Онъ умеръ, говорятъ. Для чуждыхъ, малодушныхъ,
Лишь голосу молвы подвластныхъ и послушныхъ,
Чье имя—легіонъ, онъ не жилъ никогда, И ихъ толпа была ему чужда.
5 И здѣсь, близъ домика великаго поэта,
Гдѣ вѣетъ памятью, священною для всѣхъ,
Звучатъ ихъ голоса, ихъ неумѣстный смѣхъ,
На то, что здѣсь живетъ—въ ихъ сердцѣ нѣтъ отвѣта;
Что арфа чудная бездушнымъ и глухимъ? 10 И дѣти бѣгаютъ въ тѣни его платана,
Но изъ гуляющихъ никто не скажетъ имъ,
Чѣмъ былъ онъ, и чего народъ лишился съ нимъ,
Никто не назоветъ поэзіи титана.
И тутъ на деревѣ мы видѣли съ тоской
15 Слова начертаны кощунственной рукой,
Безстыдныя слова… И сердце сжалось болью!
А море, какъ въ быломъ, шумѣло тамъ внизу
И радовалось все весеннему приволью,
И плющъ вокругъ окна обвилъ свою лозу, 20 А море искрилось отъ края и до края,
На солнцѣ пѣною серебряной играя.
Казалось, что во всемъ поэта духъ разлитъ,
Что онъ у берега въ волнѣ шумящей плещетъ,
Въ полуденныхъ лучахъ сверкаетъ и трепещетъ, 25 И что-то свѣтлое, могучее сулитъ.
