Царевна Шиповник (Гримм; Снессорева)/ДО
| ← Старый Султанъ | Царевна-Шиповникъ | Птичій найденышъ → |
| Оригинал: нем. Dornröschen. — Источникъ: Братья Гриммъ. Народныя сказки, собранныя братьями Гриммами. — СПб.: Изданіе И. И. Глазунова, 1870. — Т. I. — С. 268. |
Встарину жили царь съ царицей и каждый день все говорили: «Ахъ, кабы Господь далъ намъ дѣтей!» А дѣтей все нѣтъ какъ нѣтъ. Вотъ разъ царица пошла купаться въ рѣку; купается она, а изъ воды вынырнула лягушка да и говоритъ:
— Твое желаніе исполнится: не пройдетъ и года, а у тебя родится дочь.
Какъ лягушка сказала, такъ и сбылось: царица родила дочь, да такую раскрасавицу, что царь себя не помнилъ отъ радости и приказалъ быть превеликому пиру. На пиръ созвалъ онъ всѣхъ родныхъ, друзей, знакомыхъ да, сверхъ того, волшебницъ, какія были въ томъ краю; а волшебницъ пригласилъ онъ затѣмъ, чтобы какого зла не приключилось новорожденной царевнѣ.
На ту бѣду, какъ нарочно, случилось волшебницъ въ томъ государствѣ тринадцать, а у царя всего-на-все было только двѣнадцать золотыхъ тарелокъ; стало-быть, тринадцатой волшебницы никакъ нельзя было пригласить.
Пришли гости, сѣли за пиръ, а какъ отпировали, каждая волшебница, поочереди, одарила царевну чудеснымъ даромъ: одна одарила ее добродѣтелью, другая — красотою, третья — богатствомъ, остальныя волшебницы перебрали всѣ драгоцѣннѣйшіе дары. Очередь дошла наконецъ до двѣнадцатой, какъ вдругъ явилась непрошенная гостья, тринадцатая волшебница. Явилась же она не съ добромъ, а затѣмъ, чтобъ отмстить хозяевамъ, зачѣмъ ее одну не пригласили. Не смотря ни на кого и никому не кланяясь, она громкимъ голосомъ крикнула:
— Царевна на пятнадцатомъ году своей жизни уколетъ себѣ палецъ веретеномъ и упадетъ мертвая!
И послѣ этихъ недобрыхъ словъ волшебница повернулась назадъ и ушла. Всѣ гости окаменѣли отъ ужаса; но оставалась двѣнадцатая волшебница, которая не успѣла еще назначить своего дара; разрушить чародѣйства своей соперницы она не могла, но поспѣшила смягчить жестокость ея приговора:
— Но это будетъ не смерть, а только глубокій сонъ; царевна будетъ спать ровно сто лѣтъ.
Чтобы предохранить свою прекрасную дочку отъ такой жестокой участи, царь отдалъ указъ, чтобы не было ни самопрялокъ, ни веретенъ во всемъ его огромномъ государствѣ, чтобы всѣ были сожжены.
А между тѣмъ всѣ чудесные дары добрыхъ волшебницъ принесли свои плоды: царевна стала такъ прекрасна, умна, добра и понятлива, что никто не могъ не любить ее. Случись же такъ, что въ тотъ самый день, какъ царевнѣ минуло пятнадцать лѣтъ, царь съ царицей уѣхали куда-то въ гости. Царевна осталась одна и, на свободѣ, давай бѣгать по всему дворцу; обѣгала она всѣ комнаты, заглянула во всѣ чуланы и наконецъ захотѣлось ей сбѣгать на старую башню. На башню вела узкая лѣстница и прямо въ маленькую дверь. На двери за́мокъ, а въ замкѣ торчитъ старый заржавѣлый ключъ. Царевна какъ только дотронулась до ключа, дверь сама отворилась, и видитъ царевна, что въ комнатѣ сидитъ старуха и прядетъ.
— Что это ты дѣлаешь, добрая старушка? — спросила царевна.
— Пряду, — сказала старуха, качая головою.
— Какъ это смѣшно вертится! Дай-ка и я попробую, — сказала царевна и, схвативъ веретено, тоже попробовала прясть.
Но едва коснулась она веретена, какъ тотчасъ же сбылось предсказаніе злой волшебницы и царевна уколола себѣ палецъ.
Лишь только она уколола себя, сейчасъ же и погрузилась въ глубокій сонъ. Этотъ сонъ распространился по всему дворцу. Царь съ царицей только-что возвратились домой и не успѣли сѣсть на свой тронъ, какъ тотчасъ же заснули, а съ ними и вся ихъ свита, какъ кто былъ. Лошади заснули въ конюшнѣ, собаки — въ конурахъ, голуби — на крышахъ, мухи — на стѣнахъ, и огонь, разведенный на кухнѣ, вдругъ потухъ; говядина осталась на вертелѣ неподжаренная; поваръ занесъ-было руку, чтобъ отодрать за волосы поваренка, за то, что онъ забылъ исполнить его приказаніе, но какъ поднялъ руку, такъ и остался крѣпко заснувъ; вѣтеръ пересталъ дуть и ни одинъ листочекъ не шелестился ни на одномъ деревѣ.
Вокругъ дворца, какъ высокая ограда, выросла живая изгородь изъ шиповника, и что ни годъ, то выше, такъ-что скоро закрыла весь дворецъ и прохожіе не могли уже его видѣть; не видать стало и флаговъ, развѣвавшихся на башняхъ. По всей странѣ прошла молва, что царевна-Шиповникъ — такъ была прозвана спящая красавица — уснула волшебнымъ сномъ. Много приходило и пріѣзжало молодыхъ царевичей и хотѣлось имъ, во что бы ни стало, пробиться сквозь изгородь и войти во дворецъ; но всѣ ихъ хлопоты были напрасны: крѣпкія вѣтви шиповника переплелись какъ могучія руки, и горемычные юноши, повиснувъ на чудовищныхъ шипахъ, погибали ужасною смертью.
Такъ прошло много лѣтъ. Случилось, что нѣкоторый храбрый и великодушный царевичъ изъ чужой земли заѣхалъ въ то государство, гдѣ находился спящій дворецъ. Разговорился царевичъ съ однимъ старикомъ, а тотъ и поразсказалъ ему о живой изгороди изъ шиповника и божился, что тамъ, позади изгороди, стоитъ дворецъ, а во дворцѣ спитъ чудная красавица, царевна-Шиповникъ, и вмѣстѣ съ нею спитъ царь съ царицею и со всѣмъ своимъ дворомъ. Кромѣ того, старикъ слыхалъ отъ своего дѣдушки, что много съѣзжалось сюда царевичей и что они пробовали пробиться сквозь этотъ заборъ, но всѣ повисли на чудовищныхъ шипахъ и такъ погибали тамъ злою смертью. Но добрый старикъ могъ давать въ волю совѣтовъ, а храбрый царевичъ и слушать не хотѣлъ.
— Ну, меня этимъ не напугаешь; я пойду во дворецъ и увижу красавицу-царевну.
Какъ ни отговаривалъ старикъ царевича, тотъ все-таки поставилъ на-своемъ.
Случилось, что именно въ тотъ день кончилось сто лѣтъ и наступило то время, когда царевна-Шиповникъ должна проснуться. Когда царевичъ подошелъ къ непроходимой изгороди — вдругъ терновникъ и шипы превратились въ такое множество самыхъ чудесныхъ цвѣтовъ, что и перечесть нельзя, и цвѣты сами собою раздвинулись и дали дорогу царевичу; а когда онъ прошелъ, цвѣты опять сомкнулись и тогда явилась предъ его глазами самая цвѣтущая изгородь; онъ пошелъ дальше. Во дворѣ стоятъ лошади, лежатъ борзыя и лягавыя собаки и всѣ крѣпко спятъ; на крышахъ сидятъ голуби, завернувши головки подъ крылья. Онъ вошелъ во дворецъ и видитъ: мухи спятъ на стѣнахъ; въ кухнѣ стоитъ поваръ съ поднятою рукою, какъ-будто собирается ухватиться за волосы поваренка, а кухарка сидитъ на скамьѣ и держитъ въ рукахъ черную курицу, словно щипать ее хочетъ — и всѣ они крѣпко спятъ. Царевичъ идетъ впередъ и видитъ: въ большой залѣ всѣ придворные спятъ, сидя на стульяхъ, а царь съ царицею не пошевельнутся на тронѣ. Царевичъ не останавливается и идетъ впередъ: все тихо вокругъ, такъ что дыханіе его слышно. Вотъ, наконецъ, входитъ онъ на башню, отворяетъ дверь въ комнату, гдѣ лежитъ царевна-Шиповникъ и спитъ. Она была такъ прекрасна, что ему глазъ отъ нея не хотѣлось отвести; смотрѣлъ онъ, смотрѣлъ, да и наклонился къ ея прекрасному лицу и крѣпко поцаловалъ ее. Какъ только губы его прикоснулись къ ней, царевна-Шиповникъ открыла глаза и ласково поглядѣла на него. Потомъ они взялись за руки и спустились съ башни въ залу — и въ ту же минуту проснулись царь съ царицею, потомъ ихъ придворные, и всѣ съ удивленіемъ таращили глаза другъ на друга; бодрые кони тряхнули гривами и затопали ногами въ конюшнѣ; собаки вскочили, залаяли и запрыгали; голуби на крышахъ подняли головки, распустили крылышки и разлетѣлись по небу; мухи зажужжали на стѣнахъ; огонь въ печкѣ самъ запылалъ, вертѣлъ завертѣлся, кушанья закипѣли; поваръ выдралъ за волосы поваренка, такъ что тотъ завизжалъ, кухарка дощипала курицу.
Всѣ встрепенулись и ожили и веселымъ пиркомъ отпраздновали свадьбу царевны-Шиповникъ съ молодымъ храбрымъ царевичемъ, и они стали-себѣ жить да поживать, да много добра наживать.