Если мы углубимся въ остатки древне-египетской культуры, то встрѣтимъ тамъ — на памятникахъ и развалинахъ на берегахъ Нила и въ древнемъ Мемфисѣ — на каждомъ шагу, слѣды обожанія одного замѣчательнаго жука, который еще и нынѣ встрѣчается тамъ въ значительномъ количествѣ, въ особенности въ Нубіи, гдѣ многія песчаныя мѣстности буквально исчерчены его слѣдами; это — жукъ-шарокататель[1].
Миссъ Эдвардсъ, въ своей интересной и поучительной книгѣ «Тысяча верстъ по Нилу», говоритъ:
«Всѣмъ извѣстно, что древніе египтяне смотрѣли на жука-шарокатателя, какъ на символъ творческой силы и безсмертія души, а потому благоговѣйно его почитали. Изсѣченный изъ куска цѣннаго камня, онъ часто помѣщался, какъ украшеніе, на пирамидахъ и стѣнахъ храмовъ. Его нерѣдко находятъ въ гробницахъ мумій, и его форма, въ ряду фигуръ іероглифовъ, имѣла особенное значеніе — жизни и превращенія. Хотя у египтянъ и не было, собственно говоря, поклоненія этому жуку, какъ божеству, тѣмъ не менѣе они смотрѣли на его изображеніе съ большимъ благоговѣніемъ».
Я не разъ высказывала желаніе имѣть у себя этого интереснаго жука живымъ, и вотъ однажды, совершенно неожиданно, желаніе мое исполнилось: благодаря добротѣ одной изъ моихъ подругъ, я получила одинъ экземпляръ знаменитаго священнаго жука, въ маленькой жестяной коробочкѣ, присланной мнѣ по почтѣ съ береговъ Средиземнаго моря. Онъ былъ завернутъ, какъ мумія, въ сырую полотняную тряпочку.
Потребности моего Хеопса (такъ назвала я этого жука) были очень скромны. Помѣщенный въ довольно глубокій жестяной ящикъ, на дно котораго были положены земля и мохъ, мой жукъ имѣлъ достаточно простора для своихъ движеній. Пищу его составлялъ коровій навозъ, не особенно ароматичный запахъ котораго приглушался накладываніемъ поверхъ него слоя мха.
Меня крайне интересовало, будетъ ли мой Хеопсъ, побуждаемый своимъ инстинктомъ, скатывать и въ моей коробкѣ такіе же шары, какіе скатываютъ изъ ила его родичи на берегахъ Нила. Помѣстивъ внутрь такого шара свое яичко, жукъ катитъ его по склону берега вверхъ, пока не доберется до такой высоты, до которой не доходитъ вода вовремя разлива рѣки. Тамъ выкапываетъ онъ ямку, спускаетъ въ нее свой шарикъ и затѣмъ предоставляетъ солнечной теплотѣ «насиживаніе» своего яичка.
Путешественники, которымъ приходилось наблюдать эту работу священнаго жука, единогласно свидѣтельствуютъ о неутомимомъ усердіи и усиліяхъ, съ которыми пара жуковъ катитъ свой шаръ; какъ они при этомъ иногда попадаютъ вмѣстѣ съ нимъ въ яму или трещину, встрѣчающуюся на ихъ пути, и какъ тогда являются къ нимъ на подмогу товарищи, послѣ чего жуки снова терпѣливо продолжаютъ катить свой шаръ. Вовремя этой трудной работы они придерживаютъ шаръ задними ногами, при чемъ одинъ жукъ двигается головой впередъ, а другой пятится задомъ.
Я несказанно обрадовалась, убѣдившись, что и въ неволѣ мой Хеопсъ остался вѣренъ своимъ природнымъ инстинктамъ: въ одинъ прекрасный день онъ смастерилъ себе шаръ, величиной съ голубиное яйцо, и, придерживая его задними ногами, каталъ, пятясь задомъ, вдоль и поперекъ своего ящика. Онъ былъ, видимо, въ недоумѣніи, что ему дѣлать со своею драгоцѣнною ношей. Нильскаго берега, на который слѣдовало бы вкатить шаръ, здѣсь не было, да и солнце не достаточно сильно грѣло для того, чтобы Хеопсъ могъ питать надежду увидѣть свое потомство. И все-таки онъ сдѣлалъ единственное, что было для него возможно: принялся копать ямку, въ которую затѣмъ вкатилъ свой шаръ и засыпалъ его рыхлою землей. Въ теченіе восьми дней онъ сдѣлалъ три такихъ шара. Одинъ изъ нихъ я выкопала и спрятала у себя, какъ любопытную рѣдкость. Хеопсъ не обратилъ на это никакого внимания. Вообще, послѣ того, какъ онъ исполнилъ свой долгъ, при столь затруднительныхъ обстоятельствахъ, онъ, повидимому, совсѣмъ успокоился.
Часто сажала я Хеопса къ себѣ на руку, для того, чтобы показать его моимъ гостямъ. Въ такихъ случаяхъ онъ всегда прикидывался мертвымъ. Тогда я начинала тихонько его поглаживать пальцемъ, послѣ чего онъ потихоньку вытягивалъ свои щупальца, затѣмъ медленно выдвигалъ изъ-подъ брюшка спрятанныя тамъ ножки и, наконецъ, начиналъ осторожно переступать, безпрестанно останавливаясь и какъ бы прислушиваясь — не грозитъ ли ему съ какой-нибудь стороны опасность. Также, прилежно занимаясь копаніемъ земли, онъ внезапно прекращалъ свою работу, когда кто-нибудь близко подходилъ къ ящику, затѣмъ пряталъ щупальца и ножки и притворялся мертвымъ. По временамъ онъ издавалъ изъ себя сильный, своеобразный запахъ, который замѣчался въ особенности тогда, когда его чѣмъ-нибудь безпокоили. На немъ часто объявлялись крошечные красновато-желтые клещики-паразиты (какихъ часто можно видѣть и на нашихъ навозныхъ жукахъ). Несмотря на то, что эти паразиты часто счищались съ него при помощи щеточки и воды, дня черезъ два-три они снова объявлялись и примащивались на груди, между обѣими передними ножками. Нерѣдко можно было видѣть, какъ эти клещики съ неимовѣрною быстротой бѣгали по тѣлу жука.
Однажды я поставила ящикъ съ Хеопсомъ на солнце. Теплота подѣйствовала на жука столь возбуждающимъ образомъ, что онъ раскрылъ крылья и готовъ уже былъ съ громкимъ жужжаніемъ подняться на воздухъ, но я была слишкомъ близко и помешала его бѣгству.
Шестнадцать мѣсяцевъ прожилъ у меня мой Хеопсъ, въ полномъ благополучіи, и я была очень огорчена, найдя его однажды утромъ безъ признаковъ жизни, въ маленькой питеечкѣ, стоявшей въ его ящикѣ. Онъ опрокинулся навзничь и, не будучи въ состоянии перевернуться, утонулъ. Воды было въ питеечкѣ всего на какой-нибудь палецъ глубины.
Бѣдный Хеопсъ былъ помѣщенъ въ пирамидообразную коробочку, въ которой время-отъ-времени и показывается моимъ любознательнымъ гостямъ[2].