Революция и культура (Горький 1918)/8/ДО


[22]

12-го мая.

На-дняхъ я получилъ письмо такого содержанія:

«Вчера я прочиталъ вашъ «Кошмаръ», и душа моя — душа человѣка, тоже служившаго въ охранѣ, плачетъ отъ сознанія безнадежности моего положенія, которое этотъ разсказъ пробудилъ во мнѣ. Я не стану разсказывать вамъ, какъ попалъ въ эту яму: это неинтересно. Скажу лишь, что голодъ и совѣтъ человѣка близкаго мнѣ тогда, состоявшаго подъ судомъ и думавшаго, что я смогу облегчить его участь, толкнули меня на этотъ ужасный шагъ.

«Скажу, что презиралъ себя все время, служа тамъ, презираю и сейчасъ. Но, — знаете, что больно? То, что даже чуткій человѣкъ, какъ вы, не понялъ, очевидно, что надо было, навѣрное, каждому изъ насъ, охранниковъ, сжечь многое въ душѣ своей. Что страдали мы не въ то время, когда служили, а — раньше, тогда, когда не было уже выхода. Что общество, которое сейчасъ бросаетъ въ насъ грязью, не поддержало насъ, не протянуло намъ руку помощи и тогда. Вѣдь, не всѣ такъ сильны, что могутъ отдавать все, не получая взамѣнъ ничего! Если-бы еще не было вѣры въ соціализмъ, въ партію, — а то, знаете, въ своей подлой головѣ, я такъ разсуждалъ: слишкомъ малъ тотъ вредъ, который я могу причинить движенію, слишкомъ я вѣрю въ идею, чтобы не сумѣть работать такъ, что пользы будетъ больше, чѣмъ вреда. Я не оправдываюсь, но мнѣ хотѣлось бы, чтобъ психологія даже такого жалкаго существа, какъ провокаторъ, все же была бы уяснена вами. Вѣдь, насъ — много! — все лучшіе партійные работники. Это не единоличное уродливое явленіе, а, очевидно, какая-то болѣе глубокая общая причина загнала насъ въ этотъ тупикъ. Я прошу васъ: преодолѣйте отвращеніе, подойдите ближе къ душѣ предателя и скажите намъ всѣмъ: какіе именно мотивы руководили нами, когда мы, вѣря всей душой въ партію, въ соціализмъ, во все святое и чистое, могли «честно» служить въ охранкѣ и, презирая себя, все же находили возможнымъ жить?» [23]

Тяжело жить на святой Руси!

Тяжело.

Грѣшатъ въ ней — скверно, каются во грѣхахъ — того хуже. Изумительна логика подчеркнутыхъ словъ о вѣрѣ въ соціализмъ. Могъ ли бы человѣкъ, разсуждающій такъ странно и страшно, откусить ухо или палецъ любимой женщинѣ на томъ основаніи, что онъ любитъ всю ее, все тѣло и душу, а палецъ, ухо — такіе маленькіе, сравнительно съ ней, цѣлой. Вѣроятно, — не могъ бы. Но, — вѣруя въ дѣло соціализма, любя партію, онъ отрываетъ одинъ за другимъ ея живые члены и думаетъ — искренно? — что пользы дѣлу отъ этого будетъ больше, чѣмъ вреда. Я повторяю вопросъ: искренно думаетъ онъ такъ? И боюсь, — что да, искренно, что это соображеніе явилось не послѣ факта, а родилось въ одну минуту съ фактомъ предательства. Оригинальнѣйшая черта русскаго человѣка, — въ каждый данный моментъ онъ искрененъ. Именно эта оригинальность и является, какъ я думаю, источникомъ моральной сумятицы, среди которой мы привыкли жить. Вы посмотрите: вѣдь, нигдѣ не занимаются такъ много и упорно вопросами и спорами, заботами о личномъ «самосовершенствовании», какъ занимаются этимъ, очевидно безплоднымъ, дѣломъ у насъ.

Мнѣ всегда казалось, что именно этотъ родъ занятій создаетъ особенно густую и удушливую атмосферу лицемѣрія, лжи, ханжества. Особенно тяжелой и подавляющей эта атмосфера была въ кружкахъ «толстовцевъ», людей, которые чрезвычайно яростно занимались «самоугрызеніемъ».

Морали, какъ чувства органической брезгливости ко всему грязному и дурному, какъ инстинктивнаго тяготѣнія къ чистотѣ душевной и красивому поступку, — такой морали нѣтъ въ нашемъ обиходѣ. Ея мѣсто издавна занято холодными, «отъ ума», разсужденіями о правилахъ поведенія, и разсужденія эти, не говоря о ихъ отвратительной схоластикѣ, создаютъ ледяную атмосферу какого-то безконечнаго, нуднаго и безстыднаго взаимоосужденія, [24]подсиживанія другъ друга, заглядыванія въ душу вамъ косымъ и зоркимъ взглядомъ врага. И — сквернаго врага, онъ не заставляетъ васъ напрягать всѣ ваши силы, изощрять весь разумъ, всю волю для борьбы съ нимъ.

Онъ — словесникъ. Единственно, чего онъ добивается, — доказать вамъ, что онъ умнѣе, честнѣе, искренѣе и вообще — всячески лучше васъ. Позвольте ему доказать это, — онъ обрадуется, на минуту, а затѣмъ опустѣетъ, выдохнется, обмякнетъ, и станетъ ему скучно. Но ему не позволяютъ этого, къ сожаленію, а вступая съ нимъ въ споръ, сами развращаются, растрачивая паѳосъ на пустяки. И такъ словесникъ плодитъ словесниковъ, такъ не богатыя наши чувства размѣниваются на звенящую мѣдь пустыхъ словъ.

Посмотрите, насколько ничтожно количество симпатіи у каждаго и вокругъ каждаго изъ васъ, какъ слабо развито чувство дружбы, какъ горячи наши слова, и чудовищно холодно отношеніе къ человѣку. Мы относимся къ нему пламенно только тогда, когда онъ, нарушивъ установленныя нами правила поведенія, даетъ намъ сладостную возможность судить его «судомъ неправеднымъ». Крестьянскія дѣти зимою, по вечерамъ, когда скучно, а спать еще не хочется, ловятъ таракановъ и отрываютъ имъ ножки, одну за другой. Эта милая забава весьма напоминаетъ общій смыслъ нашего отношенія къ ближнему, характеръ нашихъ сужденій о немъ.

Авторъ письма, товарищъ-провокаторъ говоритъ о таинственной «общей причинѣ», загоняющей многихъ и загнавшей его «въ тупикъ».

Я думаю, что такая «общая причина» существуетъ и что это очень сложная причина. Вѣроятно, одной изъ ея составныхъ частей служитъ и тотъ фактъ, что мы относимся другъ къ другу совершенно безразлично, это при условіи, если мы настроены хорошо… Мы не умѣемъ любить, не уважаемъ другъ друга, у насъ не развито [25]вниманіе къ человѣку, о насъ давно уже и совершенно правильно сказано, что мы:

«Къ добру и злу постыдно равнодушны».

Товарищъ-провокаторъ очень искренно написалъ письмо, но я думаю, что причина его несчастія — именно вотъ это равнодушіе къ добру и злу.


Это произведение перешло в общественное достояние в России согласно ст. 1281 ГК РФ, и в странах, где срок охраны авторского права действует на протяжении жизни автора плюс 70 лет или менее.

Если произведение является переводом, или иным производным произведением, или создано в соавторстве, то срок действия исключительного авторского права истёк для всех авторов оригинала и перевода.