѣетъ словъ;
Но нѣтъ довольнаго числа на немъ писцовъ.
Одинъ послѣдуя несвойственному складу,
Влечетъ въ Германію Россійскую Палладу,
И мня, что тѣмъ онъ ей приятства придаетъ,
Природну красоту съ лица ея беретъ.
Другой не выучась такъ грамотѣ, какъ должно,
По Руски, думаетъ, всево сказать не можно,
И взявъ пригоршни словъ чужихъ, сплетаетъ рѣчь,
Языкомъ собственнымъ, достойну только сжечь.
Иль слово въ слово онъ въ слогъ Русской переводитъ,
Которо на себя въ обновѣ не походитъ,
Тотъ прозой скаредной стремится къ небесамъ,
И хитрости своей не понимаетъ самъ.
Тотъ прозой и стихомъ ползетъ, и письма оны,
Ругаючи себя, даетъ писцамъ въ законы.
Хоть знаетъ, что ему во мзду смѣется всякъ;
Однако онъ своихъ не хочетъ видѣть вракъ.
Пускай, онъ думаетъ, меня никто не хвалитъ,
То сердца моево ни мало не печалитъ:
Я самъ себя хвалю: на что мнѣ похвала?
И знаю то, что я искусенъ до зѣла.
Зѣло, зѣло, зѣло, дружокъ мой ты искусенъ,
Я спорить не хочу, да только складъ твой гнусенъ,
Когда не вѣришь мнѣ; спроси хотя у всѣхъ:
Всякъ скажетъ, что тебѣ перомъ владѣти, грѣхъ.
