Въ комнатѣ милой моей и день я любить научаюсь,
Сидя часы у стола за одинокимъ трудомъ,
Видя въ окно—лишь срубъ сосѣдней избы, а за нею—
Небо—и зелень одну, зелень—и небо кругомъ. 5 Только мой миръ и покой нарушали несносныя мухи;
Ихъ я врагами считалъ—злѣе полночныхъ мышей;
Но—до поры и до времени: мыши то вдругъ расхрабрились,
Начали ночью и днемъ, не разбирая когда,
Быстрыя, верткія, тихія—по полу бѣгать неслышно, 10 Голосъ порой подавать чуть не въ ногахъ у меня.
Кончилось тѣмъ, что добрые люди жильца мнѣ сыскали:
Чернаго Ваську-кота на ночь ко мнѣ привели.
Черный безъ пятнышка, стройный и гибкій, неслышно ступалъ онъ;
Желтые щуря глаза, сразу ко мнѣ подошелъ; 15 Ластясь, какъ свой, замурлыкалъ, лежалъ у меня на колѣняхъ;
Ночью же противъ меня сѣлъ на столѣ у окна,
Круглыя, желтыя очи спокойно въ мои устремляя;
Или (все глядя) ходилъ взадъ и впередъ по окну.
Чуткія ноздри, и уши, и очи—недобрую тайну 20 Чуяли; словно о ней такъ и мурлычетъ тебѣ
Демонъ, спокойно-жестокъ и вкрадчиво, искренно нѣженъ.
Тронулъ онъ ихъ или нѣтъ—какъ не бывало мышей.
Я же узналъ лишь одно: въ обыденномъ почувствуешь тайну,—
Чернаго на ночь кота въ спальню къ себѣ позови.
4.
Право, мой другъ, хорошо на сельской простой вечеринкѣ
Было, тряхнувъ стариной, мнѣ засидѣться вчера.
Дѣвичьи пѣсни я слушалъ, смотрѣлъ на игры, на пляски.
Въ окна раскрытыя намъ вѣялъ прохладой разсвѣтъ… 5 Только скажу—заглядѣвшись въ окно, я подумалъ невольно:
Могъ бы я дома сидѣть, могъ бы я Гете читать!
5.
Какъ прихотливы твоихъ эпиграммъ венецейскихъ, о Гете,
Строки,—какъ струны стройны,—въ трепетѣ жизни живой.
Гете и Пушкинъ—вы оба—и шутки въ пѣсняхъ шутили
Тѣ, что и въ жизни самой. Пѣсня вамъ—жизнью была.
Что за чудесная ночь! Лучезарнѣе звѣздъ я не видѣлъ.
Грудь не устанетъ вдыхать теплую душу цвѣтовъ;
Груди жъ дышать не тяжко ль? Напрягши ревностно шею,
Къ звѣздамъ лицомъ я къ лицу голову поднялъ, о ночь!
Тихо. Такъ тихо, что слышу: въ сосѣдней избѣ, полунощникъ,
Пѣсню заводитъ сверчокъ,—словно родную, поэтъ!
Не вдохновеннѣе ль тамъ онъ скрипитъ за теплою печкой,
Чѣмъ, у ночного окна, я—безпокойнымъ перомъ?
9.
Пусть понедѣльникъ и пятницу тяжкими днями считаютъ;
Среду и пятницу пусть строгимъ постомъ облекутъ;
Всѣ дни у Бога равны на землѣ; а на этой, родимой,
Вѣрю, подъ кровомъ благимъ мирно они протекутъ.
10.
Мощнаго Шумана слушалъ, за нимъ—чарователя Грига;
Регеръ потомъ прозвенѣлъ, „прокарильонилъ“ Равель.
Что же мудренаго въ томъ, что слабый мой голосъ срывался,
Съ Шубертомъ пѣсней роднясь и съ Даргомыжскимъ томясь?
11.
Яркій, лучисто-блестящій сквозь темныя вѣтви густыя,—
Радостенъ прудъ голубой, въ зелени парка сквозя.
Счастливъ ли ты, вспоминая бывалыя лѣтнія пѣсни?
Просто ль доволенъ опять сладостью лѣни былой?
12.
Дружбой недавней, но дальной я новыя началъ страницы;
Грусти—какъ пыли—налетъ ихъ не покрылъ ли слегка?
Нынѣ—среди ихъ, въ концѣ ли—старое дружество близко.
Радость въ стихахъ, какъ въ цвѣтахъ, утренней блещетъ росой.
Сладко межъ зрѣющихъ нивъ проѣзжать на склонѣ благого
Тихаго, яснаго дня; свѣжею ширью дышать,
Духомъ ржанымъ да овсянымъ. И дышишь, смотришь. Невольно
Взглядъ замѣчаетъ иной, мало-привычный узоръ: 5 Нивы лежатъ предо мною; но гдѣ жъ полосатыя нивы?
Да, вѣдь теперь хутора здѣсь разбросались и тамъ.
14.
Дѣти деревней бѣгутъ—обогнать гремящую тройку,
Ей ворота отворить—и получить за труды.
Слышатъ обѣтъ: вотъ поѣдемъ назадъ—привеземъ вамъ баранокъ!
Глупые злобно кричатъ баловни кучеру вслѣдъ. 5 Все жъ не понятенъ ли больше обманутой голосъ надежды
Голоса вѣры слѣпой въ путь предстоящій—назадъ?
15.
Плылъ я бушующимъ моремъ, стремился путемъ я желѣзнымъ;
Отдыхъ—проселки одни для деревенской души.
16.
Въ залѣ знакомомъ старинномъ въ углу я сидѣлъ на диванѣ
И простодушный напѣвъ старыхъ романсовъ внималъ.
Въ окна сквозь вѣтви Іюльская ночь звѣздами глядѣла;
Въ душу глядѣлась звѣздой глупая юность моя.
17.
Въ паркѣ—на небѣ ночномъ, я вижу, рѣзко темнѣетъ
Елки, одной на пути, край жестковатый, косой.
Мнѣ показалось минуту, что вотъ предо мной кипарисы
Въ звѣздную темную ночь дальней чужбины моей. 5 Да, но ужели же сердце, любившее годы и годы,
Въ миломъ своемъ далекѣ бьется и новой тоской?
18.
Юный, сквозь вѣтви березокъ краснѣющій мѣсяцъ іюльскій
Только надъ нивою всплылъ, вотъ—ужъ садится за лѣсъ.
Тихо въ ложбину спускаюсь—и онъ изъ глазъ пропадаетъ;
Дальше—еще, хоть на мигъ, вижу я, съ горки, его.
5 Такъ и обратно иду,—а въ небѣ нѣжно-зеленомъ
Свѣтомъ прощальнымъ горитъ алая низко заря.
Думаю: рѣдко ли въ жизни, хоть только старое мыслямъ
Скажешь ты, вечеръ,—душѣ новую тайну шепнешь.
19.
Какъ не люблю на стѣнѣ и въ рамѣ олеографій,
Такъ ихъ въ природѣ люблю, коль ими можно назвать
Черное море въ сіяньѣ лазурно-златого полудня,
Мѣсяцъ надъ купой березъ, ясный надъ нивой закатъ.
20.
Вѣрно, пѣвецъ, ты порою свои недопѣтыя пѣсни
Сызнова хочешь начать, съ думою грустной о нихъ?
Правда, не спѣты онѣ; но въ душѣ не звучали ль, живыя?
Тѣ пожалѣй, что могли бъ, но не запѣли въ тебѣ. 5 Лучше жъ—и ихъ позабудь ты, счастливый душою пѣвучей:
Жалокъ одинъ лишь удѣлъ—душъ отъ рожденья нѣмыхъ.
21.
Радуюсь я, въ незнакомкѣ узнавъ подругу-шалунью,
Странный надѣвшую плащъ, чтобъ озадачить меня.
Счастливъ я милой моей любоваться, привычно-прекрасной,
Если предстанетъ она, новой одеждой блестя.
22.
Нынче на старый балконъ прилетѣлъ воробей—и бойко
Прыгалъ, чирикалъ, смѣльчакъ, словно пріученъ давно
Крошки клевать на полу, получая съ ними и ласки;
Мнѣ поневолѣ тогда вспомнился тотчасъ Катуллъ. 5 Вижу я: въ трепетныхъ пятнахъ и легкаго свѣта, и теплыхъ
Тихихъ зыбучихъ тѣней, брошенныхъ сѣтью плюща,—
Прыгнулъ воробушекъ разъ, и другой, и вспорхнулъ,—но куда же?
Птичкой порхнула мечта, рѣзвая, слѣдомъ за нимъ:
Вотъ, надъ перилами, листья, и нѣжная бѣлая ручка, 10 Юная грудь, и плечо дѣвушки милой… Увы!
Тщетно желалъ ты, бѣдняжка, коснуться остренькимъ клювомъ
Дѣвичьихъ нѣжныхъ перстовъ… Лесбіи не было здѣсь!
Слушай, художница. Нынче опять я ходилъ любоваться
Мѣсяцемъ, рдянымъ опять. Той же дорогою шелъ—
Все мимо ели, любимой тобой. Ты ее собиралась
Вѣрной бумагѣ предать яркою кистью своей. 5 Ею ты днемъ восхитилась. Она и правда прекрасна
Мощной и свѣжей красой, вѣтви раскинувъ, стройна,
Темныя—въ ясной лазури; подъ ними—въ солнечномъ свѣтѣ—
Нивы ковромъ золотымъ, пышнымъ далеко блестятъ;
Далѣе—зеленью мягко луга свѣтлѣютъ; за ними 10 Темной полоскою лѣсъ небо, зубчатый, облегъ;
Выше, въ живой синевѣ, ее обнявъ и лаская,
Взорамъ пріятна опять темныхъ вѣтвей бахрома,
Близкихъ, обильно-лохматыхъ, широкими лапами низко,
Низко свисающихъ къ намъ—рамой живой. Но смотри: 15 Космы разлапыхъ вѣтвей ужъ почти почернѣли на небѣ
Синемъ глубоко: межь нихъ звѣзды, мигая, горятъ—
Крупныя первыя звѣзды—и, странно рдѣя безъ блеска,
Мѣсяцъ проглянулъ внизу пятнами свѣта въ махрахъ
Хвои, не то—клочковатой разметанной шкуры; подъ нею— 20 Въ небѣ безъ отблеска—глянь: гроздья играющихъ звѣздъ;
Въ ихъ перемѣнчивомъ свѣтѣ, едва уловимомъ, но нѣжномъ,
Легкой подернуты мглой нивы, и травы, и лѣсъ;
Влажный чуть зыблется воздухъ, прохладными нѣжа струями,
И тишина, тишина… Но—ты не слышишь меня? 25 Ахъ, понапрасну рѣчами художницѣ я о прекрасномъ
Думалъ повѣдать: могу ль живописать, какъ она?
Можетъ, заранѣ за дерзость мою я наказанъ: замедливъ,
Мѣсяцъ увидѣть съ горы лишній разокъ—опоздалъ.
24.
Ночь и дождь за окномъ, и я у двери оставилъ
Мокрую обувь и плащъ; спички нашарилъ впотьмахъ;
Лампу скорѣй засвѣтилъ—и узоръ занавѣски знакомый,
Полузакрывшей окно, выступилъ ярко на свѣтъ; 5 Мухи вокругъ зажужжали, и дождь за окошкомъ лепечетъ;
Я же невинно пишу въ старой тетради моей
И о шумящемъ дождѣ, и о мухахъ жужжащихъ—и развѣ
Такъ ужъ блаженъ мой покой, чтобъ о дождѣ мнѣ грустить?
Молвилъ однажды Катуллъ: не видимъ сами мы торбы,
Что за спиною у насъ. Торба моя—тяжела;
Что въ ней за ноша—не знаю, во многомъ грѣшный; но, боги,
Да не завидуютъ мнѣ Цезій, Суффенъ и Аквинъ! 5 Если жъ прогнѣвалъ васъ этой мольбой, простите, благіе:
Чудятся мнѣ за спиной все эпиграммы мои.
Лесбіи нѣтъ въ эпиграммахъ моихъ; или только мечтою,
Словно пустынникъ во снѣ, женственный образъ ловлю.
Вотъ отчего эти строки одна на другую похожи:
Тщетно уюта искать—тамъ, гдѣ живетъ холостякъ.
28.
Если, усталый, ты хочешь пожить и подумать спокойно,
Если не прочь, уступивъ слабости милой, писать,—
Въ домикѣ сельскомъ, гдѣ ты—въ радушномъ уединеньѣ,
Кстати услуги тебѣ глухонѣмого слуги. 5 Изрѣдка входитъ старикъ, издающій странные звуки,
Быстрый въ движеньяхъ живыхъ, и, улыбаясь тебѣ,
Грустными смотритъ глазами и свой разговоръ начинаетъ
Въ знакахъ—житейски простой и торопливый всегда.
Ты,—не поймешь ли, поймешь,—а порой одинаково чуешь 10 Нѣкій таинственный міръ ясности и тишины.
29.
Былъ я доволенъ поѣздкой недальней; здѣсь же, вернувшись,
Чувствую, право, себя—словно бы дома опять.
Все же—еще затѣваю свиданіе съ милыми сердцу:
Снова сюда возвращусь,—буду ли радостенъ вновь? 5 Кажется, такъ хорошо, что и тамъ, и здѣсь то я дома;
Пусть же я дома—вездѣ. Такъ ли ужъ все хорошо?
Кажется, вдругъ, своротилъ на элегію я съ эпиграммы?
Будь эпиграммой она самою злой—на меня.
31.
Пусть—я подумалъ сейчасъ—на дневникъ, хоть случайный, похожи
Вы, эпиграммы мои, какъ и другіе стихи;
Всѣ, на него не похожіе, только тогда и прекрасны,
Ежели въ стройной красѣ кроется тотъ же дневникъ. 5 Такъ я думалъ всегда; но еще прибавлялъ неизмѣнно:
Въ строгомъ порядкѣ держи лирики тайный дневникъ.
32.
Ты, кто сейчасъ на балконѣ, въ томъ домѣ дальнемъ и миломъ,
Гдѣ я когда-то любилъ, дѣтскимъ томленьемъ страдалъ,—
Ты, кто любуешься звѣздной торжественной, тихою ночью,—
Музыку слышишь ли ты? Слышишь простыя слова? 5 День незабвенный и вечеръ второго августа! Сердце
Ихъ сохранило и вотъ—ихъ годовщиною чтитъ.
Помню: сегодня исполнилось двадцать лѣтъ незамѣтныхъ,
Какъ я когда то любилъ, какъ я когда то страдалъ.
Если бъ родимою ночью не ты, а я любовался,— 10 Понялъ бы музыку я, понялъ—простыя слова.
33.
Вѣчное счастье—минуту цвѣтетъ; отцвѣло—и навѣки
Память о немъ сохранишь благоуханной душой.
34.
Волга спокойно синѣетъ внизу, загибаясь излукой,
Узкая, странная здѣсь именемъ пышнымъ своимъ.
Тутъ молодыми дубками и темными соснами берегъ
Зеленъ—и свѣжей травой—въ разнообразной красѣ; 5 Тамъ—желтоватая бѣлая отмель, нива и роща
И надо всѣмъ—облака въ блѣдной дали голубой.
Я же сижу—и книга въ рукахъ—и думаю, будто
Можно надъ Волгой читать, радостно глядя кругомъ!
35.
Радостно вѣтеръ шумитъ надъ рѣкою въ соснахъ и еляхъ,
Птичка какая то вдругъ, близкая, нѣжно пищитъ;
Я жъ оглянусь на бѣлѣющій въ зелени домъ—и невольно,
Въ прошломъ привычной мечтой, образы вижу людей, 5 Жившихъ когда то; межъ ними—поэтъ, хозяинъ, мечтатель:
Онъ и гвардейцемъ служилъ, онъ и сатиры писалъ,
Драмы, элегіи; онъ же и ленъ обрабатывалъ славно;
Онъ же сигарный заводъ въ дѣдовскомъ домѣ завелъ;
Правилъ лихіе пиры, угощая званыхъ—незваныхъ. 10 Въ домѣ, въ столовой—его, съ дѣдами рядомъ—портретъ.
Самъ же, добрый поэтъ и старый баринъ, спокойно
Между родимыхъ гробовъ спитъ за церковной стѣной.
Радостно вѣтеръ шумитъ надъ рѣкою въ соснахъ и еляхъ;
Птичка какая то вдругъ, близкая, нѣжно пищитъ.
36.
Думалъ ли давній строитель, когда воздвигалъ этотъ бѣлый,
Строгій въ своей простотѣ и величавости домъ,—
Домъ, озирающій ясно съ холма и лѣса, и поляны,
Волгу межъ ними внизу,—нынѣ сто семьдесятъ лѣтъ,— 5 Думалъ ли онъ о дальнихъ, ему чужихъ поколѣньяхъ,
Или о благѣ людей, или о славѣ въ вѣкахъ?
Нѣтъ, онъ думалъ о жизни своей, о семьѣ и о дѣтяхъ,
Какъ бы удобнѣй прожить въ миломъ привычно краю.
Но—поколѣнья смѣнились—и новые, дальніе люди 10 Жизнью наполнили домъ, жизни ему не придавъ:
Онъ, какъ прежде живой, и имъ о жизни вѣщаетъ,
Съ древней своею красой—юную вѣчно красу
Имъ указуетъ въ себѣ и вокругъ и жизни ихъ учитъ:
Только живой для себя жизнью живетъ для людей.
37.
Круглая, желтая низко луна; огромная, смотритъ
Ясно сквозь нѣжный узоръ кружева юныхъ березъ.
Какъ хорошо намъ тихо итти въ желтоватомъ сіяньѣ—
Словно при тепломъ огнѣ. Хочется долго бродить. 5 Только все выше луна, все меньше; вотъ зеленѣетъ
Блѣдный серебряный кругъ; темная роща внизу
Холодомъ августа влажнымъ овѣяна. Зябкіе члены
Дрогнутъ невольно. Домой хочется, вижу, тебѣ.
Тихо березы стоятъ подъ безшумнымъ влажнымъ дыханьемъ
Ночи—и только въ травѣ нѣжно кузнечикъ звенитъ. 5 Все надъ спящей усадьбой мнѣ вѣетъ миромъ, знакомымъ,
Радостнымъ сельской душѣ; но отчего же ничто
Такъ не лелѣетъ ея миротворно, любовно, какъ запахъ
Ржи, потянувшій ко мнѣ,—плотно лежащихъ сноповъ,
Полныхъ, сухихъ, наполняющихъ ригу—здѣсь, у дороги? 10 Близкому, видно, къ землѣ вышней отрадою—хлѣбъ.
39.
Ночью сидѣлъ я мирно съ перомъ въ рукѣ и работалъ.
Томики новыхъ стиховъ все листовалъ и писалъ.
Тихая ночь со мною стихи читала. Нежданно
Въ темныя двери влетѣлъ, злясь и мечась, нетопырь,— 5 Бился въ углу, трепыхалъ и падалъ на полъ—и снова
Кверху беззвучно взмывалъ,—какъ изступленный, дрожа.
Съ дерзкимъ вступилъ я въ бой—и его изгналъ я безстрашно.
О, не труднѣе ль борьба критика съ тучей стиховъ?
40.
Помню, безшумно леталъ козодой по старому парку;
Слушаю—вопли совы, филина дьявольскій смѣхъ.
Прежнимъ элегіямъ ночь благосклонная стройность внушала;
Нынче… иль ей надоѣлъ медленный стихъ эпиграммъ?
41.
Знай: говоря о житейскомъ, поэтъ, о живомъ ты вѣщаешь;
Жизнь ли живую поешь—вѣчная жизнь предъ тобой.
Вѣчность гласитъ о безсмертьѣ, безсмертье—о смерти; воспой же
Смерть—обновленную жизнь—въ бренномъ, житейскомъ, живомъ.
Поскольку Российская Федерация (Советская Россия, РСФСР), несмотря на историческую преемственность, юридически не является полным правопреемником Российской империи, а сама Российская империя не являлась страной-участницей Бернской конвенции об охране литературных и художественных произведений, то согласно статье 5 конвенции это произведение не имеет страны происхождения.
Исключительное право на это произведение не действует на территории Российской Федерации, поскольку это произведение не удовлетворяет положениям статьи 1256 Гражданского кодекса Российской Федерации о территории обнародования, о гражданстве автора и об обязательствах по международным договорам.
