церовъ. Тѣмъ не менѣе Иванъ Петровичъ любилъ говорить: „я эту книгу читалъ“. Любилъ онъ также присутствовать при конныхъ одиночныхъ ученіяхъ, производимыхъ Оконоромъ на плацу.
— Отъ сежъ, говаривалъ онъ по окончаніи ученія: нынче эскадронъ учился хорошо.
Когда я рискнулъ спросить его, почему онъ это полагаетъ, Иванъ Петровичъ отвѣчалъ: „внимательно брали дистанціи; я хорошо слышу конскій топотъ прямо передъ собою. И если онъ равномѣрно замѣняется слѣдующимъ, то значитъ есть строгое вниманіе и нѣтъ суеты. И кони то одномѣрно въ ладъ бьютъ ногами. Хорошо“!
Однажды заѣхавъ къ намъ, Иванъ Петровичъ пригласилъ насъ къ себѣ обѣдать.
— Хоть тутъ и недалеко, говорилъ онъ, а всетаки садитесь ко мнѣ въ бричку; веселѣе будетъ дорогою вмѣстѣ.
Когда деревня и усадьба Безрадецкихъ стала видна, Иванъ Петровичъ, словно кто нибудь ему объ этомъ сказалъ, воскликнулъ: „а что, Ѳедя, не сгорѣла ли наша хата“? и успокоился только, когда мальчикъ сказалъ: „цѣла“.
Слѣпой былъ отчасти правъ, называя барскій домъ малороссійскимъ именемъ хаты. Дѣйствительно это была просторная выбѣленная хата, крытая тростникомъ. Съ лѣвой ея стороны, съ растворенною настежь дверью стояла еще небольшая хатка, оказавшаяся кухней. Въ самый домъ вели три яруса деревянныхъ ступенекъ, образовавшихъ нѣкотораго рода террасу.
— А что, господа, въ эдакую жару не слѣдуетъ отказываться до обѣда отъ дынь и арбузовъ. Ѳедюшка, вели-ка подать больше, да получше, да тутъ же на ступенькахъ и будемъ съ ними расправляться.
— А холера? прихихикнулъ Оконоръ.
Это замѣчаніе не помѣшало даже ему самому насладиться наравнѣ съ нами дынями и арбузами со льду. Въ это время вдоль ограды двора два хохла подводили подъ руки третьяго охающаго.
— Что ты, Акимъ? крикнулъ Иванъ Петровичъ, узнавшій больнаго по голосу.
