Если мы углубимся в остатки древне-египетской культуры, то встретим там — на памятниках и развалинах на берегах Нила и в древнем Мемфисе — на каждом шагу, следы обожания одного замечательного жука, который ещё и ныне встречается там в значительном количестве, в особенности в Нубии, где многие песчаные местности буквально исчерчены его следами; это — жук-шарокататель[1].
Мисс Эдвардс, в своей интересной и поучительной книге «Тысяча вёрст по Нилу», говорит:
«Всем известно, что древние египтяне смотрели на жука-шарокатателя, как на символ творческой силы и бессмертия души, а потому благоговейно его почитали. Иссечённый из куска ценного камня, он часто помещался, как украшение, на пирамидах и стенах храмов. Его нередко находят в гробницах мумий, и его форма, в ряду фигур иероглифов, имела особенное значение — жизни и превращения. Хотя у египтян и не было, собственно говоря, поклонения этому жуку, как божеству, тем не менее они смотрели на его изображение с большим благоговением».
Я не раз высказывала желание иметь у себя этого интересного жука живым, и вот однажды, совершенно неожиданно, желание моё исполнилось: благодаря доброте одной из моих подруг, я получила один экземпляр знаменитого священного жука, в маленькой жестяной коробочке, присланной мне по почте с берегов Средиземного моря. Он был завёрнут, как мумия, в сырую полотняную тряпочку.
Потребности моего Хеопса (так назвала я этого жука) были очень скромны. Помещённый в довольно глубокий жестяной ящик, на дно которого были положены земля и мох, мой жук имел достаточно простора для своих движений. Пищу его составлял коровий навоз, не особенно ароматичный запах которого приглушался накладыванием поверх него слоя мха.
Меня крайне интересовало, будет ли мой Хеопс, побуждаемый своим инстинктом, скатывать и в моей коробке такие же шары, какие скатывают из ила его родичи на берегах Нила. Поместив внутрь такого шара своё яичко, жук катит его по склону берега вверх, пока не доберётся до такой высоты, до которой не доходит вода во время разлива реки. Там выкапывает он ямку, спускает в неё свой шарик и затем предоставляет солнечной теплоте «насиживание» своего яичка.
Путешественники, которым приходилось наблюдать эту работу священного жука, единогласно свидетельствуют о неутомимом усердии и усилиях, с которыми пара жуков катит свой шар; как они при этом иногда попадают вместе с ним в яму или трещину, встречающуюся на их пути, и как тогда являются к ним на подмогу товарищи, после чего жуки снова терпеливо продолжают катить свой шар. Во время этой трудной работы они придерживают шар задними ногами, причём один жук двигается головой вперёд, а другой пятится задом.
Я несказанно обрадовалась, убедившись, что и в неволе мой Хеопс остался верен своим природным инстинктам: в один прекрасный день он смастерил себе шар, величиной с голубиное яйцо, и, придерживая его задними ногами, катал, пятясь задом, вдоль и поперёк своего ящика. Он был, видимо, в недоумении, что ему делать со своею драгоценною ношей. Нильского берега, на который следовало бы вкатить шар, здесь не было, да и солнце недостаточно сильно грело для того, чтобы Хеопс мог питать надежду увидеть своё потомство. И всё-таки он сделал единственное, что было для него возможно: принялся копать ямку, в которую затем вкатил свой шар и засыпал его рыхлою землёй. В течение восьми дней он сделал три таких шара. Один из них я выкопала и спрятала у себя, как любопытную редкость. Хеопс не обратил на это никакого внимания. Вообще, после того, как он исполнил свой долг, при столь затруднительных обстоятельствах, он, по-видимому, совсем успокоился.
Часто сажала я Хеопса к себе на руку, для того, чтобы показать его моим гостям. В таких случаях он всегда прикидывался мёртвым. Тогда я начинала тихонько его поглаживать пальцем, после чего он потихоньку вытягивал свои щупальца, затем медленно выдвигал из-под брюшка спрятанные там ножки и, наконец, начинал осторожно переступать, беспрестанно останавливаясь и как бы прислушиваясь — не грозит ли ему с какой-нибудь стороны опасность. Также, прилежно занимаясь копанием земли, он внезапно прекращал свою работу, когда кто-нибудь близко подходил к ящику, затем прятал щупальца и ножки и притворялся мёртвым. По временам он издавал из себя сильный, своеобразный запах, который замечался в особенности тогда, когда его чем-нибудь беспокоили. На нём часто объявлялись крошечные красновато-жёлтые клещики-паразиты (каких часто можно видеть и на наших навозных жуках). Несмотря на то, что эти паразиты часто счищались с него при помощи щёточки и воды, дня через два-три они снова объявлялись и примащивались на груди, между обеими передними ножками. Нередко можно было видеть, как эти клещики с неимоверною быстротой бегали по телу жука.
Однажды я поставила ящик с Хеопсом на солнце. Теплота подействовала на жука столь возбуждающим образом, что он раскрыл крылья и готов уже был с громким жужжанием подняться на воздух, но я была слишком близко и помешала его бегству.
Шестнадцать месяцев прожил у меня мой Хеопс, в полном благополучии, и я была очень огорчена, найдя его однажды утром без признаков жизни, в маленькой питеечке, стоявшей в его ящике. Он опрокинулся навзничь и, не будучи в состоянии перевернуться, утонул. Воды было в питеечке всего на какой-нибудь палец глубины.
Бедный Хеопс был помещён в пирамидообразную коробочку, в которой время от времени и показывается моим любознательным гостям[2].