[393]Свиньи.
Стоило милѣйшему Чарльзу Диккенсу разсказать намъ о свиньѣ, мы и смѣемся теперь, едва заслышимъ ея хрюканье. Святой Антоній тоже взялъ свиней подъ свое покровительство, а, вспомнивъ о блудномъ сынѣ, непремѣнно вспомнишь и о свиномъ закуткѣ. Передъ такимъ-то закуткомъ и остановился однажды нашъ экипажъ. У самой дороги стоялъ крестьянскій домъ, а тутъ же, подъ бокомъ у него, и свиной закутокъ. Другой такой врядъ ли бы гдѣ нашелся! Это была огромная старинная парадная карета. Вынули изъ нея сидѣнья, сняли колеса и безъ дальнѣйшихъ церемоній ткнули въ землю брюхомъ. Теперь въ ней сидѣли четыре свиньи, но были ли онѣ первыми, попавшими сюда—сказать мудрено. О томъ же, что нынѣшнее помѣщеніе ихъ—урожденная парадная карета, свидѣтельствовало все, до сафьяноваго лоскутка, остатка внутренней обивки, включительно. И все, что мы разсказываемъ, истинная правда!
«Хрю-хрю!» слышалось изъ кареты, а сама карета скрипѣла и трещала, жалуясь на судьбу. Да, конецъ печальный! «Конецъ, конецъ краснымъ денькамъ!» вздыхала она или по крайней мѣрѣ могла бы вздыхать.
Случилось намъ опять проѣхать мимо нея осенью. Карета стояла на томъ же мѣстѣ, но свиней въ ней уже не было. Онѣ теперь хозяйничали въ лѣсу. Дождь такъ и сѣкъ деревья, а вѣтеръ рвалъ съ нихъ листья, ни на минуту не давая имъ отдыха. Птички всѣ давно улетѣли. «Конецъ краснымъ денькамъ!» вздыхала карета. Тоже самое твердила и вся природа, и
[394]ей вторило человѣческое сердце: «Конецъ краснымъ денькамъ! Конецъ чудному зеленому убору лѣса, теплому солнышку и пѣнію птичекъ, всему, всему!»
То же слышалось и въ скрипѣньи деревъ, тотъ же скорбный глубокій вздохъ слышался и изъ самой сердцевины розоваго куста. Это вздыхалъ царь розъ. Знаешь-ли ты его? Его нетрудно узнать: онъ весь одна борода, чудеснѣйшая красно-зеленая борода. Подойди къ розовому кусту осенью, когда цвѣтовъ на немъ уже нѣтъ, а лишь одни красноватые плоды. Между ними часто сидитъ и большой красно-зеленый поросшій мохомъ цвѣтокъ. Это-то и есть царь розъ, единственный мужчина на всемъ розовомъ кустѣ; на маковкѣ у него торчитъ маленькій зелененькій листочекъ; это его султанъ. Такъ вотъ этотъ-то царь и вздыхалъ:
«Конецъ! Конецъ! Конецъ краснымъ денькамъ! Конецъ розамъ! Листья всѣ опали! Птички замолкли! Сыро, мокро! Свиньи пошли по жолудямъ, свиньи хозяйничаютъ въ лѣсу!»
Ночи пошли холодныя, дни сѣрые, но воронъ, сидя на вѣткѣ, всетаки кричалъ: браво! браво! Во́роны и воро́ны облѣпили всѣ вѣтви; эта семейка, вѣдь, не изъ маленькихъ! И всѣ кричали одно и то же: браво! браво! А большинство всегда, вѣдь, право.
Подъ высокими деревьями, въ оврагѣ образовалось настоящее мѣсиво, и тутъ-то валялись свиньи—и большія, и маленькія; ужъ такъ-то имъ здѣсь было вольготно! «Oui! Oui!» твердили онѣ. Больше онѣ по-французски не знали, но, вѣдь, и это уже кое-что. Ахъ, онѣ были такія умныя и такія жирныя. Старыя лежали смирно; онѣ что-то думали. Молодыя, напротивъ, рѣзвились напропалую. У одного маленькаго поросенка кончикъ хвостика завернулся въ колечко. Мать поросенка не могла налюбоваться на эту завитушку, гордилась ею. И ей казалось, что всѣ только и смотрятъ на завитушку, только и думаютъ о ней,—а хоть бы кто! Каждый думалъ о самомъ себѣ, да о томъ, что можно извлечь изъ этого лѣса.
Свиньи всегда полагали, что жолуди растутъ на корняхъ деревьевъ, оттого всегда и рылись въ землѣ, и вдругъ явился одинъ такой молокососъ-поросенокъ,—это ужъ вообще дѣло молодежи являться съ новостями—и объявилъ, что жолуди падаютъ съ вѣтвей. Ему самому одинъ жолудь угодилъ прямо въ голову. Это подало ему первую идею, онъ сталъ наблюдать и окончательно увѣрился въ своемъ предположеніи. Старыя свиньи сбились головами въ кучу и хрюкали: «Конецъ убранству! Конецъ птичьей пискотнѣ! Подавайте намъ теперь плодовъ! Что можно слопать, то и годится, а слопать можно все!»
«Oui! Oui!» хрюкали всѣ.
А мамаша поросенка глядѣла на сыночка съ завитушкой на хвостикѣ и говорила: «Нельзя же вовсе забыть и о красотѣ!»
[395]
«Браво! Браво!» закаркалъ воронъ, слетѣвшій сюда, чтобы занять амплуа соловья. Кому-нибудь да надо занимать его, вотъ во́рона и приняли.
«Конецъ! Конецъ!» вздыхалъ царь розъ. «Конецъ краснымъ денькамъ!»
Было сыро, холодно и вѣтрено; дождь повисъ надъ лѣсомъ и полемъ, точно морской туманъ, и такъ и сѣкъ, такъ и хлесталъ ихъ. Куда подѣвались всѣ пѣвуньи-птички, куда подѣвались цвѣты съ луговъ и сладкія ягодки изъ лѣса? Конецъ, конецъ всему!
И вдругъ въ домикѣ лѣсника блеснулъ, словно звѣздочка, огонекъ, и между деревьями проскользнулъ длинный лучъ свѣта. Изъ домика послышалась пѣсня. Это играли вокругъ старичка-дѣдушки ребятишки. Онъ же сидѣлъ съ библіей на колѣняхъ, читалъ имъ изъ нея о Богѣ и о вѣчной жизни и говорилъ, что весна опять придетъ, лѣсъ опять зазеленѣетъ, розы вновь расцвѣтутъ, соловьи запоютъ, и красота снова взойдетъ на тронъ!
Но царь розъ ничего этого не слыхалъ. Онъ сидѣлъ въ сырости и мокротѣ и вздыхалъ: «Конецъ! Конецъ!»
А свиньи все хозяйничали въ лѣсу, и мамаша поросенка все любовалась на его завитушку.
«Всегда, вѣдь, найдутся цѣнители прекраснаго!»—твердила она.
Г. Х. Андерсенъ. Собраніе сочиненій Андерсена въ четырехъ томахъ. Томъ третій. Изданіе второе — С.-Петербургъ: Акціон. Общ. «Издатель», 1899, С.393—395