[428]
Тотъ, кто сдѣлаетъ самое невѣроятное, возьметъ за себя принцессу, а за ней въ приданое полкоролевства!
Какъ только объявили это, всѣ молодые люди, да и старики за ними, принялись ломать себѣ головы, напрягать мозги, жилы и мускулы. Двое объѣлись, двое опились до смерти—въ надеждѣ совершить самое невѣроятное на свой ладъ, да не такъ взялись за дѣло! Уличные мальчишки вылѣзали изъ кожи, чтобы плюнуть самимъ себѣ въ спину,—невѣроятнѣе этого они ничего и представить себѣ не могли.
Назначенъ былъ день для представленія на судъ всего того, что каждый считалъ самымъ невѣроятнымъ. Въ число судей попали люди всѣхъ возрастовъ, отъ трехлѣтнихъ дѣтей до девяностолѣтнихъ старцевъ. Взорамъ судей представилась цѣлая выставка невѣроятныхъ вещей, но скоро всѣ единогласно рѣшили, что самою невѣроятною изъ нихъ были большіе столовые часы удивительнаго и внутренняго и внѣшняго устройства. Каждый разъ, какъ часы били, появлялись живыя картины, показывавшія, который часъ. Такихъ картинъ было двѣнадцать, каждая съ движущимися фигурами, пѣніемъ и разговорами.
— Это самое невѣроятное!—говорили всѣ.
Билъ часъ, и показывался Моисей на горѣ и чертилъ на скрижали первую заповѣдь.
Било два—взорамъ представлялся райскій садъ, жилище Адама и Евы, двухъ счастливцевъ, утопавшихъ въ блаженствѣ, хоть у нихъ и не было ничего—даже шкафа для платья; ну, да они въ немъ и не нуждались!
Въ три часа появлялись трое царей, шедшихъ съ востока на поклоненіе Іисусу; одинъ изъ нихъ былъ черенъ, какъ голенище, но не по своей винѣ,—это солнце такъ наваксило его! Всѣ трое держали въ рукахъ драгоцѣнные дары и благовонныя куренія.
Въ четыре показывались четыре времени года: весна съ только что распустившеюся буковою вѣтвью, на которой сидѣла кукушка; лѣто съ колосомъ спѣлой ржи, къ которому прицѣпился кузнечикъ; осень съ пустымъ гнѣздомъ аиста, означавшимъ, что всѣ птицы улетѣли, и зима со старою вороной-сказочницей, умѣвшею разсказывать въ уголкѣ за печкою старыя преданія.
Часы били пять—выходили пять чувствъ: зрѣніе—въ образѣ оптика, слухъ—мѣдника, обоняніе—продавщицы фіалокъ и
[429]дикаго ясминника, вкусъ—повара, а осязаніе или чувствительность—распорядителя похоронной процессіи, въ траурной мантіи, спускавшейся до самыхъ пятъ.
Било шесть—выскакивалъ игрокъ, подбрасывалъ кость кверху, она падала и показывала высшее очко—шесть.
Затѣмъ слѣдовали семь дней недѣли или семь смертныхъ грѣховъ; насчетъ этого шла разногласица, да и впрямь трудно было различить ихъ.
Послѣ этого выходилъ хоръ монаховъ—восемь человѣкъ и пѣлъ заутреню.
Съ послѣднимъ ударомъ девяти являлись девять музъ; одна занималась астрономіею, другая служила въ историческомъ архивѣ, а остальныя посвятили себя театру.
Било десять, и опять выступалъ Моисей съ двумя скрижалями, на которыхъ были начертаны всѣ десять заповѣдей.
Било одиннадцать, и выскакивали одиннадцать мальчиковъ и дѣвочекъ и начинали играть въ игру подъ названіемъ „пробилъ одиннадцатый часъ“!
Наконецъ, било двѣнадцать, и являлся ночной сторожъ, въ шлемѣ, съ „утреннею звѣздою“[1] въ рукахъ, и пѣлъ старинную пѣсенку ночныхъ сторожей:
„Полночь настала,
Спаситель родился!“
|
А въ то время, какъ онъ пѣлъ, вокругъ расцвѣтали розы и затѣмъ превращались въ головки ангелочковъ, парящихъ на радужныхъ крылышкахъ.
Было тутъ что послушать, на что посмотрѣть! Вообще часы являлись настоящимъ чудомъ, „самымъ невѣроятнымъ“ по общему мнѣнію.
Художникъ, творецъ часовъ, былъ человѣкъ еще молодой, сердечный, съ дѣтски веселою душою, добрый товарищъ и примѣрный сынъ, заботившійся о своихъ бѣдныхъ родителяхъ. Онъ вполнѣ заслуживалъ и руки принцессы и полкоролевства.
День присужденія награды наступилъ; весь городъ убрался по праздничному; сама принцесса сидѣла на тронѣ; подушки его набили новымъ волосомъ, но самъ онъ отъ этого не сталъ ни удобнѣе, ни покойнѣе. Судьи лукаво поглядывали на юношу,
[430]который долженъ былъ получить награду, а онъ стоялъ такой веселый, бодрый, увѣренный въ своемъ счастьи,—онъ, вѣдь, сдѣлалъ самое невѣроятное.
— Нѣтъ, это вотъ я сейчасъ сдѣлаю!—закричалъ высокій, мускулистый парень.—Я совершу самое невѣроятное!
И онъ занесъ надъ чудесными часами тяжелый топоръ.
Трахъ!—и все было разбито въ дребезги! Колеса и пружины разлетѣлись по полу, все было разрушено!
— Вотъ вамъ я!—сказалъ силачъ.—Одинъ ударъ, и—я поразилъ и его твореніе, и васъ всѣхъ! Я сдѣлалъ самое невѣроятное!
— Разрушить такое чудо искусства!—толковали судьи.—Да, это самое невѣроятное!
Весь городъ повторилъ то же, и вотъ, принцесса, а съ нею и полкоролевства должны были достаться силачу,—законъ остается закономъ, какъ бы онъ ни былъ невѣроятенъ.
Съ вала, со всѣхъ башенъ города было оповѣщено о свадьбѣ. Сама принцесса вовсе не радовалась такому обороту дѣла, но была чудно хороша въ подвѣнечномъ нарядѣ. Церковь была залита огнями; вѣнчаніе назначено было поздно вечеромъ,—эффектнѣе выходитъ. Знатнѣйшія дѣвушки города съ пѣніемъ повели невѣсту; рыцари тоже съ пѣніемъ окружили жениха, а онъ такъ задиралъ голову, словно и знать не зналъ, что такое споткнуться.
Пѣніе умолкло, настала такая тишина, что слышно было бы паденіе иголки на землю, и вдругъ церковныя двери съ шумомъ и трескомъ растворились, а тамъ… Бумъ! Бумъ!.. Въ двери торжественно вошли чудесные часы и стали между женихомъ и невѣстою. Умершіе люди не могутъ возстать изъ могилы, это мы всѣ хорошо знаемъ, но произведеніе искусства можетъ возродиться, и оно возродилось,—въ дребезги была разбита лишь внѣшность, форма, но идея, одухотворявшая произведеніе, не погибла.
Произведеніе искусства вновь стояло цѣлымъ и невредимымъ, какъ будто рука разрушителя и не касалась его. Часы начали бить, сначала пробили часъ, потомъ два, и т. д. до двѣнадцати, и картина являлась за картиною. Прежде всѣхъ явился Моисей; отъ чела его исходилъ пламень; онъ уронилъ тяжелыя скрижали прямо на ноги жениха и пригвоздилъ его къ мѣсту.
— Поднять ихъ снова я не могу!—сказалъ Моисей.—Ты обрубилъ мнѣ руки. Стой же, гдѣ стоишь!
[431]
Затѣмъ явились Адамъ и Ева, восточные цари и четыре времени года; каждое лицо обратилось къ нему со справедливымъ укоромъ:
„Стыдись!“
Но онъ и не думалъ стыдиться.
Остальныя фигуры и группы продолжали выступать изъ часовъ по порядку и выростали въ грозные по величинѣ образы; казалось, что скоро въ церкви не останется мѣста для настоящихъ людей. Когда же, наконецъ, пробило двѣнадцать, и выступилъ ночной сторожъ въ шлемѣ и съ „утреннею звѣздой“, въ церкви произошло смятеніе: сторожъ прямо направился къ жениху и хватилъ его своимъ жезломъ по лбу.
— Лежи!—сказалъ онъ.—Мѣра за мѣру! Теперь и мы отомщены и художникъ! Исчезнемъ!
И произведеніе искусства исчезло, но свѣчи въ церкви превратились въ большія свѣтящіяся цвѣты; золотыя звѣзды, разсыпанныя по потолку, засіяли; органъ заигралъ самъ собою. И всѣ сказали, что вотъ это-то и есть „самое невѣроятное“!
— Такъ не угодно-ли вызвать сюда настоящаго виновника всего этого!—молвила принцесса.—Моимъ мужемъ и господиномъ будетъ художникъ, творецъ чуда!
И онъ явился въ церковь въ сопровожденіи всего народа. Всѣ радовались его счастью, не нашлось ни одного завистника! Да, вотъ это-то и было „самое невѣроятное!“
