[299]
Стоялъ старый замокъ, окруженный тинистыми рвами; велъ къ нему подъемный мостъ, который чаще бывалъ поднятъ, чѣмъ опущенъ,—не всякій гость пріятенъ! Въ стѣнахъ подъ крышей были бойницы; изъ нихъ стрѣляли, лили кипятокъ и даже растопленный свинецъ на головы враговъ, если тѣ подступали черезчуръ близко. Потолки въ замковыхъ покояхъ были высокіе, и хорошо, что такъ,—по крайней мѣрѣ было куда дѣваться дыму, выходившему изъ камина, гдѣ шипѣли огромныя сырыя коряги. По стѣнамъ висѣли портреты закованныхъ въ латы мужчинъ и гордыхъ дамъ въ платьяхъ изъ тяжелой матеріи. Самою же стройною, величественною изъ нихъ была сама нынѣшняя владѣтельница замка, Метта Могенсъ.
Разъ вечеромъ на замокъ напали разбойники, убили трехъ слугъ и цѣпную собаку, а вмѣсто нея посадили на цѣпь госпожу. Сами же разсѣлись въ залѣ и начали бражничать, попивая доброе вино и пиво изъ погребовъ замка.
И вотъ, госпожа Метта сидѣла на цѣпи и даже лаять не могла.
Вдругъ явился слуга разбойниковъ; онъ подкрался къ ней потихоньку, чтобы не замѣтили разбойники,—они бы убили его.
[300]
— Госпожа Метта Могенсъ!—сказалъ онъ.—Помнишь-ли ты, какъ твой мужъ посадилъ на кобылку моего отца? Ты просила за него, но просьбы не помогли, онъ долженъ былъ сидѣть, пока не искалѣчится; тогда ты подкралась къ нему, какъ я теперь къ тебѣ, и сама подложила ему камешекъ, сперва подъ одну, потомъ подъ другую ногу, чтобы дать ему отдохнуть. Никто не замѣтилъ этого, или всѣ сдѣлали видъ, что не замѣтили,—ты была, вѣдь, молодою доброю госпожей ихъ! Вотъ что разсказывалъ мнѣ мой отецъ, и я скрылъ это въ моемъ сердцѣ, скрылъ, но не забылъ! Теперь я освобожу тебя, госпожа Метта Могенсъ.
Они вывели изъ конюшни лошадей и помчались въ дождь и вѣтеръ прочь отъ замка, за помощью.
— Ты щедро платишь за мою маленькую услугу старику!—сказала Метта Могенсъ.
— Скрыто—не забыто!—повторилъ слуга.
Разбойниковъ повѣсили.
Стоялъ старый замокъ; стоитъ онъ и посейчасъ; но владѣетъ имъ не Метта Могенсъ, а другой дворянскій родъ.
Было это уже въ наше время. Золоченые шпицы башенъ сіяли на солнцѣ, маленькіе лѣсные островки выглядывали изъ воды словно букеты, а вокругъ нихъ плавали бѣлые лебеди. Въ саду цвѣли розы, но сама владѣтельница замка была свѣжѣе, прекраснѣе лепестка розы. Она вся сіяла отъ радости, отъ сознанія сдѣланнаго ею добраго дѣла. Добрыя дѣла ея не кричатъ о себѣ по свѣту, но находятъ себѣ пріютъ въ сердцахъ людей; тамъ они скрыты, но не забыты.
Вотъ она идетъ изъ замка къ одинокой лачужкѣ въ полѣ. Въ ней живетъ бѣдная параличная дѣвушка. Единственное окошечко ея коморки было обращено на сѣверъ, и солнце не заглядывало къ ней никогда. Она видѣла въ окно только краешекъ поля, ограниченнаго высокою насыпью. Но сегодня въ комнаткѣ сіяетъ солнышко, теплое Господне солнышко! Оно свѣтитъ съ юга въ новое окошко, прорубленное въ прежде глухой стѣнѣ.
Параличная сидитъ и грѣется на солнышкѣ, любуется лѣсомъ и берегомъ морскимъ; свѣтъ вдругъ такъ расширился для нея, пріобрѣлъ новую красоту, и все это—по одному слову ласковой владѣтельницы замка.
— Мнѣ ничего не стоило сказать его и сдѣлать это
[301]маленькое доброе дѣло!—говоритъ она.—А оно доставило мнѣ такую огромную, безконечную радость!
Вотъ почему она и продолжаетъ творить добро, думать обо всѣхъ нуждающихся въ утѣшеніи и въ бѣдныхъ хижинахъ, и въ богатыхъ домахъ—и тамъ находятся такіе. Добрыя дѣла ея остаются скрытыми, но не забытыми Господомъ Богомъ.
Въ большомъ, шумномъ городѣ стоялъ старый домъ. Въ немъ было много комнатъ и залъ, но мы туда не пойдемъ, а останемся въ кухнѣ. Тутъ тоже свѣтло, уютно, чисто и мило. Мѣдная посуда такъ и блеститъ, столъ чисто выскобленъ, лоханка тоже. Все это дѣло рукъ служанки; она одна служанка въ домѣ и все-таки находитъ еще время, убравшись по дому, пріодѣться, словно собирается въ церковь. На головѣ у нея чепчикъ съ чернымъ бантикомъ; это означаетъ трауръ, скорбь. Но у нея нѣтъ никого, о комъ бы ей печалиться—ни отца, ни матери, ни родственниковъ, ни милаго; она бѣдная, одинокая дѣвушка. Когда-то, впрочемъ, у нея былъ женихъ, такой же бѣднякъ, какъ и она сама; они горячо любили другъ друга, но вотъ однажды онъ сказалъ ей:
— У насъ съ тобой нѣтъ ничего! А богатая вдова-погребщица давно нашептываетъ мнѣ ласковыя слова. Она хочетъ мнѣ добра! Но мое сердце полно тобою! Что ты присовѣтуешь мнѣ!
— Дѣлай такъ, какъ по-твоему будетъ для тебя лучше!—сказала она.—Будь добръ и ласковъ съ нею, но помни, что разъ мы разстанемся—больше ужъ не увидимся!
Прошло нѣсколько лѣтъ; и вотъ она встрѣтила на улицѣ своего прежняго жениха. Онъ смотрѣлъ такъ плохо, что она не могла пройти мимо него, не спросивъ:
— Что съ тобою? Какъ тебѣ живется?
— Хорошо и богато! отвѣтилъ онъ.—Жена моя добрая, славная женщина, но въ моемъ сердцѣ одна ты. Я отстрадалъ свое, скоро конецъ! Мы свидимся теперь только на томъ свѣтѣ!
Прошла недѣля, и сегодня утромъ въ газетѣ появилось извѣщеніе о его смерти; вотъ почему у дѣвушки черный бантикъ на чепчикѣ. Женихъ ея умеръ, „потерянъ для жены и трехъ пасынковъ“,—какъ сказано въ извѣщеніи. Звучитъ-то оно какъ-то фальшиво, но самый колоколъ изъ чистаго металла.
Черный бантикъ говоритъ о горѣ; лицо дѣвушки говоритъ
[302]о немъ еще сильнѣе. Въ сердцѣ ея онъ скрытъ и никогда не будетъ забытъ!
Вотъ и всѣ три исторіи, три листка, выросшіе на одномъ стебелькѣ. Хочешь еще такихъ трилистниковъ? Ихъ много хранится въ памятной книжкѣ сердца.
Многое тамъ скрыто, но не забыто!
