Ранние годы моей жизни (Фет)/1893 (ДО)/49
| ← Глава XLVIII | Ранніе годы моей жизни — Глава XLIX | Глава L → |
| Источникъ: Аѳанасій Аѳанасьевичъ Фетъ. Ранніе годы моей жизни. — Москва: Товарищество типографіи А. И. Мамонтова, 1893. — С. 401—406. |
Должно быть Небольсинъ очень обрадовался моему появленію въ безлюдномъ штабѣ и тотчасъ же назначилъ меня дежурнымъ по госпиталю. Это было большое каменное зданіе въ одинъ этажъ, выходящій главнымъ фасадомъ на широкую улицу, ведущую отъ полковой церкви и канцеляріи мимо городскаго сада къ заставѣ, за которой находился знакомый намъ манежъ и конюшня втораго взвода. Противъ госпиталя близь входа въ расположенный по горѣ казенный садъ, былъ крытый огромнаго размѣра колодезь, съ прозрачною какъ кристаллъ и холодною какъ ледъ водою. Не могу, если не съ ужасомъ, то не безъ гадливости вспомнить мѣсяца, проведеннаго мною на дежурствѣ черезъ день въ госииталѣ. Подходя къ его воротамъ или главному входу, трудно было не увидать конныхъ или воловыхъ фуръ съ подвезенными холерными больными, или не встрѣтить подводы съ тремя четырьмя заколоченными гробами, отправляющейся по направленію къ кладбищу. Но всего тяжелѣе для меня было проходить по обязанности рядъ больничныхъ залъ, такъ какъ тошнота и рвота немедля возбуждаютъ во мнѣ то же самое, а тутъ сидѣлки во всѣхъ палатахъ держатъ головы людей, страдающихъ холерными припадками, и никакая вентиляція не можетъ достаточно освѣжить комнатъ, пропитанныхъ противнымъ запахомъ. Надо прибавить, что и на дворѣ жара и духота были страшныя, и въ довершеніе удобства по обходѣ госпиталя въ первое время и сѣсть было негдѣ. Оказалось, что въ дежурной комнатѣ большой кожаный диванъ для прочности обивки и сохраненія вида смазывался солдатикомъ сажею на салѣ. Быть можетъ, прежніе дежурные по обходѣ палатъ никогда не оставались въ госпиталѣ, а потому и не садились на диванъ; но я, заставивши служителя по возможности счистить смазку, послалъ его къ себѣ на квартиру за простынею, и имѣлъ уже возможность, снявши каску, прилечь даже на ночь на диванъ, не снимая палаша и шарфа, нерѣдко попадавшаго подъ бокъ двумя своими колчушками. Зато внезапно появившееся начальство могло бы встрѣтить меня въ надлежащей дежурной формѣ, принадлежности которой иногда позволяли себѣ снимать не только дежурные по госпиталю, но и караульные офицеры на гауптвахтѣ.
Невольно приходитъ на память анекдотъ, слышанный мною на самомъ мѣстѣ происшествія въ Новой Прагѣ. Однажды пріѣхавшій туда вовремя дивизіоннаго кампамента Дм. Ер., проходя мимо гауптвахты, послалъ адъютанта сказать часовому, чтобы тотъ не звонилъ, и неожиданно прошелъ черезъ сборную комнату и отворилъ дверь въ офицерскую. Здѣсь онъ увидалъ слѣдующую сцену. Раздѣвшійся до бѣлья корнетъ лежалъ на диванѣ, а выводной солдатикъ стоялъ надъ нимъ съ липовою вѣткой, обмахивая мухъ. Можно себѣ представить, въ какомъ ужасѣ старался подскочить корнетъ, увидавъ корпуснаго командира.
— Лежите, преступникъ, тихо проговорилъ Дм. Ероф., иначе плохо вамъ будетъ. Что же ты такъ дурно обмахиваешь мухъ? прибавилъ онъ, обращаясь къ солдатику: гони, гони, видишь на носъ корнета сѣла. Не позволяй имъ безпокоить корнета. Повторяю вамъ, лежите, преступникъ!
Продержавши такимъ образомъ преступника съ четверть часа подъ усерднымъ обмахиваніемъ мухъ, генералъ круто повернулся и вышелъ съ гауптвахты.
Подъ судъ корнета онъ не отдавалъ, но не забылъ сказать ему, что въ военное время онъ былъ бы разстрѣлянъ.
Хотя говорили, что во время холеры надо избѣгать сырой воды, но подъ палящимъ лѣтнимъ зноемъ я только и отводилъ душу частыми опоражниваніями громадной оловянной кружки, въ которой солдатикъ приносилъ мнѣ воду изъ холоднаго колодца. Не такъ спасались отъ жары и холеры другіе, въ этомъ я убѣждался каждый разъ, когда заходилъ въ ближайшій къ госпиталю казенный домикъ, занимаемый знакомымъ намъ витіеватымъ ротмистромъ Головинымъ. У послѣдняго въ штофахъ настаивался спиртъ стручками краснаго перца. Угощалъ Головинъ этой настойкой и меня, но каждый разъ послѣ глотка этой эссенціи углы губъ моихъ долго горѣли, какъ обожженные. Не такъ относился къ лѣкарственной влагѣ приходившій лѣчиться фельдшеръ Пошехоновъ. Можно было повѣрить, что дѣйствительно настойка имѣла цѣлебную силу, такъ какъ я ни разу не видалъ, чтобы паціенты ослабѣвали при частыхъ и значительныхъ пріемахъ лѣкарства.
Если холера представляла мнѣ много отталкивающихъ картинъ въ дежурные дни, то не менѣе неопрятной являлась она и на слѣдующій свободный.
Изъ оконъ моей квартиры съ одной стороны черезъ низкій заборъ виднѣлись окна сосѣдняго дома, а съ другой черезъ улицу окна противоположныхъ домовъ. Помню, что въ окно черезъ заборъ головою ко мнѣ лежалъ покойникъ въ ожиданіи своего выноса, и мухи усердно роями неслись изъ его окна къ моему. То же самое происходило и въ окнѣ черезъ улицу. Почему домашніе поддвигали своихъ покойниковъ къ окнамъ, сказать не умѣю. Передъ окнами моими раздается погребальное пѣніе, и идутъ два или три священника въ ризахъ.
— Кого это хоронятъ? спросилъ я слугу.
— Да дашего отца Никандра, былъ отвѣтъ.
— Да вѣдь вчера, когда я шелъ въ госпиталь, онъ въ ризѣ провожалъ покойника.
— Точно такъ, а сегодня и самого понесли. Холерныхъ то долго не держатъ.
Однажды придя домой, я засталъ слугу и кучера больными холерой, такъ что ни тотъ, ни другой встать не могли, и мои караковыя стояли безъ корма и безъ пойла.
Колодезь былъ на сосѣднемъ дворѣ, и отвязавши лошадей я съ желѣзнымъ ведромъ въ рукахъ отправился на водопой, а затѣмъ набравши сѣна заложилъ его голоднымъ конямъ, а тревожить больныхъ разыскиваніемъ овсянаго куля не захотѣлъ.
Такъ какъ въ поселенныхъ полкахъ у насъ было принято, что эскадронные командиры даютъ своимъ офицерамъ фуражъ не только на верховыхъ, но и на упряжныхъ лошадей, то по окончаніи дежурства я тотчасъ отправился въ селеніе Стецовку, въ третій эскадронъ, въ который былъ зачисленъ. Своеобразный проказникъ, охохлачившійся ирландецъ Оконоръ принялъ меня, дружелюбно подхихикивая. И такъ какъ въ то время мы оба были холостые, то безотлагательно повели общее хозяйство. Онъ же познакомилъ меня съ весьма оригинальнымъ субъектомъ, не служащимъ дворяниномъ, старшимъ братомъ двухъ нашихъ Безрадецкихъ.
Перевалившій за 50 лѣтъ Иванъ Безрадецкій остался недорослемъ поневолѣ, такъ какъ въ двухъ-лѣтнемъ возрастѣ ослѣпъ отъ оспы, глубокіе слѣды которой сохранилъ на лицѣ до старости. Это не мѣшало ему плыть по жизненнымъ волнамъ съ полнымъ воодушевленіемъ и отвагою, которымъ могъ бы позавидовать иной зрячій.
Небольшое нераздѣленное имѣніе Безрадецкихъ, въ которомъ жилъ слѣпой, не могло приносить значительныхъ доходовъ, но Иванъ лично для себя держалъ грамотнаго мальчика Ѳедюшку, который, сидя съ нимъ рядомъ въ бричкѣ, сопровождалъ его во всѣхъ поѣздкахъ въ гости, а дома усердно читалъ ему вслухъ все, начиная съ библіи и чети-миней до литературныхъ журналовъ, которыми слѣпой пользовался изъ нашей полковой библіотеки при посредствѣ знакомыхъ офицеровъ. Тѣмъ не менѣе Иванъ Петровичъ любилъ говорить: „я эту книгу читалъ“. Любилъ онъ также присутствовать при конныхъ одиночныхъ ученіяхъ, производимыхъ Оконоромъ на плацу.
— Отъ сежъ, говаривалъ онъ по окончаніи ученія: нынче эскадронъ учился хорошо.
Когда я рискнулъ спросить его, почему онъ это полагаетъ, Иванъ Петровичъ отвѣчалъ: „внимательно брали дистанціи; я хорошо слышу конскій топотъ прямо передъ собою. И если онъ равномѣрно замѣняется слѣдующимъ, то значитъ есть строгое вниманіе и нѣтъ суеты. И кони то одномѣрно въ ладъ бьютъ ногами. Хорошо“!
Однажды заѣхавъ къ намъ, Иванъ Петровичъ пригласилъ насъ къ себѣ обѣдать.
— Хоть тутъ и недалеко, говорилъ онъ, а всетаки садитесь ко мнѣ въ бричку; веселѣе будетъ дорогою вмѣстѣ.
Когда деревня и усадьба Безрадецкихъ стала видна, Иванъ Петровичъ, словно кто нибудь ему объ этомъ сказалъ, воскликнулъ: „а что, Ѳедя, не сгорѣла ли наша хата“? и успокоился только, когда мальчикъ сказалъ: „цѣла“.
Слѣпой былъ отчасти правъ, называя барскій домъ малороссійскимъ именемъ хаты. Дѣйствительно это была просторная выбѣленная хата, крытая тростникомъ. Съ лѣвой ея стороны, съ растворенною настежь дверью стояла еще небольшая хатка, оказавшаяся кухней. Въ самый домъ вели три яруса деревянныхъ ступенекъ, образовавшихъ нѣкотораго рода террасу.
— А что, господа, въ эдакую жару не слѣдуетъ отказываться до обѣда отъ дынь и арбузовъ. Ѳедюшка, вели-ка подать больше, да получше, да тутъ же на ступенькахъ и будемъ съ ними расправляться.
— А холера? прихихикнулъ Оконоръ.
Это замѣчаніе не помѣшало даже ему самому насладиться наравнѣ съ нами дынями и арбузами со льду. Въ это время вдоль ограды двора два хохла подводили подъ руки третьяго охающаго.
— Что ты, Акимъ? крикнулъ Иванъ Петровичъ, узнавшій больнаго по голосу.
— Не сдужаю, панычко, глухо хрипловатымъ голосомъ отвѣчалъ больной.
— Отъ цей уже не буде живъ, прошепталъ наклоняясь ко мнѣ Ив. Петр.
Больнаго провели въ растворенную дверь кухни и, раздѣвши до нага, положили на его свиткѣ на глиняный полъ и принялись усердно растирать конскими щетками.
Какія безыскусственный были, подумаешь, времена! Что сказала бы современная гигіена о томъ, что для растиранія смертельно больнаго холерой какъ нарочно была выбрана тѣсная кухня, изъ которой тотчасъ же понесли намъ обѣдъ. Но въ то время намъ и въ голову не приходило сопоставлять обѣ операціи: врачеванія и обѣда.