Эллинизм, термин, со времени Дройзена (см.) употребляемый обычно для обозначения одной эпохи античной истории, а именно истории государств, вышедших из завоевания Александра Македонского (см. II, 189/91), до покорения их Римом, и вместе с тем — для обозначения совокупности политических, социальных и культурных явлений, возникших в результате распространения греческого влияния вне пределов собственной Греции еще до македонского завоевания, но в особенности в связи с ним. Э. был подготовлен состоянием Греции первой половины IV в. до н. э. Состояние это, сложившееся в результате неудачи всех предшествовавших попыток национального объединения и вызванных ими войн и переворотов, характеризуется разложением господствующей политической формы полиса, утратой лучшими элементами общества веры в непреложность и справедливость существующего уклада, распространением среди них философского скептицизма, монархических симпатий и склонности к индивидуализму, самоутверждением личности в антагонизме с обществом и его традициями, все учащающимся водворением в полисах тирании, дезинтеграцией общества, появлением повсюду массы деклассированных и в связи с этим ростом военного наемничества и огрубением политических нравов, распространением недовольства и всеобщей неуверенностью в завтрашнем дне. Отсюда — прогрессирующее ослабление греческих полисов и повсюду угроза даже независимому существованию эллинства. На западе оно отступает перед Карфагеном и италийскими племенами, на севере — перед крепнущей Македонией (см.) и даже на востоке — перед Персией, которая сама обнаруживает все признаки дряхлости. Уже Анталкидов мир (см. XVI, 607), сделавший персидск. царя вершителем внутренних отношений Греции, явился огромным шагом назад сравнительно с положением столетием раньше, а распадение второго афинского союза (см. XVI, 608) привело многие греческие города М. Азии к подчинению верховной власти царя или их захвату отдельными сатрапами. И в то же время наблюдается явление обратного порядка: параллельно политическому отступлению эллинства совершается культурное его наступление и вместе передвижение людских масс за пределы собственной Греции, отчасти на запад (колонизация сицилийских городов при Тимолеоне, греческие наемники и греческое влияние в Карфагене), далее на север, где Македония представляет первый пример эллинизации чужой страны, наконец — притом в особенно сильной степени — на восток. О начавшейся эллинизации востока, в первую очередь М. Азии (помимо старинных греческих городов ее побережья), можно говорить уже задолго до собственной эпохи Э. Ближайшее окружение как персидского царя, так и его сатрапов, можно сказать, пропитывается греческими элементами. Это — врачи, художники, архитекторы, купцы, техники, военные командиры, выполняющие ответственные поручения. Некоторые из малоазиатских сатрапов уже настолько проникнуты эллинской культурой, что вместе со своими дворами являются предшественниками будущих эллинистических династов (Мавзол в Галикарнассе). Но наиболее заметным и важным по своим последствиям явлением был все более укреплявшийся обычай военной службы массы греческих наемников как у царя, так и у его сатрапов (самый значительный пример — поход 10.000 на службе у Кира Младшего).
Повидимому, причинная связь между обоими явлениями была уже ясна многим передовым умам тогдашней Греции; в распространении греков за пределы родины, в захвате новых земель и даже основании нового греческого государства на востоке они видели спасительный выход из мучивших родину неурядиц и в соответствующем смысле вели пропаганду, при чем в конце концов возможным исполнителем плана стала представляться Македония. По мысли Исократа (см.) вокруг царя Филиппа (см. XLIII, 490) должны были сгруппироваться все греческие полисы для выполнения общегреческого предприятия — войны с персами, представлявшейся как реванш за зло, сто лет назад причиненное Греции походом Ксеркса, как освобождение малоазийских братьев от персидского ига и, главное, как открытие нового поприща для приложения избытка национальных сил путем создания нового государства и заселения его выходцами из Греции. Повидимому, существовала идея распространения также и на запад; по крайней мере, соответствующие планы приписывали Александру Македонскому, которому будто бы только смерть помешала осуществить их. Однако, попытки в этом роде, конечно в гораздо меньшем масштабе, делались одновременно его зятем Александром Молосским (в 326 г.) и еще раньше Архидамом III Спартанским (в 338 г.). Об этой идее говорит и позднейшее широко задуманное предприятие Пирра. Как показал неудачный результат всех этих попыток, в движении на полуварварский запад трудностей предстояло преодолеть гораздо больше, соблазны же и выгоды в этом направлении были совершенно ничтожны сравнительно с теми манящими перспективами, которые открывал сказочный, богатый и одряхлевший восток. Как бы то ни было, это направление греческой экспансии не на запад, а на восток сыграло огромную роль в дальнейших судьбах эллинской культуры и национальности.
Политическое утверждение греков в новых областях стало в IV в. необходимо для дальнейшего их национального и культурного развития. Эта задача, непосильная какому-либо из греческих полисов, была выполнена Македонией. Однако, открытие для греков новых областей на востоке осуществилось далеко не так, как о том мечтали авторы соответствующих проектов. Объединение греков под гегемонией Македонии произошло насильственно, ценой военного разгрома и унижения независимых полисов. События, разыгравшиеся в Греции тотчас после убийства Филиппа и повторившиеся затем после смерти Александра, ясно показали, что „блага“ объединения, принесенные учреждением Коринфского союза (см. XVI, 611), в общем сознании не вознаграждали за горькую необходимость подчиняться чужеземному монарху. И потому вооруженный захват востока явился общеэллинским национальным подвигом скорее в торжественных реляциях самого Александра, нежели был таковым на самом деле, ибо военные контингенты греческих полисов в экспедиционной армии были сравнительно незначительны. Правда, завоевание уже сразу открыло новое поле деятельности для всех греков, но само по себе оно было гораздо более делом македонского царя, служившим прежде всего его собственным политическим целям.
Всемирно исторические последствия имело то обстоятельство, что предприятие, задуманное Филиппом, было выполнено его юным сыном. Существовавшие уже раньше проекты публицистов и план, составленный Филиппом и его штабом, повидимому, предусматривали захват только М. Азии и областей, непосредственно прилегающих к Средиземному морю. Результатом было бы создание нового государства, соединенного с Македонией и в своих ограниченных пределах могущего подвергнуться быстрой и основательной эллинизации. Возможно, что такое государство впоследствии оказалось бы в политическом и военном отношении гораздо более жизнеспособным и стойким, нежели многочисленные монархии, вышедшие в действительности из завоеваний Александра. Дальнейшая история показала, что прочным приобретением остались Азия до Месопотамии, Финикийско-Палестинское побережье и Египет. Земли же к востоку от Тигра, несмотря на все усилия Селевкидов удержать их, вскоре вернули себе свою самостоятельность, и тот Э., который сохранялся в них еще в течение столетий, носил поверхностный характер.
Быстрота и легкость завоевания Персидского царства свидетельствуют о гениальности Александра, но еще более о том, что центробежные силы (возраставшая самостоятельность сатрапов, стремление областей к независимости, выразившееся в восстаниях Финикии и Египта) подготовили все условия для успеха предприятия. Персия не представляла единого национального государства, и аппарат власти царя лишь механически соединял разнородные области, национальная самобытность которых была подавлена. Разбив этот аппарат, Александр поставил на его место свой собственный, и привыкшие к покорности области подчинились легко. Но Александр упрочил свою власть, выступая в старинных, имевших собственную национальную традицию государствах, как Вавилон или Египет, в качестве освободителя от чужеземного ига. Неизвестно, сумел ли бы он своей политикой слияния разнородных элементов империи преодолеть надолго те центробежные силы, которые облегчили ему его задачу. Смерть прервала его дело, а его монархия в ближайшие же годы фактически распалась, несмотря на то, что номинально она продолжала существовать под властью его слабоумного брата и младенца-сына, в действительности же — под опекой и охраной группы генералов, опиравшихся на верную династии армию. Это были Пердикка (см.), Антипатр (см.), Кратер и Эвмен. Однако, рядом с ними несколько полководцев, получивших важные сатрапии с собственными армиями, сразу стали фактически независимы. Главные из них были: Птолемей Лаги (см. XXXIII, 687) в Египте, Антигон в Великой Фригии, Лизимах во Фракии, а вскоре также Селевк (см. XXXVIII, 1) в Вавилонии.
Немедленно после смерти Александра началось освободительное движение в Греции с Афинами во главе. Оно было сломлено Антипатром на следующий же год (так называемая Ламийская война, см. XVI, 614), но от полного подчинения Македонии Грецию спасли междоусобия, вскоре начавшиеся в среде александровых генералов и продолжавшиеся отныне с короткими перерывами в течение сорока лет. В этой борьбе погибли члены македонской династии, а через три года после смерти последнего из них, малолетнего сына Александра Великого, сатрапы, каждый в своей области, провозгласили себя царями (306 г. до н. э.). Часть возникших таким образом царств оказалась эфемерна, и в результате борьбы династические и территориальные отношения вышли в значительной степени иными, нежели какими они складывались вначале. Из первых наследников Александра удержался в первоначально взятой им области один лишь Птолемей Сотер, сатрап, позже царь Египта. Напротив, царства, созданные для себя двумя его товарищами, Антигоном в М. Азии и Лизимахом во Фракии, оказались недолговечны. Прежде всего стремление Антигона к захватам за счет других и, может быть, к единовластию объединило против него прочих династов. В борьбе против коалиции Кассандра (сына Антипатра), ставшего царем Македонии, Лизимаха и Селевка он был разбит в сражении при Ипе (301) и погиб, а его владения были поделены между Лизимахом и Селевком. Его даровитому сыну, Димитрию Полиоркету (см.), удалось, опираясь то на одного, то на другого из соперничавших властителей, в течение 15 лет удерживать власть на море, над некоторыми островами и пунктами Греции и даже (после смерти Кассандра) стать царем Македонии. Однако, в конце концов он был побежден Селевком и вскоре затем умер в тюрьме. Македония досталась теперь Лизимаху, соединившему ее с Фракией и значительной частью М. Азии. Но вскоре и Лизимах был разбит Селевком (281), который непосредственно вслед за этим сам погиб от руки убийцы. Так, один за другим сошли со сцены „диадохи“ (наследники), т.-е. представители старейшего поколения полководцев Александра. Азиатские владения Селевка наследовал его сын Антиох I. Еще раньше (285) Птолемей Сотер в Египте отказался от престола в пользу своего сына, Птолемея Филадельфа, а несколько позже в Македонии утвердился сын Димитрия Полиоркета, Антигон Гонат (см. III, 175). Так, через сорок лет междоусобий из наследия Александра окончательно выкристаллизовались три крупнейших царства: македонское с династией Антигонидов, азиатское с династией Селевкидов и египетское с династией Лагидов.
Сорокалетняя борьба в значительной степени захватывала материк и острова Греции, а также западное побережье М. Азии, при чем захват этих земель был одною из ее целей. Достигнуть обладания ими было чрезвычайно важно для каждого из боровшихся соперников. Старая Греция попрежнему являлась поставщиком обильного человеческого материала и специалистов разнообразных профессий, которые были необходимы как для заселения новых монархий, так и для их строительства. Тот, кто утверждал здесь свою политическую власть или влияние, несомненно приобретал этим огромное преимущество в смысле возможности привлечения этих нужных ему элементов именно в свои области. Помимо этого, в интересах собственной меркантилистской политики для новых монархов было важно также захватить в свои руки проходившие здесь участки мировых торговых путей с запада на восток и лежавшие на них важные пункты. Нам очень мало известна внешне-политическая история преемников диадохов, так называемых эпигонов (потомков), вследствие чего мы можем говорить только об основных ее линиях. Она, повидимому, надолго определилась теми взаимоотношениями, которые сложились между основателями династий, нередко в зависимости от случайных обстоятельств, но которые создали у их потомков наследственные права и притязания. Эта политика была по преимуществу династическая; она осложнялась, особенно в доме Селевкидов, фамильными драмами, борьбой между наследниками, мятежами младших членов семьи, а также отдельных сатрапов. Немаловажным фактором этой внешней политики, поскольку она разыгрывалась в Эгейском море и в М. Азии, являлось также стремление множества малых политических тел — полисов — и сравнительно мелких династов Пергама, Вифинии, Понта, Каппадокии и несколько позже также Галатии отстоять свою самостоятельность, а иногда добиться наивыгоднейших условий зависимости. Политика трех крупнейших монархий в отношении друг друга осложнялась еще теми специальными условиями, которые складывались у каждой из них на ее особых границах: у Македонии на Балканах, у Селевкидов в Азии, у Лагидов в Африке.
В какой мере и в какой форме во внешней политике эллинистических монархов играли роль экономические интересы их государств, это при состоянии наших сведений об экономическом развитии эллинистической эпохи представляет пока еще проблему. Самая структура государств, подвластных Антигонидам и Селевкидам, не позволяет видеть ни в одной из них сильно развитых народно-хозяйственных организмов. Основное ядро первого — Македония — попрежнему представляла страну примитивного земледелия и скотоводства, которую столетием позже римляне легко могли разделить на четыре совершенно обособленные части (ср. XXXVI, ч. 2, 237). К этому ядру временами механически присоединялись, чтобы снова отпасть от него, отдельные пункты в Греции и на Эгейском море, при чем движущим фактором македонского империализма было, помимо династических наследственных прав и личного честолюбия монархов, стремление наполнить свою казну торговыми пошлинами с купцов и налогами с подвластного населения. Таковы же были, вероятно, и движущие мотивы империализма Селевкидов, государство которых представляло конгломерат областей, часто друг от друга экономически независимых, скорее тянущих врозь и связанных между собой только административным аппаратом и армией царя. В виду прохождения по этим областям мировых путей торговли редкими продуктами и предметами роскоши, в стремлении Селевкидов к Эгейскому морю, а также возможно дальше на восток проявлялось желание держать в своей фискальной эксплоатации возможно большее протяжение этих путей. Наиболее цельной и органически сплоченной в экономическом отношении страной был Египет (см. XIX, 575/78) — основное ядро царства Лагидов, — и в их политике всего легче усмотреть определенный экономический интерес, притом тоже главным образом фискальный, в связи с первенствующей ролью правительства и казны в экономике страны, о чем будет сказано ниже. Создав себе прочную базу в Египте, первый Птолемей и его сын постарались окружить ее целою цепью „доминионов“ с целью, во-первых, за их счет снабжать недостающими материалами (лес и прочие материалы для постройки и снаряжения флота, металлы) свое собственное царское хозяйство в Египте, а во-вторых, обеспечить морскими и береговыми опорными пунктами собственную же царскую внешнюю торговлю, для охраны которой они и нуждались в создании талассократии. На вершине своей империалистической экспансии Лагиды владели: Киреной, Палестиной, Финикией, Койлесирией, Кипром, Киликией и рядом небольших областей и отдельных пунктов по Мало-азийскому побережью вплоть до Геллеспонта, на островах Эгейского моря и даже на материке Греции. Стремление расширить или просто удержать эти владения в Греции и в Эгейском море вызывало постоянные столкновения Лагидов с Македонией, а спор за Койлесирию, Финикию и Палестину был причиной их нескончаемых войн с Селевкидами. Параллельно все три державы соперничали между собою за обладание побережьем М. Азии. Отсюда — сложнейшая и запутанная история войн и все новых политических комбинаций между большими и малыми государствами, история, известная нам лишь частично, в которой, впрочем, для нас важны лишь общий ход и результат. В области международных отношений Э. открывает новую эру: государства выходят из своего прежнего обособления, постепенно все Средиземноморье втягивается в общий круг развития, история становится всемирной. Притом, как отметил уже современник и первый историк этой эпохи Полибий (см.), ее события словно в силу какого-то предопределения неуклонно направляются к одной цели. И именно то, как в этих мировых комбинациях определились судьбы эллинистических монархий, дает критерий для их оценки в качестве государственных образований.
Выше уже указано, что распространение эллинства совершалось не только на восток, но и на запад. Как бы эпилогом борьбы последних диадохов за обладание Македонией, в 280 г. до н. э. явился поход одного из претендентов на нее, эпирского царя Пирра (см.) в Италию. Это была самая мощная попытка военно-политического наступления эллинства на запад: Пирр, настоящий эллинистический династ, намеревался создать себе здесь империю наподобие александровой в Азии. Противниками его оказались Карфаген и в особенности Рим, объединивший под своим главенством большинство италийских племен. О государственную твердыню Рима и разбилась эта попытка эллинистической державы на западе. Однако, после этой первой встречи запад и эллинистический восток в своем развитии разошлись почти на три четверти века. В двух гигантских войнах с Карфагеном и в борьбе с северными кельтами Рим достиг бесспорного владычества над всем полуостровом Италии и безраздельной гегемонии на западе. А в это же время на востоке происходила упомянутая выше нескончаемая борьба эллинистических держав между собою. Ни одна из них не явила собою примера, хотя бы несколько похожего на Рим в смысле роста военной и государственной мощи. Напротив, несмотря на отдельные временные успехи то той, то другой, в общем все они неуклонно спускались с той высоты, на которую при самом их основании удалось возвести каждую их первыми монархами. Царство Селевкидов, в конце IV в. равное почти всей азиатской части империи Александра, уже вскоре утратило свои земли по Инду, затем значительные владения в М. Азии, где возник ряд самостоятельных небольших царств: сначала Каппадокия и Понт, затем Вифиния и Пергам, позже Галатия. На востоке Селевкиды потеряли Бактрию и Согдиану, Парфию и Гирканию. Еще важнее было то, что и в сохранившихся еще владениях им все время приходилось бороться с отпадениями отдельных областей, в то же время ведя войны с Египтом из-за Койлесирии и Финикии, переходивших попеременно из рук в руки. Но и Египет к началу II века потерял большую часть своих „доминионов“: Кирену, острова в Эгейском море, Койлесирию и Палестину. Обе державы слабели также внутренне вследствие начавшейся в них туземной реакции против владычества чужестранцев. В Европе Македония параллельно своей борьбе за гегемонию в Греции и Эгейском море в течение всего века сдерживала напор варварских племен на севере Балканского полуострова. Также и она постепенно утрачивала в Греции позиции, приобретенные вначале Антигоном Гонатом, и только в конце III в. благодаря социальным смутам в Пелопоннесе ей удалось временно восстановить здесь свое господство (ср. XVI, 616/17). Попытка части греческих государств избавиться от него (так назыв. Союзническая война 220—217 г.) не изменила положения, но лишь привела обе стороны к истощению. И вот теперь, вторично после Пирра, Э. в лице Македонии встретился с силами запада, на этот раз окончательно организованными Римом. Сильные только друг против друга, восточные монархии при столкновении с Римом стали падать одна за другой. В 197 г. Македония была навсегда выброшена из Греции, и ее внешнеполитическая задача отныне ограничена отражением варваров на Балканах. Спустя всего полвека и эту задачу Рим взял на себя, уничтожив Македонию как самостоятельное царство. Уже в 190 г. Рим нанес страшный удар также царству Селевкидов, выбросив Антиоха III не только из Европы, но и из Малой Азии за Тавр. По какой-то иронии истории этот же Антиох получил прозвище Великого за свои победоносные походы на восток до Индии. Но уже менее чем через полвека Селевкиды потеряли также и свои восточные владения до Евфрата; эти области вместе с знаменитой Селевкией на Тигре образовали новую парфянскую державу, которая крепла и росла параллельно прогрессирующему упадку монархии Селевкидов. Отныне последняя представляла Сирию с отвоеванными у Египта Финикией и Палестиной. Таким образом, достаточно было первого столкновения с Римом, чтобы военно-политическая роль восточных эллинистических монархий закончилась. Египет существовал отныне под протекторатом Рима. Македония и Греция в середине II в. превратились в римскую провинцию. В 133 г. Пергам „добровольно“ поступил под власть Рима. Внутренне-расстроенная Сирия была предоставлена собственным силам в ее борьбе против наступающей в лице парфян реакции востока и пробудившегося в Палестине национализма иудеев (см. Маккавеи). Политическая роль Э. давно окончилась, и борьба с Римом Митрадата Понтийского (см. XXXVI, ч. 2, 253), вначале успешная благодаря внутренним неурядицам в Италии, представляла не возобновление этой роли, но простую реакцию населения против римского ига. Эта же борьба привела к ликвидации последних эллинистических монархий востока. В 63 г. до н. э. они подпали господству Рима в форме вассальных княжеств или провинций. Номинальную самостоятельность сохранил только Египет, и даже в 30 году он не был присоединен к Риму, но от Лагидов перешел прямо в личную собственность римского императора (см. XXXVI, ч. 2, 261, 268).
Для собственной Греции эпоха междоусобий диадохов и последующей взаимной борьбы эпигонов оказалась временем тяжелых испытаний едва ли еще не в большей степени, нежели предшествующий период. Бедствием являлись не только военные действия, в которых принимали участие также и греческие полисы. Еще хуже было то, что при страшно обострившихся антагонизмах одним из регулярных способов ведшейся здесь борьбы стали внутренние перевороты, ибо каждый из соперничавших династов, желавший овладеть здесь городом или областью, приводил к власти партию, враждебную той, которая господствовала в данный момент. Македония, считавшая гегемонию в Греции своей монополией, неизменно опиралась в ее полисах на олигархию имущих классов или на тиранов. Поэтому ее соперники обычно выступали в качестве восстановителей греческой „свободы“ и сторонников демократии. Таким образом, олигархия и демократия различных оттенков, а кое-где и тирания поочередно сменяли друг друга в полисах, и за каждым переворотом следовала беспощадная расправа с противниками и большею частью полная перестановка имущественных отношений. В этих нескончаемых смутах Спарта окончательно впала в ничтожество, Афины утратили прежний политический вес и сохранили только значение центра национальной культуры. На смену им в собственной Греции ни один полис не приобрел сколько-нибудь крупного значения. Первенствующую роль здесь вскоре начали играть прочные федерации полисов: с начала III в. Этолийский союз, с середины его также Ахейский (см. XVI, 615). Однако, объединить Грецию, превратить ее в сильную державу, могущую играть самостоятельную роль лицом к лицу с Македонией и восточными монархиями, обе эти федерации оказались неспособны как по причине их непрерывной взаимной вражды, так и вследствие ничтожного культурного и национального значения составлявших их племен и полисов. В культурном развитии старая Греция еще продолжает играть важную роль. В развитии политическом и экономическом центр тяжести окончательно переместился в новые монархии востока.
Внутренний порядок и быт этих монархий известны нам только в самых общих чертах (всего больше данных имеется о Египте), и их изображение поневоле во многом строится на догадках. Основным фактом этого порядка во всех новых монархиях был захват политического и социального господства завоевателями и массой последовавших за ними пришельцев из Македонии и Греции. Идея предоставления туземцам равного участия в жизни и деятельности государства, которую, повидимому, намеревался осуществить Александр, диадохами была решительно отброшена. Среди чуждых и враждебных национальностей востока им нужна была надежная опора, и таковую могла дать только масса единоплеменных эмигрантов, привлекаемая выгодами безусловного господства. Интересу властителей отвечал интерес масс, искавших устойчивого и выгодного устроения, какого не давала пребывавшая в неизменно смутном состоянии родина. Отсюда огромный приток греков и македонян на восток в конце IV, в III и отчасти даже во II вв. до н. э. При наличии этой массы пришельцев во внутреннем устройстве монархий греческие и македонские порядки, традиции и привычки сознательно и бессознательно были перенесены на новую почву и здесь соединились с местными учреждениями и бытом, все это ощупью, в виде бесчисленных отдельных мероприятий и компромиссов, при чем интерес завоевателей всегда оказывался главным направляющим фактором, хотя и делал в различных случаях большие или меньшие уступки местным условиям. Перенесение на новую почву целиком традиционной социально-политической формы Греции — полиса — всего ярче выражает сущность взаимоотношений между пришлым и туземным элементом. Первый должен был в неприкосновенности сохраняться в среде второго. Основание новых городов с греческим устройством по всей Азии, главным образом в важнейших стратегических пунктах, но также по торговым путям, было начато уже Александром и энергично продолжалось всеми диадохами. Но особенно замечательна деятельность двух первых Селевкидов, основавших вновь или заселивших греко-македонскими колонистами свыше 70 городов от Ливана до Памира (главные — Антиохия на Оронте, Селевкия в Сирии, Апамея, Лаодикея, Селевкия на Тигре). Это была величайшая планомерная колонизация материка новым населением, которая когда-либо совершалась в истории. Множество из этих городов погибло в превратностях судьбы, постигших эти местности в последующие века, но не мало процветает и до сих пор. Такова Александрия в Египте, представляющая самый яркий пример, но, наряду с ней, также бывшие Александрии — Ходжент, Герат, Кандагар, Мерв. Основание городов, для которых выкраивалась обширная зависимая территория обычно с крепостными туземцами, предназначенными работать на землях горожан, означало настоящую экспроприацию в пользу пришельцев к великому ущербу для местного населения. В этом заключалась приманка для привлечения из Греции и Македонии масс, становившихся опорой чужеземного властителя. В интересах последнего было, чтобы греко-македонское население городов оставалось самодеятельно, крепко и жизнеспособно; отсюда — сохранение их внутренней автономии, однако под контролем царских уполномоченных и при условии нерушимости имущественных отношений. Эта охраняемая сверху устойчивость социального порядка в полисах, ставших в зависимость от власти царя, тоже представляла преимущество эллинистических монархий сравнительно с переживавшей социальные потрясения Грецией.
Колонизация востока в форме полиса дала эллинству возможность сохранить чистоту своей национальности, но в сущности она явилась скорее препятствием для слияния элементов населения, образования из них новой нации и превращения эллинистических монархий в национальные государства (в Александрии браки греческих граждан с туземцами оставались запрещенными даже в римскую эпоху; Дура на Евфрате и позже, уже при парфянском владычестве, в чистоте сохранила свое греческое право). Однако, весьма вероятно, что зажиточные элементы туземного населения либо при самом образовании городов, либо постепенно позже были включены в состав греческих полисов и таким образом мало-по-малу приобщались к греческой культуре. Этому содействовала также возможность для образованных элементов без различия национальности участвовать в различного рода ассоциациях с религиозными, культурными и экономическими целями, получивших необычайное распространение в эту эпоху, а также вступление в число граждан тех крупных землевладельцев из туземцев, земли которых приписывались к какому-либо городскому округу. Возможно, что не мало ученых, писателей и художников этой эпохи, известных нам только по имени, бывших вполне эллинами по культуре, имели в своих жилах восточную кровь. Как бы то ни было, создававшаяся культура была чистым продолжением эллинской, туземные элементы в ней были слабы. Главное же — масса местного населения, подвластная колонистам на городских территориях, а также сохранившая свою независимость вне этих территорий, осталась лишь очень поверхностно затронутой эллинской культурой. В некоторых областях М. Азии туземный язык долго держался в эпоху римской империи (Галатия, Каппадокия), а в государстве Селевкидов реакция не прекращалась по отдельным местностям с самого его основания и уже в середине II века привела к захвату парфянами земель до Евфрата вместе с знаменитой Селевкией на Тигре. Рядом с господствующим слоем, организованным в полисах, продолжал существовать прежний порядок в виде старых городов с их собственным устройством, отдельных племен с их традиционным бытом и крупных магнатов, владевших огромными землями. Все это находилось в различной степени подчинения царю и управлялось царской администрацией. Насколько позволяют судить наши скудные данные, Селевкидам пришлось примириться с наличием во внутренних отношениях значительных элементов феодализма, существовавших здесь еще со времени Кира.
В иной форме организовался господствующий элемент пришельцев в Египте. Лагиды тоже занимались строительством городов в своих заморских „доминионах“, но в самом Египте, кроме Александрии, было только три греческих города. Узкую приречную полосу, каковой являлась страна, было невозможно разобщить выделением в ней самостоятельных городских округов. Но с целью создать себе массовую опору в населении Лагиды привлекали на „землю“ (chôra — в отличие от городов) массу иностранцев, преимущественно греков и македонян, которые (не говоря уже об исключительно греко-македонском составе армии) захватили все наиболее выгодные места в администрации, торговле, финансовом деле и землевладении и которые жили и действовали в Египте на льготном сравнительно с туземцами режиме. Так, вся земля, обрабатываемая туземцами, считалась собственностью царя; но пришельцам предоставлялось разрабатывать пустоши на праве эмфитевтической аренды с помощью государственных ссуд, при чем фактически арендаторы такой земли становились ее собственниками. Наследственными собственниками своих участков при условии несения военной службы делались также военные клерухи, из которых состояла египетская армия (такой же порядок был и в империи Селевкидов). Свою привилегированную обособленность на „земле“ иностранцы поддерживали, организуясь в так называемые „политевматы“, устройство которых не вполне ясно, но которые, несомненно, имели своих должностных лиц и учреждения. При политевматах существовали такие же как и в греческих городах гимназии, палестры и эфебии, задачей которых было поддерживать физическую крепость, а также корпоративный и национальный дух среди молодежи. Греко-македонское господство в Египте было гораздо тяжелее прежнего персидского. Оно оставляло нетронутым туземные обычаи, религию и храмовое устройство, но экономически и политически оно означало полное подчинение туземцев господствующему пришлому элементу, который забрал в свои руки высшую администрацию и все наиболее прибыльные занятия. Беспощадная эксплоатация завоеванных областей привилегированным слоем пришельцев явилась ценою, которой была обеспечена поддержка с его стороны новым династиям, основанным генералами Александра, рядом с той опорой, которую они имели в своих греко-македонских армиях.
Эллинистические монархи унаследовали от Александра и персидских царей власть, по своей идее абсолютную, тождественную с правом личной собственности на страну со всем в ней находящимся. Наиболее последовательно эта идея была осуществлена в устройстве Египта, в азиатских же монархиях она была во многом фактически ограничена особым режимом и свободами племен и сохранившимися от древности отношениями феодализма. Эллинистические монархи полностью удержали религиозную санкцию власти царя как бога на земле (в Египте) или представителя бога (в Азии). Но, уже начиная с Александра, почитание царя как бога последовательно входит в отношение к нему со стороны свободных греческих полисов и через несколько поколений укрепляется в них вполне (за исключением Македонии), чтобы позднее, в римской империи, привести к культу императора, дожившему до нового времени в идее божественного помазания монарха и его власти „божией милостью“.
При всемогуществе эллинистических монархов государственный порядок, однако, не сразу устроился на рациональных началах, в управлении и хозяйстве долго продолжалось смешение ведомств, царского, вотчинного и государственного, в компетенции высших сановников личные их функции смешивались с публичными. Многочисленная армия чиновников представляла из себя не категорию вышколенных профессионалов, но привилегированный класс, крепко спаянный отношениями родства и протекции, пополнявшийся из господствующей национальности, которая извлекала из своего положения огромные выгоды. Высшие и ближайшие к царю должностные лица по его примеру имели свои „дворы“, свою свиту и штат секретарей (гипомнематографов, эпистолографов и т. д.) наподобие государственных. Постепенно, однако, выработался штат должностей государственных, управлявших различными ведомствами и чисто придворных, который впоследствии в процессе развития государственного порядка римской империи был заимствован ею, затем перешел в государства средневековья и нового времени. Главное ведомство представляли царские финансы (носившие соответствующее название basilikon), главным правителем был диойкет, или министр финансов. Повидимому, обогащение царской казны было важнейшей целью управления во всех эллинистических монархиях, и особенно в Египте, устройство которого в этой части известно нам лучше всего. Здесь эта цель достигалась почти всеобъемлющей системой царских монополий промышленности, торговли, транспорта и банковского дела. Эта система представляла комбинацию государственных монополий, прежних египетской и греческой, и дальнейшее развитие и усовершенствование обеих. Поскольку земледелие, промышленность и торговля не состояли в прямом управлении агентов царя, они находились под тщательным надзором власти, при чем привилегии феодалов и храмов были упразднены. Вследствие такого порядка население (за исключением привилегированных греков) в своей экономической деятельности было прикреплено к определенным функциям, главный доход от которых шел в казну. Поскольку эта система еще оставляла место для частной предприимчивости, правительство облагало налогами и пошлинами все виды доходов, при чем сверх всего население платило еще поголовную подать. Так как налоги поступали в казну одинаково в натуре и в деньгах и было необходимо приводить в соответствие денежные расчеты и расчеты натурой, обычай которых упорно держался в массе населения, то эта необходимость вызвала появление чрезвычайно развитой банковской системы, служившей потребностям казначейства и частных лиц, при чем банковские конторы покрывали всю страну вплоть до деревень, выполняя депозитные, переводные и кредитные операции как в деньгах, так и в натуре. Банковское дело тоже было монополией правительства, у которого бралось в откуп частными лицами. Благодаря налоговым поступлениям и монопольной казенной торговле хлебом, маслом, промышленными изделиями и предметами роскоши, Птолемеи сделались богатейшими монархами своего времени (ежегодный доход Филадельфа — 14.800 сер. талантов и 1½ млн. артаб хлеба). Царское хозяйство представляло собою огромный „ойкос“, доходы которого потреблялись всей массой зависимых людей, двором, армией, чиновничеством, составлявшими опору царской власти в стране. Рядом существовали неизмеримо меньшие, но все же значительные хозяйства-ойкосы министров, родственников и придворных царя, кормивших собственных зависимых людей (известно хозяйство Аполлония, диойкета первых Птолемеев), а также хозяйство храмов, сравнительно с прошлым значительно урезанное новыми властителями Египта. Государственное хозяйство Селевкидов и других азиатских монархий известно нам весьма мало, но и в них, повидимому, практиковались правительственные монополии, хотя и не так широко как в Египте, а податное бремя было весьма тяжело. Налоги взимались также и с греческих полисов и являлись ценою за предоставленное им внутреннее самоуправление. Заимствованная из Азии царями Сиракуз податная система стала известна римлянам после завоевания Сицилии и была введена ими в практику их собственного провинциального управления.
Экономическое развитие эллинистической эпохи известно нам весьма недостаточно, и суждения о нем приходится составлять преимущественно на основании косвенных данных. Не подлежит сомнению, что благодаря македонскому завоеванию и пуску в ход несметных сокровищ персидского царя и храмов, лежавших дотоле мертвым капиталом, общий экономический оборот чрезвычайно усилился, торговля и промышленность поднялись, благосостояние господствующих классов возросло. Экономическому развитию в эллинистических монархиях востока должно было содействовать установление сильной центральной власти и устойчивого имущественного порядка, которого недоставало полисам старой Греции. Напротив, войны и смуты, продолжавшиеся в ней вплоть до римского господства, а также отлив населения и перемещение политического центра тяжести на восток вызвали ее полный экономический упадок. Впрочем, хозяйственные успехи в восточных монархиях означали сравнительно с прошлым скорее количественный рост, нежели качественную трансформацию хозяйственной структуры; они никоим образом не могут итти в сравнение с развитием народного хозяйства нового времени. Замечательно, что несмотря на всю заинтересованность правительства в развитии денежного хозяйства, успехи последнего были в Египте ограничены, и натуральное хозяйство всегда оставалось основой быта народных масс.
Весьма недостаточно осведомлены мы также о положении рабского труда, игравшего столь важную роль в экономике Греции V и VI вв. Повидимому, свободный труд в эпоху Э. получил значительное развитие, особенно в крупных индустриальных центрах, как Александрия. Соответственно космополитическому и более гуманному характеру эллинистической цивилизации положение рабов в общем улучшилось. Восстания рабов, о которых мы имеем лишь весьма скудные сведения, относятся преимущественно уже ко времени распространения римского владычества.
Суждение о культурном развитии Э. тоже затруднено исчезновением огромного большинства памятников письменности. Все же, повидимому, можно утверждать, что оно гораздо менее представляло восприятие и переработку новых, найденных на почве бывшей персидской монархии элементов, нежели прямое продолжение национальных начал предшествующей эпохи, правда, в соответствии с коренной переменой в окружающих условиях. Эллинистическая культура явилась посредствующим звеном между эллинством классической эпохи и нами. Благодаря изумительному прилежанию и пиетету эллинистических ученых (прежде всего александрийцев) мы имеем очищенные тексты Гомера (Зенодот и Аристарх Самофракийский), драматургов и лириков (Аристофан Византийский), частью также комментарий к ним в виде „схолий“, а также в общем весь круг известных нам классических писателей. В связи с благоговейной работой над текстами классических авторов в эту эпоху впервые возникла научная критика литературных произведений (знаменитейшим был тот же Аристарх), а также научное исследование законов языка, что выразилось в появлении первой греческой грамматики (Дионисий Фракиец), от которой ведут свое начало все европейские грамматики, не исключая и русской. Можно утверждать, что лишь благодаря Э. нам известна классическая культура эллинства, ибо только колоссальные затраты эллинистических монархов и всяческое поощрение с их стороны сделали возможной вышеупомянутую коллективную научно-литературную работу. Главную роль играет при этом александрийский Музей (своеобразная конгрегация ученых вокруг культа муз), созданный Птолемеем Сотером по совету Димитрия Фалерского, как развитие и усовершенствование уже существовавших ранее в Афинах вольных философских ассоциаций. Собрание рукописей всех специальностей (при Птолемее II Филадельфе до 500.000 свитков в конце I в. до н. э. около 700.000) и щедро оплачиваемая царями работа главных библиотекарей и прочих членов ученой коллегии исключительно содействовали как отысканию и сохранению экземпляров, так и установлению правильных текстов и их критике. Основоположным произведением явился „Каталог просиявших во всех областях образованности и всех их сочинений“ в 120 книгах, составленный главным библиотекарем Каллимахом, одновременно ученым и поэтом-явившийся собственно первым историко-литературным сводом. Второе место в эллинистическом мире занимала пергамская библиотека с 200.000 томов; Селевкиды в покровительстве наукам отставали: библиотека была основана лишь Антиохом III, а музей — Антиохом XIII в начале I в. до н. э. Покровительство царских дворов содействовало также успехам точных наук, — единственная область, в которой эллинистическая эпоха является вполне оригинальной и может в своем значении для позднейшего человечества поспорить с предшествующей эпохой.
Научное движение Э., выразившееся в создании отдельных дисциплин, пришло на смену столь характерному для классической Греции философскому умозрению, которое в своем чистом виде отныне умирает (философия становится по преимуществу этической), при чем это научное движение исходит главным образом из аристотелевской школы перипатетиков (глава школы — Феофраст, 372—287, основатель ботаники). Ни раньше, ни позже, вплоть до XVI—XVII вв., точные науки не достигали такой высоты, как в сравнительно короткий период III—II вв. до н. э. Создания этой эпохи: в математике — геометрия и алгебра на геометрической основе („Начала“ Эвклида в 13 кн., до сих пор служащие школьным учебником в Англии), теория иррациональных величин (Аполлоний из Перги), тригонометрия сферическая (Гиппарх) и плоская (Герон Александрийский); в астрономии и математической географии — создание гелиоцентрической системы (Аристарх Самосский) — достижение, правда, вскоре замененное геоцентрической системой Аполлония из Перги и воскресшее лишь спустя 18 веков благодаря Копернику, — вычисление окружности земли (Эратосфен) и ее расстояния от солнца и луны, а также составление первого небесного атласа с 1.000 звезд (Гиппарх); в механике — открытие системы рычагов, удельного веса, гидростатики (Архимед Сиракузский), усовершенствование гидростатики (Ктесибием), открытие давления воздуха и пара (Герон Александрийский); в анатомии и физиологии — открытие функций мозга, нервов, сердца, артерий и вен (Герофил и Эрасистрат, последний едва не открыл кровообращение); в зоологии и ботанике наука не пошла дальше систем Аристотеля в первой и Феофраста во второй. Географический кругозор был в IV в. расширен походами Александра на восток (Неарх), путешествиями массалиота Пифея на север до полярного круга и высланной Селевком экспедицией Патрокла по Каспийскому морю; итоги открытиям были подведены Дикеархом, автором первого научного труда по географии, и позже Эратосфеном, изобретшим для своей карты доныне применяемую систему меридианов и параллелей. Научное движение Э. создало основу, на которой продолжает творить новое время. Оно есть прежде всего памятник необычайного гения эллинской нации и свидетельство щедрого покровительства науке и интереса к ней со стороны эллинистических династов и близких к ним кругов. Наука творилась отдельными гениальными умами, но, повидимому, не находила отклика в широких кругах, как у нас, и не отвечала их запросам и практическим потребностям. При наличии довольно развитой системы образования (гимназии для среднего, эфебии для высшего) замечательно, что на ряду с специальными школами философии (в Афинах), красноречия (в Родосе, Афинах и Пергаме), медицины (в Косе и Александрии), филологии (в Александрии и Пергаме), совершенно отсутствовали школы точных наук и особенно технические; замечательно также, как слабо применялись открытия в прикладной механике, кроме как для придворных развлечений и диковин (гидравлический орган Ктесибия, автоматы Герона). Открытие силы пара осталось без применения в технике, а между тем его результатом могла бы быть паровая машина. Знакомство с зажигательным стеклом (лупой), которым пользовались для фокусов, не привело, однако, к изобретению микроскопа и телескопа. Только гидростатика вызвала изобретение водяной мельницы (автор неизвестен), нашедшей себе повсеместное применение. Очень показательно также состояние географических знаний; открытия совершались благодаря либо почину правительства, довольно, впрочем редкому, либо инициативе отдельных смельчаков, при чем массового подражания им не наблюдается. Но что особенно замечательно, самые плодотворные открытия Пифея (см. LI, 466/67) не нашли себе веры, наоборот, доставили этому путешественнику репутацию лгуна. Все это показывает малую предприимчивость общества в целом, связанную, повидимому, с отсутствием массового коммерческого интереса, который явился бы стимулом все дальнейшего проникновения в неизведанный окружающий мир.
При недостатке широкого интереса и поддержки общества период научного подъема был кратковременен. Уже в I в. до н. э. он пошел на убыль, что особенно ярко сказалось в области медицины, где научные методы стали подменяться колдовством. Впрочем, даже в период подъема научный дух в эллинистическом обществе отнюдь не был безраздельно господствующим. Если прежняя умозрительная философия, с одной стороны, переродилась в ряд специальных наук, то, с другой, она развилась в чисто этические учения эпикурейцев и стоиков, целью которых было прежде всего дать нравственные опоры для сомневающихся и слабых душ. При всем своем диаметральном различии обе школы одинаково явились почти религиозными сектами, определяющими нравственное поведение человека в превратностях жизни и дающими ему удовлетворительный ответ на мучительные вопросы о смерти и потустороннем мире. Вообще же, в соответствии с бурным, полным превратностей темпом эпохи, настроение как высших кругов общества, так и широких масс тем сильнее проникалось религиозностью и суеверием. Почитание „Тихе“, богини удачи, было всеобщим, а на ряду с успехами астрономии подготовлялась под влиянием Вавилона необычайная популярность астрологии, которая вскоре и начала свое победоносное распространение на запад навстречу римскому завоеванию („халдеи“ и „математики“ в римской империи). На ряду с самопроизвольно совершавшимся в массах синкретизмом эллинских и восточных верований велись также планомерные мероприятия правительств по созданию новых эллинско-восточных мистических культов. Такова деятельность элевсинского жреца Эвмолпида Тимофея по слиянию культа Деметры с культом Великой Матери богов в М. Азии и по созданию эллинизованного культа Изиды и Сараписа в Египте. В основу обоих новых культов легла (как и в элевсинском культе Деметры) идея победы человека над собственной смертью чрез посредство страданий, смерти и воскресения божества. (См. XXXVI, ч. 1, 421/24).
Новые мистические культы распространялись в широких массах народа. Философско-этические секты удовлетворяли духовным потребностям сравнительно небольших групп избранных. К избранной публике обращалась также эллинистическая литература, пышно расцветшая особенно в Александрии. Литература классической эпохи и теперь находила себе восторженное признание, благодаря которому ее образцы и сохранились для нас. Она вызывала также многочисленные подражания (напр., среди трагиков особенно славилась „плеяда“ из семи самых выдающихся), однако, не только эти подражания, но и самые имена их авторов подверглись полному забвению. Иной характер носила оригинальная литература эллинистической эпохи. В отличие от своей великой предшественницы эта новая литература уже не ставила себе задачей гражданское и моральное воспитание народа, из нее исчез прежний религиозный дух, она превратилась в самодовлеющее искусство для искусства, сознающее себя таковым и в себе самом видящее свое оправдание и цель. Она обращалась не к гражданству своего полиса, но к интернациональной образованной публике и предназначалась не для произнесения перед всенародной аудиторией, как прежде, но для рассеянных по всему миру читателей. Во многих случаях для понимания и оценки произведений этой литературы были необходимы образованность и даже ученость. Знаменателен девиз корифея александрийской школы Каллимаха (ок. 310—240), одновременно ученого и поэта: „Я воспеваю только то, что могу доказать“. Отдельные виды этой поэзии были чрезвычайно разнообразны: „эпиллия“ (маленький эпос), элегия, ямб, эпиграмма и идиллия, особенно известная нам благодаря знаменитому Феокриту (ок. 305—250), который перенес ее из сицилийской деревни в Александрию, в среду придворных ценителей, не обогатив ее, впрочем, мотивами местного сельского быта и природы. Даже народный героический эпос был возрожден теперь индивидуальным поэтическим творчеством („Аргонавтика“ Аполлония Родосского). В прозе появилась беллетристика („Милетские истории“ Аристида) и позже роман („Чудеса за Фулой“ Антония Диогена). Замечательно развитие комедии. Ее средоточием были, как и в эпоху Аристофана, Афины. Но, сообразно политическому замиранию эпохи, темой „новой“ аттической комедии стала обывательщина. Из 60 ее авторов, написавших каждый в среднем до 100 пьес, лишь некоторое представление мы имеем о корифеях: Филемоне, Дифиле и особенно крупнейшем, Менандре. От последнего сохранилось в общем до 4.000 стихов; чрез посредство позднейших римских подражателей Менандр лег в основу европейской „мещанской“ комедии нового времени. В общем литературная продукция Э. была огромна количеством и богата разнообразием отдельных видов. Ее всесветному распространению содействовала фабрикация книги, облегченная широким производством писчего материала — папируса (см. XXIV, 367/68, прил., 1) в Египте и пергамента (см. XXIV, 444, прил., 8) в М. Азии. Являясь продолжением и развитием „классической“ литературы, еще полностью составлявшей достояние тогдашнего общества, источник его воспитания и наслаждения, эллинистическая литература должна была на само это общество производить огромное впечатление и внушать ему высокое мнение о самом себе и его собственной эпохе. Наше суждение здесь чрезвычайно затруднено почти полным исчезновением ее памятников. Для прозы научной и философской причина этого — небрежный и неряшливый стиль, часто умышленный. Из художественной литературы до нас дошли весьма немногие даже из лучших произведений; подавляющее большинство погибло вследствие их искусственности, натянутости и реторичности, но также вследствие невысокого уровня их основных идей и тем. Если эта эпоха создала великое в точных науках, то в том, что относится к человеку и к обществу, ее создания поразительно незначительны. Достаточно указать на полный упадок красноречия (азианский стиль) и замену его реторикой, а также на посредственность исторических произведений, каковые ни в результате грандиозных деяний Александра, ни в связи с расширением кругозора историков до универсальности не сумели хотя бы приблизиться к уровню Фукидида. (Ср. XVI, 675/77).
Не менее грандиозен был размах в изобразительных искусствах. В архитектуре, где на первый план выступили светские здания (дворец, базилика, театр, рынок), великолепие, пышность, колоссальность сменили строгость и возвышенность, свойственные религиозному стилю прежних храмов. О живописи, достигшей высшего совершенства в портрете (Апеллес) и пейзаже, мы можем судить только по мозаикам и мастерским по своему реализму изображениям покойников при мумиях в Египте. Скульптура также поражает своим мощным реализмом, изобретательностью в выборе тем и их „омирщением“, при чем даже в религиозные сюжеты вносится земной и чувственный элемент. Огромное распространение получают портрет и жанр, скульптурные и рельефные изображения целых групп, сцен и даже ландшафтов. В общем эллинистическое искусство — уже не ищущее, но вполне созревшее, оно переполнено сознанием своей силы и мастерства в преодолении каких угодно трудностей и разрешении новых, часто парадоксальных задач (изображение ландшафта на рельефах). При все растущем спросе на предметы искусства с огромным мастерством выполнялись также копии старых и новых шедевров, каковыми в большинстве и являются сохранившиеся до нас произведения, заполняющие ныне мировые музеи. Особенно характерным для эллинистической эпохи является превращение целых городов в творения строительного искусства (первый пример — постройка Александрии Динократом), характерным не в эстетическом только отношении, но также и особенно в социальном и бытовом. Э. — эпоха городской культуры по преимуществу, когда „город“ и „горожанин“ становятся понятиями не топографическими, как прежде, но в особенности культурными и социальными. В городах или поселениях городского типа обосновалось на востоке племя завоевателей и новых господ. Впервые в истории город становится в настоящем смысле владыкой и эксплоататором деревни, вся культура Э. создана за счет последней и рассчитана на вкусы и потребности городского населения. Это — культура для избранных, для тонкого слоя, для интеллигенции и в то же время это культура международная, она не считается с границами национальных государств, ибо во всех них и именно в городах тон задает одно и то же греко-македонское население. Эта культура не отражает никаких противоположностей между эллинистическими государствами, которые, однако, ведут между собою непрерывные войны и, видимо, находятся в непримиримой вражде. Никаких следов напряженности и борьбы незаметно в созданиях этой культуры, принадлежащих различным центрам. Вся она проникнута духом космополитизма и гуманности. Она аполитична и обращается не к гражданским коллективам, не к массам, но к одиночкам, которым предъявляет требования высокого развития и изощренности. Но она и не воспитывает никаких мужественных, суровых добродетелей. При всей высоте и тонкости своих достижений культура Э. ярко отразила в себе внутреннюю слабость эллинистических общественных и политических образований и в свою очередь была одним из факторов, содействовавших этой слабости. Отсюда неизменная судьба всех эллинистических государств: их крушение при столкновении с Римом.
Литература: Дройзен, И. Г., „История эллинизма“ (пер. М. Шелгунова, тт. I—III, М., 1891—93); В. Niese, „Geschichte der Griechischen und Makedonischen Staaten seit der Schlacht bei Chaeranea“ 3 Teile, Gotha, 1893—1903); Kaerst, „Geschichte des Hellenismus“ (В. I, 3 Aufl., В. II, 2 Aufl., Lpz., 1926); Beloch, J., „Griechische Geschichte“ (В. IV, 2 Aufl., Brl., 1927); Jouguet, „L’imperialisme macédonien et l’hellénisation de l’Orient“ (Paris, 1926); W. W. Tarn, „Hellenistic civilisation“ (Lond., 1927); VII том „Cambridge Ancient History“ (Cambridge, 1928); Baumgarten, Poland und Wagner, „Die hellenistisch-römische Kultur“ (Brl., 1913, есть русск. пер.); Жебелев, „Древняя Греция“ (ч. 2, „Эллинизм“, Пгр. 1922); Зелинский, Ф. Ф., „История античной культуры“ (ч. IV, „Эллинистический период“, М., 1915).